Кабахи

— Во-первых, это не договор, а благотворительность. А во-вторых, при каждой встрече с тобой моя душа и моя рука омываются в святой воде. Вот, держи ее — в дружбе она будет не менее чистой, чем твоя.

— Симон! Обрадовал ты меня, ей-ей! Но о дружбе говорить еще рановато. А теперь хочу воспользоваться минутой и, раз ты протягиваешь мне руку, попросить тебя еще об одной вещи.

— Ладно, накидывай петлю — вот моя шея.

— С моей стороны было бы большой глупостью предложить тебе бросить торговлю и вступить к нам в колхоз.

— Этого Шавлего не скажет, а коли скажет, так Купрача не поверит своим ушам.

— Знаю. Я не о том.

— Все, что скажешь, исполню.

— Не знаю, сколько времени будет продолжаться строительство клуба. Камень и песок возьмем на Берхеве. Известь и цемент купим. Также и лесоматериалы, и железа, сколько понадобится. Все согласуем с инженером. Кровельное железо непросто достать… Ты должен возглавить все дело и, главное, обеспечить снабжение.

Купрача поморщился и покачал головой:

— Не могу, Клянусь дружбой, за это я никак не могу взяться. Начинается самое горячее время — нельзя же упускать сезон!

— А если не упустишь?

— Прикажешь закрыть столовую?

— Столовую не закроешь, и прибыль от тебя не уйдет.

— Как так — не пойму.

— Твой сын заменит тебя в столовой.

— А винная точка?

— Винную точку я с сегодняшнего дня упраздняю. Колхоз не имеет вина для продажи, и, следовательно, торговая точка не нужна.

У Купрачи задрожали оба века.

— В самом деле решил упразднить?

— Клянусь дружбой — в самом деле.

— Box это меня уже огорчило.

— Ничего не поделаешь. Чтоб тебе никогда не иметь больших огорчений.

Шавлего не сводил глаз с лица Купрачи. Купрача стоял некоторое время, насупив брови, чуть заметно покачивая головой и слегка постукивая каблуком.

— Хорошо. Согласен. Когда начинаем?.

— Завтра. Только знай: пока не кончится строительство, ты это дело не сможешь бросить.

— Знаю.

— Чем скорее клуб будет построен, тем скорее ты освободишься.

— Знаю.

— Материалы и вообще все необходимое будешь доставать хоть из-под земли.

— Это уж и ты должен знать.

— Знаю.

— Так я пойду.

— Ступай. А деньги принесешь сегодня же и положишь вот сюда, на это место.

— Раз все снабжение будет поручено мне, зачем деньги сюда, приносить?

— Нет, деньги ты принесешь и положишь сюда. Видишь этот несгораемый шкаф? В нем нет ничего, кроме одной шнуровой книги. Я сам буду выдавать, когда и сколько понадобится. И отчетность мы с тобой будем вести вместе.

— А если я перепишу номера ассигнаций и донесу на тебя? Будто ты взятку с меня потребовал?

Тонкие губы Шавлего приоткрылись в давешней улыбке, показались белые, острые звериные зубы.

Купрача не стал больше шутить и вышел, но, не успев затворить за собой дверь, вновь показался на пороге:

— Только не думай, что нашел дарового работника! Запомни: я в проигрыше не останусь.

Шавлего подложил полено в печку и подошел к окну, выходившему на окраину деревни.

Он открыл форточку и стал смотреть на горы, затянутые прозрачной утренней мглой. На чуть сиреневой белизне снежных вершин играли оранжевые отблески первых солнечных лучей. Ниже, до самой Пиримзисы, господствовал густо-лиловый оттенок; он сменялся светло-бурым, а еще ниже яркая зелень пологих склонов сбегала до самой деревни.

Горная прохлада струилась в окно. Шавлего жадно вдыхал свежий, чистый воздух. Торжественное величие вздымающихся вдали гор вливалось в его душу. И ему казалось, что это утро чем-то отличается от всех прежних. Все вокруг было сегодня как бы напоено суровой гордостью и могуществом.

— Можно вас побеспокоить, товарищ председатель?

Шавлего повернулся к двери, и лицо его просветлело.

— Теймураз! Какие черти принесли тебя сюда спозаранок?

Теймураз вошел в кабинет и склонился перед ним, держа руку к сердцу на турецкий манер.

— Дозволь мне, о солнце Чалиспири, повелитель и владыка дальних и ближних земель Енукаант-убани, Мгвдлиант-убани, Шамрелаант-убани и многих других, а также прилежащих пахотных, и луговых, и пастбищных, и охотничьих, И садовых угодий, и бурливых вод Берхевы, и камней, и валунов ее ложа, и колючих зарослей, и…

— Стоило бы назло тебе молчать, пока весь твой запас не истощится! Как потом — начинай сначала?

— Не изволь гневаться, потомок солнца и луны, порождение Гераклово и ветвь древа эдемского, повелитель морей и суши, твоему ли сердцу львиному…

— Иди сюда, садись, чудак, ей-богу, я по тебе соскучился! Где вчера вечером был, куда тебя занесло?

Теймураз подошел, улыбаясь во все зубы.

— Запрягли бугая в ярмо?

— Понадеявшись на тебя, и худшего можно дождаться! Где ты был вчера вечером?

— Обычная уловка. Начальство заслало меня в Белые Ключи. Выбирали председателя, как и у вас. А ты что… Как все это прикажешь понимать?

— Хочу попробовать, что такое власть.

— Серьезно?

— Серьезно. Орел, видишь ли, любит высоко летать. Я собираюсь показать пример, как надо править и дело делать.

— Раз у тебя прорезалось стремление к власти, явился бы, чудак, к нам в Телави и заявил бы об этом. Я нашел бы для тебя место поинтересней. Вольно тебе закапываться в Чалиспири!

— Спасибо, но я в ваши триумвираты вступать не собираюсь. Так же, как Цезарь, считаю, что лучше быть первым в Галлии, нежели вторым в Риме. Правда, между мною и тобой не будет Рубикона.

— Рубикон? Между мной и тобой? Не пойму.

— Хочешь, попророчествую? Предсказываю, что ты будешь скоро в Телави Теймуразом Третьим. Только надо тебе научиться писать стихи по примеру Первого и Второго. Ты будешь лучшим правителем, но, как известно, для этого недостаточно одного лишь желания.

— Если ты воображаешь, что я мечтаю взлететь на более высокий насест, как тщеславный петушок, то ошибаешься. Мой голос хорошо слышен и с того места, где я сижу.

— Теймураз! Не хочу о тебе плохо думать! Неужели ты побоишься взвалить на себя ношу побольше и потяжелей нынешней? Разве человек, которого я видел вчера на собрании, может быть нашим руководителем?

— Ого, ты, братец, тороплив! Едва успел принять дела — и уже критиканствуешь? А как, собственно, с твоей диссертацией?

— Какой диссертацией?