К новому берегу

— Конечно стоит. Я об этом подумаю, отец… Мне сдается, у меня хватит сил и терпения, если ты мне немножко поможешь — вот как в последние два года на фронте.

Лидум улыбнулся, вспомнив, как ему на первых порах трудно приходилось с воспитанием Айвара. Нелегко было отучить сына от спешки и механического зазубривания готовых формулировок, приучить его добираться до самой сущности вопроса. У Айвара в то время еще сохранились иллюзии о возможности примирения различных классов. Яну Лидуму пришлось запастись терпением и постоянно помнить, в какой среде рос и воспитывался его сын. Заблуждения Айвара нельзя было вытравить суровыми замечаниями и нотациями: их надо было выжечь жарким огнем фактов, наглядными примерами, уничтожить мудростью непреложной жизненной правды. До окончания войны Ян Лидум достиг многого в этом направлении, но еще многое оставалось сделать, поэтому и сейчас, после демобилизации, он продолжал заниматься политическим воспитанием сына. В последние месяцы войны Айвар был уже капитаном и командовал батальоном, но отец по-прежнему считал, что ему еще рано вступать в партию.

— Я помогу тебе, как умею, — сказал Лидум. — Но сейчас пора тебе самому крепко стать на ноги и уяснить свою цель в жизни.

— Она мне уже ясна, — ответил Айвар. — Твои цели давно стали моими. От них я никогда не откажусь.

Почти такой же разговор вел Ян Лидум и с Анной Пацеплис, когда пришел срок ее демобилизации. Боевые подруги — снайперы и санитарки — уговаривали ее не возвращаться к родным.

— Останься, Анныня, в Риге… — советовали они. — Мы поможем тебе найти квартиру и подходящую работу. Здесь ты сможешь учиться, а что там, в своей трущобе, станешь делать? Там и без тебя обойдутся.

Когда Анна рассказала Лидуму об этих советах, он покачал головой и посоветовал совсем другое.

— Здесь, в Риге, обойдутся и без тебя, а вот в той трущобе ты нужна, как воздух. Там нельзя оставлять все по-старому. Кто же будет перестраивать жизнь в твоей волости, если все пурвайские коммунисты и комсомольцы захотят остаться в городе? Тебе и надо заняться этим — за войну партия подготовила тебя к такой работе, и ты вполне с нею справишься. Стыдно будет, если в Пурвайскую волость придется посылать людей из Риги. Ты как думаешь?

— Ты прав… — сказала Анна. — Мне самой очень хочется вернуться домой и работать в родных местах.

— Вот и прекрасно.

Пробыв несколько дней в Риге, Анна уехала в Пурвайскую волость.

За советом к Яну Лидуму обратился и Артур. Он был вторым секретарем укома партии в том же уезде, где работал и до войны. Ильзу недавно назначили заместителем председателя уездного исполкома, и она жила вместе с сыном. За них Ян давно перестал беспокоиться: они стояли на правильном пути и с него не свернут. Навестив их как-то во время служебной командировки, он убедился, что здесь его совет не нужен, и когда племянник заговорил о своих планах, Ян прервал его.

— Расти для коммунизма! — сказал он. — Учись, учись и еще раз учись, Артур, — нам нужны мудрые и образованные люди. Постарайся вобрать в себя все, что дает наука. Я бы на твоем месте стал ученым, чтобы с большей пользой участвовать в строительстве коммунизма. Но мои годы…

Странно звучали слова Яна о его годах: трудно было представить, что этот человек — живое воплощение неустанного труда и творческого порыва — когда-нибудь может состариться.

…В Риге, в одной из редакций газет, работала чудесная девушка Валентина Сафронова — боевой товарищ Артура по партизанским дням. В последние годы войны партизанское соединение получило небольшую типографию и выпускало газету; ее распространяли в оккупированной гитлеровцами Видземе. Участвуя в этом подпольном издании, Валентина приобщилась к журналистике, и эта работа так пришлась ей по душе, что она полюбила ее на всю жизнь. Этой осенью девушка поступила в двухгодичную школу партийно-советских работников.

