Кабахи

— А у этой несчастной старухи, ты думал, земля такая беззубая, что никого сглодать не сумеет. По-твоему, надо было ей хозяина переменить, чтобы зубы поострее стали?

— Эх, сынок, раз в жизни и поп на аллилуйе споткнется! Что тут поделаешь — так у меня в памяти издавна засело, что у Сабеды земельные излишки. Не повесишь же меня за это? Конь о четырех ногах и то спотыкается. Вон она, земля, перед вами — берите, хоть в том конце, хоть в этом шатер раскидывайте!

«Лежачего не бьют», — вспомнил Реваз. Он отвел тяжелый, пронзительный взор от сидящего перед ним противника и вернулся к своему блокноту.

2

На балконе стоял человек и, перегнувшись через перила, смотрел во двор. Пожав плечами, он повернулся и без единого слова ушел в комнату. Давно уже он не видел под пантой такого людного сборища.

Махаре изумился:

— Что это дядя Гигла стал такой смирный?

— Видно, еще не собирается на боковую.

— Рано еще, какое время спать! — Эрмана подтянул спущенный носок и повернулся, осклабившись, к Шакрии: — Что, Надувной, поддали тебе жару?

— Мне поддали? Да ты видел, что я со слюнявый сделал? Попотел у меня молодчик, как от аспирина!

— Хо-хо-хо-хо! А они что с тобой сделали?

Ребята были счастливы. Всего час или полтора тому назад они кончили играть в футбол, а потом ходили на речку, чтобы смыть пот с разгоряченных тел. Волосы у них не успели еще просохнуть после купанья. Сегодня впервые играли они по всем правилам: на поле вышли две команды в полном составе.

Никому не было известно, о чем вчера вечером совещался целый час Шавлего с секретарем комитета комсомола. Но сегодня Эрмана привел своих ребят играть матч с командой Шакрии. Ах, какое огромное удовольствие получили и те и другие! Правда, «актив» проиграл со счетом восемь — десять, но Эрмана не огорчался и не терял надежды на скорый реванш: ребята каждый день на работе, устают — легко ли с отъевшимися лежебоками состязаться! Шакрия сиял от удовольствия, блаженно ухмылялся, показывая редкие зубы, и предлагал Эрмане биться об заклад: дескать, если хочешь, будем целый день камни ломать, а у вас все равно выиграем. Эрмана недоверчиво усмехался. Шота, вратарь, насупясь и напружив шею, ворчал: судья вам подсуживал, засчитал лишний мяч, а он над воротами пролетел — я прыгнул, но не достал рукой.

— Надо устроить настоящие ворота. Давайте, ребята, поставим боковые столбы и прибьем сверху планку на такой высоте, как полагается. Дело-то нетрудное! Тогда не о чем будет спорить, и Фируза мошенничать больше не сможет.

— Непременно надо Фирузу куснуть!

— А то неправда! — вдруг повернулся к Эрмане Дата. — Смотри сюда. Видишь срубленный куст? А вот тут лежит камень, ворота им отмечены. Так вот, смотрю я и вижу — камень все дальше от куста отодвигается. Измерил, а в воротах семь шагов вместо десяти. Ну, думаю, тут дело нечисто! Хотел было дать Фирузе в ухо, да не смог дотянуться; махнул рукой и передвинул камень на свое место.

— Правда это, Фируза?

— Вздор! Вранье! Какой там камень — просто не умеют бить по воротам, а валят на меня!

Шакрия рассердился.

— Человек с башню вышиной: утром толкни — к вечеру только на землю упадет, на что ему еще ворота суживать?

Хохот вырвался волной за ворота и заглох в полях по ту сторону Берхевы.

Эрмана сгорал от любопытства:

— Что тебе сказали в сельсовете, Надувной?

— Грозили тюрьмой.

— Ого!

— Вы, говорит, заведующего складом взяли на испуг и силой бутсы и мяч у него отняли.

— Ишь, слюнявый! Посмотрите-ка на него!

