Кабул – Кавказ

– А их за это в Афгане и берут. Здесь только «Волга» по такой жаре с тройной загрузкой выдюжит. А всякие «тойоты», «форды» – это так, баловство одно. Сезон-два тянут – и все, в металлолом, – объяснил Шарифулин.

Курков медленно, нехотя, как упершийся в талую кромку льда детский бумажный кораблик, выплывал из поросшей мшистыми бронзовыми куполами Праги в кружистый цыганский Кабул. И верно, было удивительно видеть знакомую «Волгу», словно раздутую изнутри, объевшуюся набитыми в ее чреве людьми. Эти люди мало чем отличались от тех, что ходили по улицам Ферганы или Ташкента в дни народных гуляний.

Но при всей схожести жаркого колорита была здесь и безошибочная разность. Что-то злое, вольное, не затертое еще, не запуганное прорывалось сквозь ткань города. Сквозило из темных окон-бойниц, зыркало из-под пыльных матерчатых крыш лотков, дышало в лицо жарким сухим песком. Свобода? А что это такое?

Один из немногих недобрых разговоров с Барсовым как раз и вышел об этой свободе. И не где-нибудь, а в Карловых Варах, по дороге из теплой пивной со сладковатым красным пивом «Крушовице». Разговор начинался безобидно, как безобидным казалось поначалу это пиво.

– Ну почему у нас такого нет? Я теперь без него спать не смогу, – вздыхал Барсов, с трудом поднимаясь в горку позади энергичного Куркова и косолапого Медведева, удивлявшего тех, кто с ним впервые отправлялся в путь, своей легкой быстроходностью, будто скользил он по асфальту на незримых лыжах.

– Советский человек спать не может после пива, а вы, товарищ Барсов, без пива? Это на вас западный образ жизни дурно влияет. Как на наших чешских друзей, – пошутил Медведев. – Надо товарищу командиру запретить расслабительные напитки, а то растворится герой на работе от бродильных элементов.

– Нет, пиво – дело доброе, но не наш напиток. Пиво у нас можно запретить. А вот поди водку запрети! Ни один Сталин не удержит! – вздохнул Барсов из арьергарда.

– Да, мы не финны, – согласился Топтыгин.

– Между прочим, при Иосифе Виссарионовиче и водка, и пиво в самые голодные времена были. После войны голяк, мерзлота кругом, а свою кружку пива и черный хлеб с килечкой ты получишь. Модус вивенди! Забыл рюмочные в Питере? Потому что все необходимые для поддержания обмена элементы в пиве с рыбкой как раз и содержатся. Это все сказки, что при Сталине о народе вообще не думали, – вмешался в разговор Курков, придававший большое значение микроэлементам и правильному обмену веществ. – Поди, сейчас больше думают? Больше стали думать только о себе!

Навстречу неспешно прошла семейная пара, лет под сорок. В сумерках женщина казалась копией мужа, ее пол выдавали только длинные волосы – тот же обвислый пивной животик, оплывшие бедра, белый меланхолический подбородок. Миновав советских туристов и ухватив походя знакомое слово – то ли Сталин, то ли пиво, – они обменялись меж собой по-чешски короткими неласковыми словами.

– Вот пшеки, – тихо огрызнулся Медведев, – зажрались здесь своими пшекачками. Ленивые, как узбеки.

– А что ж у них так чисто, если они такие ленивые? – поинтересовался Курков, вообще не любивший облыжных обвинений.

– Да у них мужики вишь какие все застиранные – бабам просто делать нечего. Вот и чистят все подряд. Недаром говорят, что пиво для мужика смерть, всю силу под корешок гнет. Вот Алексей нам только что пламенную речь про кильку прочел. И что получается? При Сталине, значит, пиво полезно, а при капитализме вредно? – съязвил Барсов. Он прибавил шаг и догнал Куркова.

