К повороту стоять!
Шрифт:
Все, однако, понимали - бой будет жестоким. Одно дело отражать атаки под прикрытием мин и могучих фортов, и совсем другое – проломить строй сильнейшего в мире флота. И даже преимущество в артиллерии (как показали недавние события, русские корабельные орудия заметно превосходят британские) не обещает решительного перевеса. Для десятков, возможно, сотен моряков этот бой станет последним.
Но до этого еще два, может три часа хода, если только не разойдется волна. А пока…
Сережа извлек из-под бушлата конверт. Рассыльный принес его в последнюю минуту, когда готово было прозвучать: «Отдать швартовы!» «Велено их высокоблагородию лейтенанту Казанкову в собственные руки!» Двое матросов с грохотом закинули на пирс малые сходни, и Сережа торопливо сошел на берег. Получив пятиалтынный на чай,
Ландыш – любимый аромат Нины. Во время достопамятного вояжа по магазинам в день тезоименитства цесаревича, он преподнес ей флакон кельнской воды с таким вот запахом. Фалрепный покосился на командира, когда тот проходил мимо него – унюхал? Сережа недовольно дернул щекой и по скоб-трапу, приклепанному к башенной броне, полез на мостик.
Письмо он прочел только через полтора часа, когда кильватерная колонна миновала Толбухин маяк. Нина писала о благотворительном бале; сетовала, что начальство так и не позволило «господину лейтенанту» оставить ненадолго служебные дела. «Было все городское общество, из Петербурга приехала Великая княгиня Мария Федоровна, супруга цесаревича!» Далее следовало детальное, на целую страницу, описание музыкального вечера, и особо - изумительной «сюиты соло для альта» которой угостила гостей заезжая музыкальная знаменитость.
В конце письма следовали приветы и пожелания удачи, и от самой Нины, и от Повалишиных. Заодно, девушка сообщала, что «Ивану Федоровичу лучше, он уже встает, врачи обещают не позже, чем через неделю отпустить домой. Ирина Александровна дни напролет проводит у постели супруга, и даже бал пропустила….»
Одним словом, приличное письмо, от приличной, благовоспитанной девушки своему приличному, благовоспитанному знакомому. Четкий, округлый, каллиграфический почерк, ровные строки, книжные фразы. И тем неожиданнее приписка – наискось, небрежно, с россыпью чернильных брызг, вылетавших из-под торопливого пера:
«Mon cher Serge, я жду вас, как ни разу в жизни еще не ждала. Возвращайтесь скорее, и молю всем, что для вас свято – берегите себя! Я знаю, вы такой отчаянный! Но если Вас, не приведи Господь, поранят, то можете не сомневаться - я буду выхаживать вас, как это делает тетушка.»
И, ниже:
«Посмейте только погибнуть! Никогда вам этого не прощу…»
Ветер усилился. С веста то и дело налетали шквалы с дождевыми зарядами, и тогда от вант и растяжек трубы доносилось протяжное, на высокой ноте завывание - признак того, что сила ветра в порывах достигает шести баллов.
Сережа поежился, кутаясь в непромокаемый плащ, накинутый поверх сюртука. В десяти футах ниже волны свободно гуляли по палубе, разбиваясь о броневые листы, захлестывая амбразуры башни. В иное время их закрыли бы просмоленными парусиновыми чехлами, но только не сейчас - жерла орудий настороженно уставились в предштормовое море, и фонтаны брызг окатывают крупповскую сталь. Враг впереди, он уже близко - в любой момент из-за шквала может показаться авизо или корвет боевого охранения. А потому, единственная предосторожность, которую можно себе позволить – заткнуть стволы дубовыми, обитыми кожей, пробками-заглушками. Когда придет время, пробки выдернут, приводя грозную мощь орудий в полную готовность.
– Вот и славно, Сергей Ильич!
– Артиллерист придвинулся поближе, перекрикивая завывания ветра. – Англичане не смогут из-за качки метко стрелять, даст Бог, проскочим как-нибудь…
– Так и нам будет не легче!
– возразил Сережа. – Ежели волна разгуляется – мы и ползти-то будем еле-еле, узла четыре, от силы!
– Ничего, потихоньку-полегоньку, проползем! – жизнерадостно отозвался собеседник.
– А что палить не будем - не беда! Прижмемся к островам, англичане на мелководье не сунутся. А на средних дистанциях, да при на такой волне – какая стрельба? В белый свет, как в копеечку. А нам того и надо, лишь бы к Свеаборгу пройти!
