Кабирия с Обводного канала (сборник)

Нет, пожалуй, такое простодушие претенциозно; это вовсе не то, что ему сейчас нужно. Состояние влюбленности всегда сочеталось у него с непреодолимым желанием совместить предмет обожания с самым прекрасным экзотическим пейзажем – будь то возвышенные горы или неисчерпаемое море; их качества словно намекают на исконную природу любви, задавая этому чувству единственно верную тональность... В этом смысле темперамент Моне ему более близок.

Теперь за окном плещет интенсивно-синее море, застыли сиреневые скалы... («Скалы в Бель-Иль».)

Вот и найден последний штрих антуража. Музыкальный фон подобран, цветы – на всех плоскостях.

Его бесценная, его любовь – должна войти с минуты на минуту. Ах, этот восхитительный трепет!

Какой она будет сегодня?..

2

Он вынужден признаться, что еще никогда не видел ее в костюме Евы.

И здесь, как он полагает, для впечатления особенно важны, конечно, ягодицы. В оптимуме они обычно так же музыкальны, как и скрытые места сочленений... Говорят, Боттичелли очень музыкален; это натяжка. Он скорее скован и архаичен, даже несколько манерен; культ женского «смака» пошел именно от него, но зады у Боттичелли вяловаты, он больше заботится о линии... С линией, пожалуй, гораздо лучше у Энгра, достаточно вспомнить «Вечный источник». Там, правда, не хватает некоего изыска, последнего изощренного штриха. Всего вернее женские ягодицы можно найти в вырезе платья Джоконды: это достаточный намек – скорее ощущение искомых (и вычисляемых) ягодиц; недаром Леонардо был столь целомудрен.

А вот шею можно взять как раз у Боттичелли. Конечно, шея должна быть длинной, но не у Модильяни же ее брать, там болванками пахнет; это все равно, что брать у Пикассо. Вообще говоря, шея не должна иметь никакой функциональной жилистости, в противном случае погибают все эмоции.

Волосы – лучше у Рубенса; там всего много, и волос тоже.

Ручки у японцев возьмем. Как представишь, что такие пальчики тебя ласкают, червячки этакие, больше ничего и не нужно.

Разве что грудь: она не должна быть большая, серьезному джентльмену просто нечего с ней делать, только отвлекаться.

Особенно важны еще те скрытые части, которые более всего и смущают неподготовленного, например, жилистый пах (балерин), глубокие впадины подмышек, то есть все места естественных сочленений. Кстати, если подколенные, подлокотные и заушные ямки не безобразны – женщину уже можно считать прекрасной.

Подмышки можно опять-таки взять у Энгра, колени тоже.

Плечи найдутся сами. Это последний штрих, изюм, импонаж. Со спиной трудней.

Со спиной у женщин вообще пробел. Это неоткрытый материк; спина не должна быть ни мускулистой, ни жирной, ни костлявой. Какой же она должна быть?.. Он не знает. Зато знает совершенно точно, что именно поэтому «Венера в зеркале» Веласкеса так уязвима – спина там ничего не говорящая.

Ноги надо взять у греческой скульптуры, – скорее всего, у Дианы. Уважающий себя мужчина начинает женщину с ног. Ноги задают тон остальному. Поэтому они должны быть легкие и точеные, как у Дианы-охотницы.

Вот он слышит: она идет, его ненаглядная! Ах, что главное в женщине? – первое запах и последнее запах; как сказал великий Сернуда —

Запах лимонного цвета... Но ведь и было лишь это?

3

Вот она входит, его суженая, сестра его, возлюбленная его, и ему даже не надо ее видеть – важно ощущение движения; он готов поклясться: в женщине так может подкупить движение, что остальное перестанешь замечать. Движение должно быть абсолютно свободным – не скованность, но приглушенность, не дикарская наивность, но искушенность – это все при полном сохранении свободы.

Вот она садится перед ним, его любовь... Молодое пугливое высокомерие и запах богатства излучает она... Тонкие оттенки сиреневого и серого, легчайшие мазки красок – то более теплых, до розового, то похолодней, до голубого – прозрачной тенью играют на продолговатом лице; вот он, миг жизни, полный света и покоя.

– Ты не намерен угостить меня чаем? – льются тягучие медвяные струи.

– Тебе покрепче?

– Да, если можно.

– Сахару – две, три?

– Две достаточно...

4

Ах, любимая! Чего бы он не сделал ради нее! Она именно такая, какую просила его душа. Вообще, он уверен, в женщине не должно быть чего-то особо выразительного, это утомляет, – в единственной, конечно. Вот и она – его единственная, а потому – прекрасно-никакая – ни красивая, ни уродливая. Он воспринимает ее, как самого себя в зеркале, она – его создание, венец многих усилий и опыта.

Она – его, и он может любоваться ею сколько захочет. Вот она печальна, вот плачет, и на шее у нее, слева, порхает легкая жилочка, от которой можно сойти с ума, раздираемому между безумной жалостью и садистскими желаниями. Продлись, продлись, очарованье; как сладко, мучительно сладко видеть ее слезы; еще слаще изобразить перед своею возлюбленной, что и он способен пустить скупую... мужскую...

Впрочем, он устал.

Поглаживая ее трогательный затылок, медленно, незаметно переводит он ладонь на шею и там, нащупав седьмой позвонок, быстро нажимает на кнопку питания.

Магнитно-сенсорный шов, идущий вдоль позвоночника, мгновенно вскрывается, кожух демонтируется безотказно; он легко снимает его, обнажая привычную картину внутренностей, опутанных сине-красными проводками сервомеханизмов... В основе гармонии лежит четкий порядок: блок питания, аналитическо-счетное устройство, блок управления, блок памяти – он раскладывает все это в промаркированные сейфы.

5

Фу, как устал. Что ни говори, общение требует колоссальных энергозатрат... И только милосердная природа дает нам отдохновение истинное, ничего не требуя взамен.

Он снова подходит к окну, вдыхает морской воздух. Нет, Моне все-таки – это слишком насыщенно, а все, что слишком, – не может быть вполне прекрасным. Собственно говоря, он более сторонник лирического и чуть замедленного созерцания в духе Сислея: нажимает кнопку, море в окне мгновенно проскальзывает вправо, и, вслед за ним, встык, в оконный проем со щелчком встраивается «Ветреный день в Венё». Да нет же! Только не это пустое небо и тоска... Он нажимает кнопку, в проеме – тот же Сислей: «Городок Вильнёв-ла-Гаренн на Сене» (тихая река, тихая лодка, на противоположном берегу – уютные домишки). Да, он всегда желал только простоты и покоя. Что ему надо? Лес, поляну, стог сена на ней... – снова Моне: теперь это «Стог сена в Живерни». К тому же стога – он разделяет это мнение – идеальный художественный объект для тональных экспериментов.

Но усталость не проходит. У него сейчас такое состояние, как если бы ему приказали произвести деление на ноль. Его защитное реле отключается. Сервомеханизмы под кожухом беспомощно обвисают. Глаза гаснут.

Вид из окна гаснет автоматически.

Рейс

В черных очках я оставалась вплоть до паспортного контроля. С волосами, я надеялась, будет проще: если пограничника и насторожит несоответствие цвета, я сошлюсь на дурное качество снимка, а если это объяснение не поможет, я, конечно, признаюсь, что на мне парик, но не сниму – только чуть сдвину его на затылок, чтобы предъявить свои темные волосы.