Каждую неделю Артур и Валентина писали друг другу, а раз в месяц встречались. Им совершенно ясно было их настоящее и будущее: когда Валентина окончит партшколу, они поженятся. Свои мечты они пока держали в тайне, но люди ведь не слепые: Ильзе нетрудно было заметить, что конверты писем и фотография, которая стояла на столе Артура, надписаны одной рукой и что в сердце сына, рядом с матерью, заняла место еще одна женщина, с которой придется делить любовь Артура. Ильза приняла это спокойно, как естественное и неотвратимое событие в жизни сына, и не досаждала ему любопытством, пока Артур сам не заговорил об этом.

Отношения Артура и Валентины выяснились в тот день, когда партизанский полк встретился с частями Красной Армии и им пришлось расстаться.

— Теперь ты уедешь в Москву, и я больше никогда не увижу тебя… — сказал Артур. — А без тебя мне везде будет неуютно и холодно.

— Ты хочешь, чтобы я вернулась к тебе? — спросила Валентина.

— Да, очень… Ведь я люблю тебя.

Валентина положила руку на голову Артура и долго гладила волосы, щеки Артура, потом поцеловала в губы и крепко прижалась щекой к его щеке.

— Смешной ты… как же я могу уйти от тебя? Ведь ты же мой, и никому я тебя не отдам.

В Москве Валентина узнала, что отец погиб в великой битве под Сталинградом. Из Лиепаи ему удалось уйти в последнюю ночь перед занятием города гитлеровцами. Получив свидетельство об окончании десятилетки и захватив веши, сохранившиеся в квартире, она уехала в Ригу и поступила на работу в редакцию газеты.

В середине лета Валентина приехала в гости к Артуру. Знакомя ее с матерью, он сказал:

— Это Валя. Я был бы очень рад, мама, если бы ты полюбила ее, как меня, потому что… я сам ее очень люблю.

Ильзе понравилась эта ясноглазая стройная девушка, и между ними быстро установились простые, дружеские отношения.

— Осмотрись хорошенько, — говорил Артур Валентине, знакомя ее во время прогулки с уездным городом, — сможешь ли ты жить здесь круглый год?

Валентина серьезно посмотрела на него:

— Нет такого места в Советской стране, где мне не нравилось бы жить вместе с тобой. Ты это знаешь, поэтому и не надо говорить об этом. К тому же городок сам по себе приятный и окрестности очень красивые. А чтобы и жизнь здесь стала красивой — об этом надо позаботиться самим.

2

С поезда Анна сошла около полудня. До Сурумов оставалось километров двенадцать. Прошлой ночью здесь прошел сильный дождь; перемонтированная за время войны дорога утопала в грязи, и девушке очень пригодились ее высокие сапоги. В темно-зеленой юбке, в гимнастерке с орденами, медалями и гвардейским значком на груди, в пилотке, с полупустым вещевым мешком за спиной, она не спеша шагала по грязной дороге и внимательно осматривала знакомые места, которые не видела четыре года. Волость лежала в стороне от главных дорог войны, и здесь было сравнительно мало разрушений. По дороге Анна увидела взорванный мост, сгоревший молочный завод и несколько развалин хуторов, которые успели зарасти крапивой и репейником. Остальное стояло на своих местах, но за эти годы обветшало, посерело. На пологих холмах виднелись старые крестьянские усадьбы, постройки с замшелыми крышами, покосившиеся и низкие, словно вросшие в землю. На новых, построенных перед войной домах краска вылиняла и местами облупилась, они выглядели обшарпанными и грязными.

Крестьяне косили. Пастушки, в немецких солдатских пилотках, присматривали за сильно поредевшими стадами и провожали любопытными взглядами одетую по-военному девушку. Иногда Айна останавливалась, чтобы посмотреть на усадьбу, фруктовый сад, рощу или перелесок, и, вероятно, в памяти ее воскресали какие-то былые картины: лицо становилось мечтательно-задумчивым, временами она улыбалась и что-то шептала.

Проходя мимо усадьбы Стабулниеков, Анна ускорила шаг, но предосторожность оказалась излишней: никто не выглянул в окно и ни одна собака не выбежала полаять на прохожего — усадьба пустовала.