– Излишества всегда вредны, – сказал Алексей. – Но без них жизнь была бы не жизнью, а, как наши учебники говорят, сплошным служением долгу. Так что я товарищей чехов понимаю. И, между прочим, никакой контрреволюцией здесь что-то и не пахнет, и никакой такой свободы от нас им не нужно. А вот кому нужна вся эта заваруха, я не знаю. Дали бы им лениться да пиво варить спокойно, никому худо бы не было.

– Да? А чего ж они нам в спину шепчут? – не согласился Медведев. – А потом я вот как кумекаю. Я, конечно, не то, что ты, Алексей, не ста семи пядей в заду, но свобода – она хороша там, где тепло. Сел себе под пальмой, взял банан в лапы, вот тебе и свобода. А у нас какая свобода – холодно ж, змэрзнэм…

– А ты к ним зачем приехал? По хозяйству помогать? Климат изменять? Так у них ведь тепло!

– Они-то откуда знают, зачем мы приехали? На нас же не написано, – даже опешил Медведев.

– На тебе написано. На всех нас написано, что мы из большой страны. Ходим тут, как хозяева на делянке. В чужой монастырь премся. Вон ты обертку кинул, а хочешь их порядку учить.

– Чего-то я тебя не пойму, Алексей, – посмурнел Барсов. – Перебрал, что ли? С таким настроением пора в запас увольняться и в собес садиться, старушкам помогать. Или лучше в Интурист, дорогих западных гостей встречать. Там наших много.

– С таким настроением? А я вам отвечу. Самое лучшее у меня настроение. Самое лучшее настроение в любом деле – это видеть факты. Это и есть наша свобода. И, кстати, и себя, и людей сбережешь скорее…

– А ты меня не учи, как людей беречь, – вдруг повысил голос Барсов. При всем уважении к Куркову его раздражала эта манера философствовать, расставлять все по полочкам и превращаться в эдакого высшего судию над ними, грешными. Будто он из другого теста слеплен. А чего умничать? Такой же крестьянский сын.

– Ты о свободе лучше на своей дачке думай, а здесь мы отдыхаем для другой надобности. Мы подбрюшье наше охранять должны, нравится нам это или нет. А о свободе пусть профессора в институтах ученых рассуждают.

Барсов по сути был согласен сейчас с учеником. Он и сам многое отдал бы, чтобы вся эта катавасия со складами в лесах утряслась миром. Барсов замолчал и посмотрел на Медведева, будто прося у него поддержки, но тот ничего не говорил и разглядывал звезды – смешно было убеждать Алексеича в таких очевидных вещах и проводить с ним политинформации. Да и слово это, «подбрюшье», он недолюбливал – будто ему самому распарывали брюхо.

– Григорий Иванович, у меня подбрюшье вот где. – Курков провел крупной ладонью пониже живота. – И у страны оно, прости меня, там же, где у меня и у вас. А война – война идет здесь. – Он постучал пальцами по лбу. – Больше, чем есть тут, нам сейчас с Западом делить нечего. По крайней мере, в этом райском уголке, где ни нефти, ни угля, ни золота, ни х-хрена. Одно пиво, звучит красиво… Нет, Григорий, настоящая война – там, где нефть, мы это уже проходили. А здесь – разминка для Пятого управления. Считайте, что они сейчас нами командуют! За колбаску докторскую.

– Ты прямо Синявский какой-то! – не выдержал и Медведев. «Пятерку» в ПГУ не особенно уважали, так что услышать такие слова от Куркова боевым офицерам было больно и обидно. – Еще с недельку здесь посидим – глядишь, все вот так раскиснем. Нет, пора на родину, пускай других присылают.

Курков понимал бесцельность спора. Он утерял ниточку, что вела к важной и цельной мысли, побудившей его к разговору. Но просто так оставлять поле боя с позорной кличкой Синявский он не желал.

– Вот. В этом самая нелепица. Ты приезжаешь туда, где людям живется хорошо, и должен сразу бежать. Нагадить и бежать. Или еще обиднее – даже не успев нагадить. Только лишь от страха, что тебе хорошо. Пиво хорошо, девки чудные. А?