Кабахи

— Ну, в Купраче, сказать по правде, есть плохое, а есть и хорошее.

— Хапает, но и помочь человеку рад.

— Давеча случился у парнишки Ника Чаприашвили заворот кишок. Купрача бросил свою столовую и за пятнадцать минут доставил мальца на машине в Телави.

— Да, да, этого парнишку Купрача от смерти спас.

— Умеете вы все раздуть! Ну ладно, к чертям Купрачу. А помните, как Нико старика Габруа дважды в Цхалтубо посылал, а потом и пенсию ему назначил? Еще что-нибудь припомнить?

— Хватит. Ты научи нас, как завтра действовать.

— Что вас учить — голова у каждого есть на плечах, вы не маленькие. Как только приму колхоз, тотчас все получите повышение. Вот, скажем, Маркоз — человек молодой, бригадир. Ему в самый раз быть заместителем. Сико очень подойдет должность председателя ревизионной комиссии. Иосиф… Иосифа мы попросим быть секретарем парткома. Думаю, он нам не откажет. В торговую точку пошлем Автандила. Хороший парень. А склад… На складе нужен тоже хороший парень.

— Нужен? Так вот он я!

— А я что — на груше сижу и ткемали ем?

— И мне склад оскомины не набьет!

— Кому, тебе? У тебя в котелке дырка — заделай ее сначала…

— Он блажной, Тедо, потому и иссох!

— Я блажной? Это ты полоумный! В детстве, бывало, набьешь карман козьим пометом и грызешь, что твою хурму!

— Кто, я? А помнишь, однажды Купрача тебе сказал, что медведь, если упадет с дерева, начинает потом жиреть? Ты потихоньку забрался во двор к нашим, влез на грушу и брякнулся с нее на землю. Целый месяц провалялся в постели.

— Так это сук подо мной обломился. А ты, помнишь, как-то раз…

— Ладно, ребята, перекоряться да ссориться не из-за чего. Никто не останется в обиде. Сейчас главное — дать понять людям, что. мы все затеваем для их же пользы… На собрании все рассядетесь врозь и будете давать разъяснения сидящим рядом.

— Одно только ты забываешь, Тедо, — как будут держаться комсомольцы? Ведь эта их бригада имеет теперь огромный вес в колхозе.

— Ничего я не забываю, Сико. Тедо никогда не был дураком. Сколько уж времени мой Шалико работает не покладая рук в этой бригаде. Все Верховье под крепостью и Чахриалу перекопал. Спроси его, что комсомольцы говорят.

Шалико не стал дожидаться расспросов — отпустил пояс на чуть запавшем животе и исподлобья глянул на отца.

— Вся наша бригада точит зубы на дядю Нико. Из-за одного, говорят, Реваза не оставим его в председателях. Надувной сказал: если его не завалят, я пойду и скажу ему, чтобы сам добровольно убрался. А если, говорит, заартачится, что там гараж — взорву его самого вместе со всем домом и двором.

— От Надувного еще и не того можно ожидать!

— Ежели бес в него вселится, все, что угодно, сделает.

— А Нико и это было бы поделом. Отъелся, шея бычья, сам на кабана смахивает.

— Почему бы и не отъесться? Долго ли, коротко ли, двадцать три года Чалиспири грызет.

— А если район согласия не даст?

— Народ есть народ. Стадо, говорят, перед дубом замычало — дуб и высох.

— Народ — это конечно… И все же, Тедо, если райком нас не поддержит, ничего не получится.

— Не бойтесь, получится.

— Не думаю. В большой он дружбе с секретарем.

На толстых губах Тедо появилась усмешка.

— Вы со своей стороны постарайтесь, а за секретаря я отвечаю.

— Ладно, допустим, получилось. Кому ты тогда бригаду Сико передашь?

— А бригаду Иосифа?

— А бригаду Маркоза — чем она хуже?

— Все хотят в виноградарство!

— Потому что там премии.

— Премии и за полеводство дают.

