Кабирия с Обводного канала (сборник)

Приползла домой.

Лежала, лежала.

Я не знала, чем защитить себя от смерти.

Мысленно принялась за письмо:

«Любимый, я всю мою жизнь, оказывается, сначала – летела к тебе, потом приземлилась и бежала к тебе, потом устала и шла к тебе, потом обессилела и ползла к тебе, а теперь, на последнем вдохе, – тянусь к тебе лишь кончиками пальцев. Но где мне взять силы – преодолеть эту последнюю четверть дюйма?..»

Получалось красиво. Но, проливая самые чистые слезы, я отлично знала, что месяца через два-три потребую свои письма назад.

Не было защиты от смерти.

Звонок пробил меня гальваноразрядом. Звонил телефон.

– Ну? И чего же тебе там сказали? – передразнивая кого-то очень похожего на себя, с любопытством прохрипела Монечка.

Вмиг я стала ужом на сковороде: «Тебе надо освободиться от избытка гормонов... Тебе надо заняться частичным восстановлением... главное, регулярно...»

– Так ты зайдешь к нам завтра? – перебила Монечка. – Заходи, ладно? – И прогнусавила медленно, как разборчивая примадонна: – Знаешь, чего я тебя попрошу? – Было похоже, будто она канючит «вкусненькое» или зовет в уборняшку. – Знаешь? Угадай! – Зашлась в долгом кашле. – Эн-ци-кло-педию! – проговорила она с комичной важностью. – Хочу про свою болесть все узнать. И картинки погляжу.

А у меня поутру отнялись ноги. То есть они оставались в порядке, и все остальное было как бы в порядке, но идти на работу я не могла. Исчезли силы встать. Руки были не в состоянии поправить одеяло.

Потом я кое-как села. Скрючившись, просидела на краю постели долго-долго, в самой неудобной позе. Тело будто застыло. Словно бы смертно окоченело. Полная каталепсия.

Врач не хотел давать больничный. Он вообще не понимал: рак у родственницы, а ходить не могу я. Какая связь? Потом, брезгливо взглянув, дал.

Я пролежала несколько дней.

...Я видела квартиру Гертруды Борисовны на Садовой – и там себя у стены коридора. В противоположной стене одинаковые двери обеих комнат были открыты. В каждой из них, слева от двери, было по одинаковому телевизору. В одинаковых экранах синхронно проплывали одинаковые изображения. Перед каждым экраном, спиной ко мне, сидело по человеку. Левый телевизор смотрела Монечка. Правый, за перегородкой, ее отец. Они повторяли друг друга, каждый в своей комнате. А на кухне, замыкая треугольник, сидела Гертруда Борисовна. Был поздний вечер – один на всех.

К счастью, не все в этой жизни такие, как я, слабаки и задохлики: базовая жена Корнелия вступила в решающую схватку с очередной соперницей. Она присмотрелась как следует к своим картам, три раза взвесила, семь раз отмерила – и, вызмеив губки, грохнула по столу козырным тузом.

При ближайшем рассмотрении им оказался широкоплечий полковник. Да не тот, а другой! Россия богата полковниками, пушниной и лесом. Капиллярные связи базовой жены густой сетью проросли во все сферы. Сейчас нужен был полковник. Она достала. Вот этот-то новый полковник и согласился резать Раймонду.

И все стало на свои места: Раймонда попала в Военно-медицинскую академию, Гертруда Борисовна освободилась от покойника, а базовая жена на время заполучила Корнелия – чинить ему амуницию и снаряжение для дальнейшей инсеминационной экспансии.

Она же, став главным режиссером действа, взяла себе также функцию полевой почты, осуществляя связь между полковником и немобильной родительницей Раймонды. Полковник в своей депеше с прямотой солдата уведомлял Гертруду Борисовну, что ее дочь не выдержит даже наркоза, о чем родительница подписала на своей кухне бумажку, добавив устно и совершенно неожиданно: «А если Бог захочет – так выдержит».

...Раймонда хвасталась, что ее укладывают в ба-ро-ка-ме-ру. Там насыщают кислородом. Туда помещают далеко не всех! Сознавая свое избранничество, Раймонда хихикала и кривлялась. Я спросила: как там лежится, в этой барокамере? Она сказала, что так-то, конечно, ничего, а скучновато. Голос у нее от барокамеры стал чуть потверже. Она прохрипела мечтательно:

– Вот если б одного из этих подложили!.. – И кивнула на чернокожих курсантов в иноземной форме.

Я приносила ей эпистолы от капитана и садовода. Почерк у них был, конечно, не очень, – разбирали всей палатой.

Но потом Раймонда пригорюнилась. Вспоминала Федю. Потом вспомнила Глеба и стала серой. Потом сказала:

– Зачем только мы с Рыбным разошлись? Сама не знаю. Сейчас бы лучше него никого и не надо. А выписалась бы отсюда – так и состарились бы вместе. Чего еще?..

Для меня это был показатель того, что она сдала окончательно.

Вторая жена Коли Рыбного, дама, напрочь лишенная иллюзий, аккуратная, цепкая и очень прижимистая, заявила, что в больницу к Раймонде Коленька пойдет только через ее, второй жены, труп. Но Коля, к чести его, понял, кто из жен ближе к этому состоянию. На свидании с Раймондой он был очень ласков, то есть настолько, чтоб это не походило на последнюю ласку у смертного одра, и даже почти скрыл подавленность. Он подарил ей шкатулочку собственного изготовления. Шкатулочка была очень красивая, инкрустированная.

Ах, окажись Коля верующим, будь у нас в заводе христианские обычаи! Он бы тогда попросил у Раймонды прощения, и она бы простила – и попросила бы прощения у него, и он бы простил. А вместо того он натужно улыбался, глупо шутил, и, как если б сидел на колу, говорил не своим голосом – а дома в тот же вечер слег с гипертоническим кризом.

У него была красивая фигура. В шкатулочку Раймонда сложила письма от капитана и садовода. Бабы в палате активно завидовали. Медсестры тактично делали вид, что тоже глотают слюнки. Короче говоря, Раймонда и тут была королевой, так что соседки подавали ей судно с первого раза.

Мы с базовой женой пришли к ней за день до операции. По сути, прощаться. Когда базовая отвернулась, Монька дернула меня за руку:

– Сбегай за папиросами.

Она, конечно, приняла мое возмущение охотно и даже за милую душу. Она моментально согласилась, что да, курить ей нельзя. Оживившись, она привела поучительный пример: позавчера парнишке сменили один клапан, один, представляешь, всего-то один, а он затянулся – и приказал долго жить. Так ей же не для себя: она медсестру отблагодарить хочет.

Я взбеленилась: кого ты этим обманешь? И подумала: а и бог с ней, уже не поправишь. Может, это последнее желание... Принесла.

Потом говорили о пустяках. Я пыталась отвлечь внимание Раймонды житейскими эпизодами с воли: кто что кому сказал, а тот ответил, а потом тот сказал, ну а этот, конечно, ответил. Открыв рот, она слушала с детской жадностью. Затем дала мне взамен свою байку-игрушку: полковник-то оказался голубоглаз, светловолос, – мамочки мои! – а сколько знал анекдотов...

– Ну что? – деловито подытожила базовая жена, когда мы вышли. – Нос уже заострился.