Кабирия с Обводного канала (сборник)

4

Викторией меня назвали вовсе не потому, будто я, фактом своего рождения, реализовала родительские амбиции, и не потому, что мои родители, вместе с этим победоносным именем, пытались положить дар амбициозности в мою колыбель.

Просто двоечник-папаша, в день появления на свет его дочери, наконец сдал, с четвертого раза, какой-то коварный то ли зачет, то ли экзамен (явно не соприродный мозговым бороздам девятнадцатилетнего деревенского гармониста); затем он – разумеется, напившись, – ввалился в чахлый больничный садик, рухнул под окнами родильного отделения и стал выкрикивать оптимистические лозунги вперемешку с похабными частушками.

Когда в окне чахлым призраком возникла моя обессилевшая семнадцатилетняя мать, он, уже по-домашнему, возлежал щекой в мутной весенней луже, при этом обеими ручищами, валявшимися там же, показывая (как решила супруга) нечто вроде идет коза рогатая. Однако на следующий день родитель, протрезвевший и даже успевший по-хорошему опохмелиться, однозначно разъяснил ей в клетчатой, заляпанной чем-то липким записочке, что изображал он тем самым буквицу латинян «V».

Я останавливаюсь на этом так подробно потому, что кое-что от буквицы «V» мне все-таки перепало: может быть, нерасторжимый комплекс veni-vidi-vici в составе генома. Короче, упертость.

5

Ночь на двадцать четвертое декабря. Лежа под стеганым одеялом в католическом доме Ханса (впустили-таки фанаты девы Марии), я никак не могу включить команду «relax». Покрытая густыми, словно заразными мурашками – и звонко отзванивающая зубную морзянку, – я не могу дождаться следующего дня, то есть его вечера, то есть сочельника, когда, в синих сумерках условной зимы, за мной явится некто, жаждущий обучаться искусству рисования.

Итак: лежа под стеганым одеялом в дважды католическом доме Ханса, пытаясь насладиться благодатным, хотя и мимолетным покоем, я позволяю себе восстановить в деталях пропущенную страницу своей истории. Той самой, из-за которой мне пришлось форс-мажорно рвать когти от кормильца-кота.

За полгода до этого у меня возникла непыльная и даже почти стабильная собако-кошачья полоса. То есть: хозяева отправляются вояжировать, а я стерегу-выпасаю их питомцев. По умолчанию подразумевается, что питаюсь я отдельно. (Ну, это не всегда. Например, кошачий корм вовсе не так плох и для человека разумного – особенно когда у последнего нет ни цента в кармане и он наконец прекращает опасаться, будто состоит этот корм из дроблено-сушеных мышей.)

А тут возьми и подвернись эта чертова типография. То есть моему шапочному знакомому, Кейсу, владельцу книгопечатного предприятия, возьми и приснись в начале декабря сон. Какой? А вот какой. Будто Святая Дева спускает ему неукоснительную директиву: Кейс, не будь свиньей, соверши богоугодный поступок.

И вот Кейс (наяву) решает передать мне партию бракованных школьных учебников по истории (под названием «SPOREN» [14] ). В каждом учебнике этой пятидесятитысячной партии не хватает одной страницы. На ней напечатано окончание перенесенного слова: -ing. И затем – три звездочки, означающие конец главы. Мне, следовательно, надлежит вставить пропущенную страницу в каждый – из пятидесяти тысяч – учебник. А Кейс обещает заплатить за это триста гульденов.

14

Следы; пути (нидерландск.).

6

Возможно, я обобщаю огульно, но все же особенности человеческой (ну, по крайней мере, моей) психологии таковы, что реагирует она сначала на величину заработка (в триста гульденов, тугриков, юаней) – и на нем именно, на заработке, делает бессознательный доминантный акцент, а объем работы как-то упускает. Он, «человек» то есть, считает себя даже кем-то вроде lucky bastard, потому что для него сделаны, как минимум, два экстра-супер-дисконта: во-первых, эта халтурка передана именно ему, иммигранту, а не теще Кейса (которая, пока не вмешалась Дева Мария, лениво добывала себе тем самым карманную мелочь), во-вторых, работа доставляется «человеку» прямо на дом (!). Ну, в смысле, на тот самый адрес, где он холит и лелеет очередного кота.

