Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения

заблудшая испуганная птица,

без передышки машущая крыльями

над водами мерцающими Карповки!

Гляжу спокойно

на мельканье птичьих крыльев,

гляжу спокойно

на негаснущий закат,

и сладко мне

в спокойствии полнейшем

стоять над узкой,

мутной,

сонной Карповкой,

а чайка беспокойная садится

неподалеку

на гранитный парапет.

Все успокоилось теперь

на берегах

медлительной донельзя

речки Карповки.

Без эпитетов

Стальной,

торжественный,

бессонный,

кудреватый…

Я не люблю эпитетов,

простите.

Прохладно-огненный,

монументально-хрупкий,

преступно-праведный,

коварно-простоватый…

Я не люблю эпитетов —

увольте.

Да славится святая нагота

стихов и женщин!

Вот она,

смотрите!

вот шея,

вот лопатки,

вот живот,

вот родинка на животе,

и только.

И перед этим

все эпитеты бессильны.

Ведь ясно же,

что шея

бесподобна,

лопатки

сказочны,

живот

неописуем,

а родинка

похожа на изюминку.

Снег

Если запрокинуть голову

и смотреть снизу вверх

на медленно,

медленно падающий

крупный снег,

то может показаться

бог знает что.

Но снег падает на глаза

и тут же тает.

И начинает казаться,

что ты плачешь,

тихо плачешь холодными слезами,

безутешно,

безутешно плачешь,

стоя под снегом,

трагически запрокинув голову.

И начинает казаться,

что ты глубоко,

глубоко несчастен.

Для счастливых

это одно удовольствие.

Выдумщик

Придумаю себе врагов,

одарю их силой и храбростью,

брошу им вызов,

и мы сразимся.

Битва будет жестокой,

битва будет упорной,

битва будет кровавой.

И когда враги меня одолеют,

я первым поздравлю их с победой.

И я увижу врагов своих

в сиянии славы

и позавидую им.

Придумаю себе друзей,

наделю их умом и талантами,

приглашу их в гости,

и мы встретимся.

Наша встреча будет торжественной,

наша встреча будет радостной,

наша встреча станет незабываемой.

И когда друзья соберутся уходить,

я провожу их с крыльца.

И погляжу на друзей своих

шагающих по дороге,

и помашу им рукой.

Придумаю себе любимую,

подарю ей красоту и молодость,

назову ее звучным именем,

но она не полюбит меня.

Моя любовь будет несчастной,

моя любовь будет трагической,

моя любовь будет безответной.

И когда моя любимая выйдет замуж,

я приду к ней на свадьбу.

И я буду орать «горько»,

пока не охрипну,

и напьюсь с горя.

Впрочем,

не пойду я к ней на свадьбу,

это уж слишком.

Дома посижу.

Так

– Не так, – говорю, —

вовсе не так.

– А как? – спрашивают.

– Да никак, – говорю, —

вот разве что ночью

в открытом море

под звездным небом

и слушать шипенье воды,

скользящей вдоль борта.

Вот разве что в море

под небом полночным,

наполненным звездами,

и плыть, не тревожась нисколько.

Вот разве что так.

Иль, может быть, утром

на пустынной набережной,

поеживаясь от холода,

и смотреть на большие баржи,

плывущие друг за другом.

Да разве что утром

у воды на гранитных плитах,

подняв воротник пальто,

и стоять, ни о чем не печалясь.

Вот разве что так, – говорю, —

не иначе.

Журавль в небе

В руке у меня синица,

а журавль – во-о-о-н он! —

высоко в небе.

Ну и бог с ним.

Лучше синица в руке,

чем журавль в небе.

(Но как он хорош,

этот журавль!

Как длинны его крылья —

загляденье!)

Нет, не нужен мне

далекий журавль в синем небе,

обойдусь и синицей!

(Но как он летит,

как он машет крыльями —

красота!)

Нет, правда,

зачем мне какой-то журавль,

летящий в пустом безоблачном небе?

Я и глядеть на него не стану,

отвернусь.

(Но как он курлычет —

курлы-курлы-курлы!

Ах, черт, как он курлычет!

Хоть уши затыкай!)

В руке у меня синица,

пичужка жалкая,

а журавля уже и не слышно —

улетел.

Нет, нет,

ни к чему мне этот журавль!

Ну его к богу!

«Можно любить запах грибов…»

Можно любить запах грибов,

быстрые лесные речушки,

заваленные камнями,

и романсы Рахманинова.

Можно любить все это

и ни о чем не тревожиться.

Но я люблю просыпаться,

когда ночь на исходе,

когда и утро, и день

еще впереди

и когда вдалеке

кто-то скачет к рассвету,

не щадя коня —

кому-то всегда не терпится.