— Все же не столько. Вот, например, в нынешнем году Сико только с прикрепленной к нему площади получил в премию полторы тонны винограда.

— Получил, да не даром! Его бригада прямо-таки вся выложилась — без него мы и государственный план не смогли бы выполнить.

— При чем тут бригада, ослиная голова! Просто град нас побил, а его участок обошел стороной.

— Кому это бригада Сико не нравится? Дайте ее мне. Счастливая бригада — вот увидите, и нынче град ее пощадит.

— Эх ты, растяпа! За своим двором присмотреть толком не умеешь, а туда же, за бригаду хватаешься!

— Пошел вон, муравьиный бугай! Шапки купить не можешь — не на что надевать. Кто тебе бригаду поручит?

— Посмотрите-ка на него! Жаба на что уродина, а над змеей смеется, называет ее кривулей.

Сико с сожалением покачал головой:

— Делим шкуру неубитого медведя. Человек еще в могиле остыть не успел, а мы… мы тут ссоримся из-за недобытой добычи.

— Ты, Сико, брось философствовать. Тот человек давно уже не то что остыл, а замерз в снегу.

— Он замерз еще до того, как его снегом завалило. Это вы, вы его заморозили задолго до того, как он под лавину попал.

— Наконец-то мы услышали твой голос, Иосиф!

Рослый бригадир вышел из своего угла.

— Все, что я тут слышал и слышу, — а заодно и все то, чего не слышал, — считаю величайшим вздором. Впрочем, для вашего здоровья все это, наверно, не без пользы. «Блаженны верующие», как говорит поп Ванка. Об одном только прошу… Очень прошу: не поминайте Реваза. Не говорите о нем ни худо, ни хорошо. Оставьте его в покое. Дайте ему покой хоть теперь! Этот человек… не вам о нем судить да рядить. Это был человек большой души, а вы его отвергли. Пока не убили — не успокоились… Когда я слышу его имя здесь, из ваших уст, — мне это кажется насмешкой. Меня тошнит, когда я вижу, как вы выдавливаете через силу слезы из глаз, как будто в самом деле очень огорчены. Когда нужно было о нем помнить, вы его забыли. Когда он нуждался в помощи, вы попрятались. Когда следовало объявить о его правоте на весь свет, вы затаились. Да я и сам оказался в то время не очень-то большим храбрецом… А тебе, Тедо, я вот что скажу: жизнь — это борьба. Ты и борись. Мне все равно, кто на этом месте будет сидеть, хрен редьки не слаще. Как говорится, март меня не осчастливил, и от апреля добра не жду. Борись, может, твое желание и исполнится. Если от моего голоса будет зависеть что-нибудь, я тебе в нем не откажу, потому что из двух зол, ясное дело, предпочитаю меньшее… Конечно, в надежде, что ты не остервенеешь пуще твоего предшественника.

Бригадир с такой яростью раздавил в пепельнице окурок, будто хотел свернуть голову всему злу, существующему на свете. Потом схватил с пианино свою шапку и широкими шагами пошел к выходу.

5

Смерть Реваза каким-то тяжелым кошмаром давила душу Шавлего. Мозг у него пылал. Это была последняя капля в чаше горечи. Он испытывал мучительные угрызения совести, чувствовал себя одной из спиц колеса, переехавшего человека, и это причиняло ему невыразимое страдание. У Шавлего появились странности: ему тяжело было видеть дом Реваза, он не мог заставить себя пройти поблизости от его двора.

Дня два тому назад, движимый чувством долга, он все же, через силу, пошел туда, чтобы навестить старуху.

Он нашел в доме двух женщин — мать Реваза и безмужнюю вдову, названую ее невестку. Словно печальные, нахохленные птицы сидели они, забившись в угол, безутешные, покинутые надеждой, отчаявшиеся, с лицами темными, как их траурные платья. Сидели безмолвные, окаменевшие, опустошенные…

У Шавлего замерло сердце. Словно схваченный за горло, он едва не задохнулся, рванул ворот рубашки, застонал и, не сказав ни слова, повернул назад…