К вам идет почтальон

— Счастье, что не убился, — молвил другой голос.

— Ах, хорошо, капитан, — заговорил старик с сильным акцентом и перешел на другой язык, непонятный Баскову. Он различил только — «Харджиев» и «Южный порт».

— Помолчи, Сафар, — сказал капитан по-русски.

Пламя в ламповом стекле встрепенулось. Голос старика удалился, пропал. За изголовьем Баскова кто-то перешагнул порог.

— Товарищ, — с трудом произнес Басков. — Товарищ капитан…

— Э, да он молодцом! — ответил вошедший весело. — Молодцом, молодцом!

Тень вошедшего раскачивалась, словно дразнила. Почему он не подойдет ближе? И Басков снова позвал.

— Не товарищ. Нет, уж извините. Во всяком случае, не товарищ.

Свет лампы озарил незнакомое лицо — розовое, щекастое, смеющееся, распахнутую кожаную курточку — рыжую, с зубчатой бахромой «молнии», и орла на ней — металлического орла, с острыми, взметнувшимися кверху крыльями.

До этой минуты Басков не думал, не мог подумать, что он за рубежом, в плену. Рубеж входил в его сознание незыблемо прочно, как предел всего, чем он жил. И вдруг… Острая, ни с чем не сравнимая душевная боль пронзила его. Он увидел белые пальцы, ощутил их прикосновение, отдернул голову. Потом с яростью, со стоном, чтобы дать выход и боли и ненависти, стал срывать бинт.

— Он потерял сознание, — послышалось где-то очень далеко, и Басков не сразу уразумел, что эти слова относятся к нему.

9

Приблизительно в тот же час на заставу приехали Ковалев, Костенко и Выхольский.

— Стах не мог помочь, — докладывал Маконин. — Стоит, смотрит… Ну что он мог предпринять? Баскова камнем задело. Голова сильно разбита, кровь…

Казалось, Маконин изнывал от смертельной жары. Губы его пересохли, он едва шевелил ими. Всё было уже сказано в донесении, но Маконина переспрашивали, и он повторял, тяжело и хрипло дыша, вытирая тыльной стороной руки белый лоб. Да, тропа там без малого соприкасается с границей. Метра три до нее, а то и два. Басков поскользнулся.

Да, всё ясно, уже не о чем спрашивать Маконина, — и всё-таки стучит, молотом стучит в сознании вопрос: как же это могло произойти? Всё время виделся Ковалеву Басков, его светло-карие глаза, пушистые ресницы мальчика. Как же мы отдали его?

— Участок трудный, — сказал полковник. — Не следовало посылать Баскова на такой участок, Маконин. Парень физически еще не окреп, а вы…

— Моя вина, товарищ полковник, — с отчаянием произнес Маконин. — Я думал, вдвоем ведь…

— Вдвоем! Вдвоем! — отрезал Костенко. — Наряд не один боец с двумя головами, а два бойца, два разных человека. И веревкой они не привязаны друг к другу. Забываем мы это. Мыслим как-то… двойками, что ли.

— По шаблону, — вставил Колчин.

Колчин сидел в дальнем углу канцелярии, на диване, который обычно предоставляют для ночлега приезжим. Колчин не глядел на Маконина, он как бы отстранился от начальника заставы. Насколько Маконин был подавлен несчастьем, настолько Колчин собран и холоден. Сапоги его сверкали; он, должно быть, прифрантился к приезду начальства. Подавшись к полковнику, он ловил каждое его движение.

— А вы садитесь-ка поближе, — сказал ему Выхольский с грубоватой прямотой. — Вы тут не зритель в театре. Тоже несете ответственность.

«Правильно! Так его и надо», — одобрил про себя Ковалев. Колчин поднялся и нехотя сел к столу рядом с Макониным, но вполоборота от него.

Выхольский взглянул на Колчина, потом на Маконина и проговорил скорбно и объединяюще:

— Плохо, товарищи!

Наступила тишина, заполненная лишь тяжелым дыханием Маконина.

— Плохо, товарищ полковник, — сказал Колчин, не глядя на капитана и подполковника и обращаясь только к Костенко: — Особенно плохо, что Басков к ним попал. Слабой он породы.

— Вы что же, — Ковалев едва сдерживал возмущение, — заранее объявляете своего бойца предателем?

— Спокойно! — остановил его Костенко. — Спокойно! Ваша характеристика Баскова, лейтенант!

— Дисциплинка весьма средняя. Последнее время, правда, несколько лучше у него… До пятерки не дотягивал. На политзанятиях зевал. Один раз, я подозреваю, стихи сочинял, вместо того, чтобы конспектировать.

Колчин заменял замполита заставы, третий месяц болевшего.

— Подозреваете! — прервал Костенко. — А может, вы сами виноваты, тоску нагнали на людей?

— Разрешите, — возразил Колчин, не смутившись. — Басков производит впечатление неустойчивого человека, физически и морально. Обеспеченная семья. Дома с ним цацкались. Изнежен, к трудностям не приспособлен.

— У вас всё?

— Преклоняется перед иностранщиной. Любимые авторы у него — Гоголь и Марк Твен. На втором месте автор не наш. Характерно, я считаю.

— Вы считаете? — отозвался Выхольский. — А я, например, выше всех драматургов ставлю Шекспира. Всё у вас?

— Так точно.

— Вы, капитан, не согласны?

— Нет, — сказал Ковалев. — Лейтенант Колчин по-настоящему не знает Баскова. Наклеивает готовые ярлычки. По-моему, Басков очень честный, по натуре честный юноша. Преданный, искренний.

Капитан понимал — исход конфликта на границе зависит теперь от Баскова, если он живым достался в руки Сафар-мирзы и Хилари Дюка, «охотника за скальпами».

— Капитан Ковалев бывал здесь наездами, — заметил Колчин. — У него личные симпатии.

Колчин был явно задет.

— А что же начальник заставы молчит? — сказал Костенко. — Ваше мнение о Баскове?

— Боюсь я за него, товарищ полковник.

Холодное лицо Колчина мгновенно оживилось. «Ему же всё равно, — подумал Ковалев, — лишь бы выйти правым. Ему же нет никакого дела до Баскова…» Он ужаснулся своей мысли, отогнал ее. Сжал ладонями виски, заговорил:

— Дюк крупную игру ведет. Басков… он на фото к ним попал, в связи с Алекпером-оглы. Тот же Басков оказался у них теперь. Они используют это, будут запугивать.

— Вполне возможно, — отозвался Костенко.

Полковник оглядел понурую, обмякшую в кресле фигуру начальника заставы, покачал головой и сказал будничным голосом:

— Ну, ужин готов у вас?

Потом он встал, вышел на веранду, нарочито обстоятельно пожурил дежурного, нечетко отдавшего честь. «Зашумел, — подумал Ковалев и про себя похвалил полковника: — Молодец!» Служба идет, в ней не должно быть послаблений, что бы ни случилось, как бы ни было тяжело. И ужин надо подать вовремя, хоть и не до еды сейчас. Командование, партия решат, как велика вина Маконина, Колчина, — горю не поддаваться! Наряды, как всегда, стоят на границе и будут охранять ее. Еще зорче!