– Ваши слова, Константин Георгиевич, да Богу в уши. – поморщился Сережа. Артиллерийский
офицер (мичман из новоприбывших) слегка раздражал его своим юношеским оптимизмом. Впрочем, чему тут удивляться: его выдернули сразу после выпуска из Морского корпуса – срочного, без экзаменов, лишь бы заткнуть дыры в офицерском составе флота.– Не пора ли вам проверить, как дела в подбашенном, на подаче? Не ровен час, наткнемся на охранение…
Мичман браво отозвался «Слушшш!», попытался щелкнуть каблуками, оскользнулся на мокром палубном настиле, густо покраснел, и горохом ссыпался вниз, в башню.
А ведь он всего на год младше… помнится, в кадетах, в общем классе этот малый изрядно отличился, когда рота устроила «бенефис» проворовавшемуся кухонному эконому. А когда Сережа выпускался, этот самый мичманец - тогда гардемарин первого специального класса, - стоял среди правофланговых. Да уж, детинушка - ростом Господь не обидел, как и жизнерадостностью. Неужели прошлой весной он, лейтенант Казанков, был таким же наивным и восторженным?»
Под гафелем идущего впереди судна замелькали флажки.
– С «Чародейки» пишут, - отрапортовал сигнальный кондуктор, - приготовиться к повороту «Все вдруг», право три!"
– Ответь «Ясно вижу» - скомандовал Сережа. – На штурвале – к повороту стоять!
Сигнальщик уже набирал из своего шкафчика флажки – репетовать сигнал на «Перун», идущий третьим мателотом. Вице-адмирал Брюммер скомандовал перестроение из походного ордера в боевой - две колонны, уступом. Первая, «адмиралы», ближе к берегу и впереди, мониторы - сзади и мористее.
Новая гирлянда флажков, отчаянно затрепетала на балтийском ветру.
– С «Чародейки» пишут – «Поворот все вдруг!»
– Штурвальные, три румба право! – эхом отозвался Сережа.
Нос «Стрельца» покатился вправо; другие мониторы повторили его маневр.
Еще сигналы; снова телеграфная дробь рапортов и команд:
– С "Чародейки" пишут...
– Изготовиться к повороту ...
– Штурвальные, ворочай три лево! Прежний курс!
Коордонат выполнен безупречно, и теперь мониторы идут на два с половиной кабельтовых мористее колонны башенных фрегатов. Очередной шквал скрыл в пелене дождя их громоздкие, приземистые силуэты, и даже с такого расстояния угадываются лишь верхушки мачт да дым, валящий из труб. В кочегарках сейчас форменная преисподняя – пар надо держать на предельной марке, чтобы в любой момент дать «фулл спид». Увы, девять с половиной узлов, которые способны выдать машины «Чародейки» и «Русалки», лучших ходоков бригады, смотрятся неважно на фоне эскадренных двенадцати узлов англичан.
На мачте «Адмирала Грейга» снова замелькали флажки. Левая колонна сбавила ход, дожидаясь, чтобы головная «Чародейка» поравнялась с четвертым в колонне «Лазаревым». Такое построение не помешает стрельбе левой колонны, зато неприятельскому разведчику труднее будет пересчитать и опознать корабли в строю. А в том, что такой разведчик вот-вот появится, сомневаться не приходится.
Сережа припомнил донесение со «Стрельны». Британцы встали перед фортами Свеаборга, почти в точности повторяя построение 1855-го года. Правда, дистанции на этот раз куда больше - следствие возросшей дальности стрельбы орудий. Развернулись в дугу, выслали шлюпки и паровые катера, чтобы протралить минные банки. Безуспешно - две попытки, одна за другой были сорваны деревянными канонерками и гребными барказами, вышедшими из-за островов Вестер-сварт и Борхольм. А потом на Свеаборг обрушилось небо – броненосцы Её Величества королевы Виктории разом открыли по крепости огонь. Дальние раскаты артиллерийской пальбы уже час, как слышны на мостике «Стрельца» – ни дождевые заряды, ни ветер, сносящий звуки к осту, не могут заглушить этот немолчный гул. Сережа ясно представил, как ворочаются после залпа башни, как суетится прислуга в казематах и на батарейных палубах, как взлетают с фортов черные точки мортирных бомб, карабкаются вверх по дуге – сначала быстро, потом медленнее, пока не замрут в высшей точке, чтобы разогнавшись в падении, обрушиться на цель. Море вокруг броненосца вскипает, вздымается водяными столбами, – глубины перед Волчьими Шхерами приличные, не то, что вокруг Кронштадта, и при падении снаряда белоснежная пена не смешивается с поднятой со дна мутью.