— Напустились на меня оба председателя, да еще с секретарем в придачу, как собаки на медведя — то с одной стороны подступят, то с другой. Но из меня ничего не вытянешь — все равно как вон из нее. — Шакрия ударил ладонью по земле. — Они все твердят: говори, да и только, куда форму спрятали? А я отвечаю: если кому и известно что-нибудь об этой вашей форме, так разве что тому человеку. Почему, говорят, ты ее со склада взял и унес? Что ж, говорю, так мне сказали; попроси меня унести вот хотя бы эту красную скатерть да еще и ваши новые сапоги в придачу — я удружу, не поленюсь. Ух и почернел же он тут с лица — что твой караджальский баклажан. Завтра, говорит, вызовем следователя и арестуем обоих. Отвечаю — что ж, попробуйте!

— Я знаю, отчего у них живот болит.

— Отчего, Coco? Ну-ка, давай информацию.

— Сегодня Реваз привез землеустроителя из Телави, и какие у кого были земельные излишки, все начисто отобрали.

— Хо-хо-хо, так вот где собака зарыта! Пусть теперь попляшут все Баламцарашвили!

— Не беспокойся; Шалико, и у твоего отца утянули со стола жирный кусочек!

— Что там у моего отца утягивать! Был один участок лишний- так он сам сдал его колхозу, — написал заявление и отнес дяде Нико.

— А когда он заявление написал? После того как узнал, что из Телави землемер приедет?

— Мой отец не гадалка, чтобы все знать наперед.

— Постой, Отар! А ты чего молчишь, Надувной, пока тут Coco трепется о том, чего не знает? Ты же сам рулетку по виноградникам за землемером носил.

— Что, что? Шакрия рулетку за ним таскал? Ну-ка, выкладывай все, как было, Надувной! Услади нам слух.

— Когда Эресто приехал, я шел себе вдоль Берхевы и думал: дай загляну в виноградник Миха, как там груши — совсем поспели или еще нет?

— Ну и как, поспели?

— Помолчи, Джимшер!

— Дай человеку сказать!

— До чего же ты нетерпеливый!

— Дошел я до сельсовета и вижу — переехал через мост автобус, остановился, высадил Реваза и Эресто и запыхтел дальше, в сторону Пшавели. Эресто говорит Ревазу: откуда, мол, начинать будем? А у меня ушки на макушке: интересно, думаю, что они собираются начинать, эти молодые люди? Эресто я и раньше знал, он живет по соседству с моей теткой в Телави. Раскинул я мозгами и догадался, в чем дело. И говорю себе: ну-ка, Шакрия, дуй назад в сельсовет, постарайся, потрудись, чтобы слюнявый Наскида лопнул со злости. Увязался я за честной компанией и вертелся около них, пока Эресто не сунул мне в руки другой конец рулетки.

– Ну и что дальше?

— Дальше ничего. Ровно двадцать пять соток оказалось у этого кляузника. Но зато дядю Нико заставили вспотеть — не приведи бог! Выжали, как виноградную кисть.

— Откуда ты знаешь? Сам же сказал, что тебя выставили из кабинета? — перебил его Джимшер.

— Дубина! Если меня выставили, это же не значит, что я на самом деле оттуда ушел? Как бы не так! Я сбежал вниз по лестнице, постаравшись наделать побольше шума, а потом на цыпочках поднялся назад на балкон и сел под окошком, прижался к стенке. Окно было открыто, и я слышал все от слова до слова — вот как тебя сейчас слышу.

— Расскажи лучше, Шакрия, как ты в столовой срезал с шампура шашлык на тарелку дяди Нико, а потом ел его сам.

— Ха-ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо-хо!

— Воображаю, как дядя Нико озверел!

— Не знаю, нарочно так сделал Купрача или просто забыл, только мне он тарелки не поставил. Ну, я подумал: хоть ты, Купрача, и родился на три дня раньше самого черта, а Надувного все же не переплюнешь. Взял я и срезал два шашлыка — а всего их было три — на тарелку дяди Нико, — сидели мы с ним рядом. Очень он удивился, уставился на меня своими щелочками, будто рентгеном череп мне просвечивает. Сначала хотел было даже поблагодарить меня за любезность, но, когда я пододвинул тарелку ближе, так, чтобы она оказалась посередке между нами, дядя Нико положил вилку и уж больше не дотрагивался до шашлыка.