Кабак

Не знаю, что это было. Летаргический сон, забытье, прострация? Две недели прошли в какомто сплошном тумане. Проблески сознания появлялись только к ночи, когда надо было закрывать кассу. Выяснялось, что, несмотря на весь бедлам и неразбериху, ресторан все же работал. Приходившие сюда люди чтото ели и пили и не только не швырялись в нас тарелками, но даже платили деньги. И все же, коекак выбравшись из своего сомнамбулезного состояния, я отчетливо понял, что дальше так продолжаться не может. Наше утлое суденышко, без руля и ветрил, непременно, и довольно скоро, разобьется, так что спасать его надо немедленно.

В поисках «рулевого» я отправился в ресторанчик, который был местом обитания нашей студенческой братии. Метрдотелем там работал Юра Рыбаков – специалист, известный всему ресторанному миру. Начинал он когдато официантом и своей виртуозностью прославился без преувеличения на всю страну. Юра участвовал во всесоюзном конкурсе. Конкурс проходил на ВДНХ, и Рыбаков торжественно вручил нам, тогда еще студентам, несколько пригласительных билетов.

Огромный зал был уставлен красиво и торжественно сервированными столами. Меж столов сновали, все в чернобелом, официанты, приехавшие из разных городов и весей. Их движения были быстры и плавны, со стороны казалось, что они скользят по льду. К финалу их осталось несколько человек. Юра – один из них. Подойдя к постановочному столу, он продемонстрировал скорее даже не мастерство официанта, а поистине цирковой трюк. Один, без всякой посторонней помощи, водрузил на свои вытянутые руки четырнадцать (!) заполненных разнообразными салатами и закусками тарелок и потом, точно так же – самостоятельно, расставил их аккуратно на другом столе, за которым сидели члены жюри. Поправил салфетку и замер в полупоклоне, ожидая реакции. Реакция последовала незамедлительно – члены жюри и все собравшиеся в зале зрители аплодировали Рыбакову стоя.

Вскоре он стал метрдотелем, както враз превратился в солидного мужчину, хотя называли его попрежнему только по имени. У него было какоето чуждое нашему слуху отчество, чтото вроде Срулевич; Юра его явно стеснялся.

Вот к этому кудеснику за советом, а точнее за помощью, я теперь и направлялся. В тот утренний час народу в ресторане было немного. Завтракали несколько явно командировочных, да за столиком возле бара «поправлял здоровье» тщедушный мужичонка, громко всхлипывая после каждого глотка. Из ранее мне знакомых официантов я увидел только Костю Сабитова – Кота, как звали мы его в студенческие годы. Кот был попрежнему худым и плоским, как стенгазета, только поседел изрядно.

В те беззаботные годы, когда это заведение наша шумная братия предпочитала студенческим классам, мы с Костей чуть ли не приятельствовали. Во всяком случае, занимали всегда столик, который он обслуживал. Поудобнее устроившись и сделав заказ, первым делом наполняли отдельный стопятидесятиграммовый фужер водкой и отставляли его к краю стола – это был выигрыш. Под крахмальную салфетку прятали колоду карт. Костя, пробегая мимо нашего стола, останавливался, делал вид, что чегото там поправляет, снимал карту и спешил дальше. Играли мы в немудреное «двадцать одно». Сто пятьдесят грамм водки предназначались победителю. Я не припомню, пожалуй, и одного случая, когда этот приз доставался комуто из нас. Если мы в ресторане засиживались, то к концу нашей веселой трапезы Костя надирался так, что походка его становилась замедленной и какойто деревянной, движения чересчур плавными, а взгляд – стеклянным, вернее, остекленевшим. Впрочем, это не отражалось на его работе и качестве обслуживания, так нам, самим уже нетрезвым, казалось.

Лишь однажды мы с Костей повздорили, когда счет оказался просто грабительским.

– Пьешь, гад, нашу водку, и нас же еще и обсчитываешь, – с обидой высказался ктото из нас.

Костя резонно возразил, что водку он пьет исключительно выигранную в честной игре и философски заметил:

– Вы, ребята, неправильно рассуждаете. Кого же еще обманывать, если не своих? Чужие могут и нажаловаться, и по репе настучать. А свои на то и свои, чтобы делиться. Я же вам разрешаю каждую вторую бутылку с собой приносить…

Костя мне обрадовался, попенял, что пропадал так долго, предложил немедленно отметить встречу и рассказал, что Юра давно уже здесь не работает и вообще нигде не работает. «Он теперь на вольных хлебах, – пояснил официант, – Ресторанов появилось тьматьмущая, вылезают, как грибы после дождя. Вот Юрка и помогает всяким «бизьнисьменам» открывать кабаки. Хорошо поднялся на этом, хату роскошную купил. Правда, женился, сказал Костя, закоренелый холостяк и бабник, каких свет не видел, с явным осуждением.