И вот здесь мы снова сталкиваемся с особенностями человеческой психологии. Если «человек», сроду не осязавший сумму в триста гульденов, эту сумму пред мысленным взором представить все-таки может – то, что такое пятьдесят тысяч книг, он, разрази его гром, не видит совершенно – ну вот все равно как не видит он целиком Джoмолунгму, которая на атласе мира, несмотря на зловещую темно-коричневость, выглядит все равно плоско.

И не видит он эти пятьдесят тысяч книг ровно до тех пор, пока в восемь часов утра – то есть утра, следующего за устным договором с Кейсом, под окнами того самого жилья, где «человек» опекает кота (а тот его, тем самым, кормит – то есть неизвестно еще, кто кого опекает), – под окнами того самого жилья не останавливается фирменная типографская фура.

А она таки останавливается.

С мерзейшим металлическим клацаньем разверзаются ее бездонные недра. Содержимое этих недр необходимо перенести вручную на пятый этаж без лифта. И, коль донесешь, не гигнешься, то в гостиной надлежит эти источники знаний аккуратно вдоль стен складировать.

Во время взволакивания еще только третьей партии (размером в тридцать книг), у «человека» начинает хлестать носом кровь, и кровь эта вольно изливается на учебники человечьей истории, что, пожалуй, закономерно, но, к счастью, не страшно (для учебников), поскольку книги защищены плотным и, судя по всему, кровенепроницаемым пластиком.

7

Здесь я позволю себе опустить чарли-чаплинские ужасы и кошмары, которые мгновенно утрачивают чарли-чаплинскую форму, сохраняя бесконечный ужас сути, когда касаются лично тебя.

Самая забавная деталь этого трагифарса заключалась в том, что пятьдесят тысяч книг на пятый этаж я, в конечном итоге, все-таки поднимаю (!) – и пятьдесят тысяч страниц вставляю, притом в срок – и даже триста гульденов Кейс мне действительно платит (просто достает из кармана) – вот только готовую продукцию он, хотя и обещал, не вывозит.

То есть он не успевает ее вывезти до возвращения моей лендлордихи (домовладелицы, как сказали бы в моих пенатах). Так что однажды, через пару минут после того, как в дверь звонит ее соседка, а именно: добровольно фискальствующая, перекошенная фэйс-лифтингами вдова нотариуса, – точней говоря, после того, как она видит – вместо привычной гостиной – узкие, мрачные, простирающиеся до самого потолка, словно бы красно-кирпичные лабиринты (учебник «SPOREN» был, конечно, кровавого цвета), я, отыскав на стене свободный квадратный дюйм и приставив к нему хозяйский стетоскоп, уже слушаю ее взволнованный телефонный (адресуемый моей лэндлордихе) отчет о результатах оперативной проверки.

И при этом даже умудряюсь понять, когда именно ворвется в свое изуродованное жилище разъяренный метеорит – точь-в-точь похожий на слабозагоревшую – то есть, увы, так и не сгоревшую в плотных слоях калифорнийской атмосферы – владелицу кота по имени Glamourr.

Который будет отнюдь не сразу ею обнаружен в катакомбах и лабиринтах, образованных моим наемным трудом.

8

Пожалуй, в том повинен мультфильм «Бременские музыканты»: мое сердце возжечь может только простонародный трубадур. Вот-вот. Если бы возжечь его мог солидный джентльмен – то есть занудный, надежный, прижимистый, денежный – а также (в одном пакете), клинически прагматичный, роботоморфный, велюрово-вежеталевый – ну и так далее – перебивалась бы я кошками-собаками на огородах Европы?