Телефон Рыбакова он мне продиктовал тут же. Покинув ресторан, я Юре позвонил сразу и уже через пару часов мы встретились «У камина». Мэтр ресторанного дела не спеша обошел заведение, хмыкая и чтото помечая карандашиком в маленьком блокноте, с которым, как я помнил, никогда не расставался. Когда мы присели в зале, заказал чашечку кофе и после долгого молчания, просмотрев свои записи, произнес:

– Помогу. Но предупреждаю сразу – месяц, от силы полтора – не больше. Просто уже договорился с серьезными людьми, помогаю им открыть армянский ресторан. Но за это время постараюсь наладить тебе дело. Понятно, насколько смогу… Скажу сразу: первонаперво найди директора и кладовщика. Без них – никуда. Я вообще удивляюсь, как ты открылсято без этих людей. Все остальное в рабочем порядке. Директора ищи сам, кладовщицу могу порекомендовать, девочка хорошая, даже небольшой опыт есть, – и спросил без паузы: – Сколько платить будешь?

О зарплате мы договорились. Прощаясь и конфузливо улыбаясь, Юра спросил:

– Если можно, у меня еще есть просьба. Я же кофеман. Нельзя ли мне за счет заведения в день выпивать две чашечки кофе?

– Да что ты, Юра! Какие две чашечки, пей сколько угодно, воскликнул я, вдохновленный тем, что у меня отныне появился такой волшебник, – и, улыбаясь, добавил: – Будет тебе кофе, будет и шоколад.

То, что Юра кофеман, я знал, но кофе для него – потребность. А была у Рыбакова еще и слабость – он обожал шоколад, обожал, как ребенок, и ничего не мог с собой поделать.

– Никогда и никому не позволяй такого, – строго заметил Рыбаков. – Это ресторан, хозяйство. А в хозяйстве все должно быть учтено. До единого куска хлеба. Сегодня ты мне кофе без ограничений позволишь, завтра у тебя официанты жрать будут от вольного. Здесь что, ресторан или благотворительная столовая? – Ну, тото же, – удовлетворенно хмыкнул он, увидев кислую физиономию незадачливого ресторатора.

*

С появлением Рыбакова я вздохнул с облегчением. Повара, официанты и все остальные, кого называют персоналом, враз почувствовали твердую руку профессионала. На третий день он предъявил мне целый список. Надо было срочно вызывать электриков – проводка никуда не годилась, купить для кухни ножи, разделочные доски, контейнеры для продуктов и кучу еще какихто вещей, о каких я и понятия не имел.

– Да и к зиме пора готовиться, – сказал Юра со вздохом и подвел меня к батареям отопления, задекорированным узорчатой чугунной решеткой.

– Это что?

– Батареи, что же еще?

– Нет, – покачал головой Рыбаков. – Это муляж. – Он просунул руку сквозь решетку и легко отодвинул батарею от стены. Она не была приварена к трубам, а просто прислонена. Гадыстроители и тут умудрились свинью подложить.

– И вот еще что, – добавил Юра. – Боюсь, с Сан Санычем придется расставаться. Пьет. И с этим уже ничего не поделаешь.

– Да с чего ты взял? – возмутился я, подавленный лавиной обрушившихся на меня проблем.

– Увидишь, – только и ответил Рыбаков.

И накаркал. Сан Саныч заболел. Позвонил по телефону, сказал, что сердце прихватило. После третьей «болезни» его действительно пришлось уволить: Сан Саныч оказался не просто алкоголиком. Он был запойным. Юра взялся за телефон, обзвонил кучу знакомых. К вечеру появился сушист Жора. Здоровенный молодой парень с трубным голосом, голова повязана банданкой с японскими иероглифами. Без лишних слов переоделся в курткукимоно, пошел на кухню, взял в руки нож, стал разделывать рыбу. «Хоть бы руки вымыл после улицы», – лениво подумал я, наблюдая за его ловкими манипуляциями с семгой. Но Юра был уже тут как тут. Ткнул Жору в спину, глазами кивнул на раковину и пошел себе дальше, не сомневаясь, что его молчаливое указание будет выполнено. Жора действительно повиновался беспрекословно. Так же беспрекословно слушались «академика» (так Юру прозвали в ресторане в первый же день) и все остальные, признавая за ним право приказывать.