Кадын

Я как завороженная уставилась на эти руки и не сразу подняла глаза к лицу женщины. Оно было смуглым, обветренным, а черные, жесткие вьющиеся волосы были сбриты с висков и далеко со лба, так что лицо у нее казалось больше и выше. И от висков, по границе, где обычно растут волосы, бежал у нее ряд черных точек.

Я разглядывала ее с удивлением, но тут снова сжалась грудь, и я икнула. Женщины засмеялись, усмехнулась и она. Потом строго сказала:

— Духам виднее, кому какую долю давать, но я удивлена их выбору. Трижды подумай, девочка, прежде чем подтвердишь свой обет.

Я сжала зубы от бессильной злобы и произнесла, стараясь не икнуть:

— Тебе ли решать, подхожу ли я Луноликой?

— Не мне, — спокойно отвечала она. — Но как придешь сюда, я буду решать, какой работой занять тебя. А ты, Ал-Аштара, — не только по имени красный цветок. Ты нежна и красива, а в голове у тебя, как сладкая пыль, чаяния и мечты. Думаешь, здесь тоже, как у отца в доме, жизнь будет медом?

Я молчала, хотя икота уже отступила. Никогда не думала я о жизни в чертоге, не знала даже, зачем живут девы отдельно, чем занимаются и почему скрываются от людей.

— Ты думаешь, что уже посвятилась? — продолжала она. — Нет, ничего ты еще не прошла и не знаешь. Для того и отпустила вас Камка к родным очагам, чтобы поняли, что теряете. Ты поняла это уже, Ал-Аштара?

Я не отвечала. Я верила в свою долю, и не было в голове мыслей, чтобы ее поменять.

— Вижу, что поняла, — продолжала дева. — Иначе бы не проводила ночи на сборищах, среди парней и дев, мечтающих о браке.

— Откуда ты знаешь? — вырвалось у меня, но тут же я поняла, что выдала себя.

Все вокруг засмеялись снова.

— Это неправда, тебе ничего не известно! Ты разве видела меня? Разве ты знаешь, о чем я думаю и к чему мое сердце стремится?

— Нет надобности следить за тобой, девочка, — сказала дева и отошла, села у очага и стала шевелить угли, как делает хозяйка в своем доме. — Достаточно посмотреть на то, как ты одета, на твое оружие и красные от бессонных ночей глаза. Мне этого достаточно. А о том, как слаба ты стала, словно никогда не бывала у Камки на круче, ты и сама знаешь. Ты все, что могла, рассказала нам уже о себе.

Смешок опять пробежал между дев, но стих. Они довольно натешились надо мной и теперь ждали ответа, но я молчала. Все это я знала, но не было в мыслях менять долю. Потому я поднялась, подошла к очагу, коснулась пепла и сказала:

— Благодарю вас, девы, за ученье и за то, что приняли дар от отца. Но я верю в свою долю. Я вернусь к вам после посвящения, чтоб стать достойной сестрой.

Никто не проронил ни слова. Только когда я натянула на плечи шубу, чтобы уйти, хозяйка сказала:

— Дело твое и твоих духов. Благодари отца, скажи, что Луноликая приняла дар. А о своей доле еще раз подумай.

— Мне не о чем думать, сестра, то Бело-Синего выбор. Доброго ветра.

Глава 11 Снова ученье

Ее звали Таргатай, она была старшей девой в чертоге, хозяйкой большого дома. Хороший урок преподала она мне, и, конечно, окажись я сама на ее месте, такую же проверку устраивала бы приходящим девам. Я не могла на нее злиться, это было бы несправедливо, однако все равно, возвращаясь из чертога, чуяла злость и обиду — на саму себя. Не понимала, как жила в стане все эти дни — будто под лед попала и выбраться не могла. Твердо решила изменить жизнь тут же, вновь вернуться к воинским занятиям и дев своих тоже вернуть, иначе какой я им вождь, если в узде держать не умею. Вспомнилось мне, как, подобно зверям, жили мы у Камки на круче, как мало нам было надо и какими сильными себя ощущали, и противным, хоть плюнь, показалось тепло домов. Правду говорят люди: на вольном ветру человек камнем становится, а в тепле — сырым тестом. Нещадно стала я погонять конька к дому. Собаки подняли лай, как влетела я меж домов стана, за мной стали бросаться, но охватила одну плеткой — вмиг отстали. На шум выскакивали из домов люди — черные их силуэты возникали в красных проемах открывшихся дверей — испуганно окликали меня, но я не отзывалась. Как дух, яростно летела я через стойбище, пока не услышала крик: «Йерра! Йерра!»: наперерез мне с холма катился всадник, поливая коня плеткой. По щегольскому красному вороту и низу шубы узнала я брата Санталая. Но не стала останавливаться, лишь придержала коня.

— Горящая стрела в тебя попала, сестра? — спросил он, поравнявшись со мною. — Зачем всполошила стан?

— Очень спешу, брат. Дело есть у меня в нижнем стойбище.

— В нижнем? И не боишься ночи?

— Не боюсь сейчас ничего, кроме собственной лени. Потому и спешу: как бы не схватила меня за полу да не загнала в дом к Антуле, как все эти дни делала.

— Те, сестра! Уж не Санталай ли имя лени твоей? — засмеялся брат.

— Что ты! Моя лень без имени и тем для меня страшнее. Знала бы имя ее, так прогнала бы прочь.

— Точно укусил тебя в лесу пегий дух, — сказал он. — Так что, не ждать тебя сегодня?

— Не жди. Приду только увидеть Очи и сказать ей что-то.

— Так может, я передам?

— Нет. Хотя, передай: скажи, Камкину шубу, с прошлой луны забытую, нашла Ал-Аштара, пусть завтра девы мои мерить ее до света приходят на опушку за станом.

Санталай рассмеялся и остановил коня:

— Приезжай сама, сестра! — крикнул мне, а потом добавил: — Да: Антулу духи жгут, сегодня все в доме братьев Ату собираются!

Я подняла руку в знак, что слышала его и поехала дальше. Антула уже накануне казалась нездоровой, но я не видела вокруг нее духов болезни и думала, Зонар был причиной того: рядом с Очи он сел вчера и чашу с настоями ей подавал. Хоть ни словом, ни взглядом не обменялись они, Антула была горячечной и злобной, красные пятна ходили по ее мягкой, ненакрашенной глиной шее.

В нижнем стане жила Ильдаза, и к ней первой направилась я, решив собрать дев. Только у родного очага не оказалось ее. В том стане тоже был дом, где вечерами собирались бессемейные воины, и Ильдаза моя была там, и смеялась звонко, блистая белыми зубами. На лице ее была краска, и запах ощутила я от ее тела сладкий, когда, удивленная и испуганная, вышла она ко мне. Но я лишь велела ей прибыть на утро и тут же уехала.

После направилась я в дом к Ак-Дирьи. Она жила на окраине стана, но и ее не было у родного очага. Все уже спали, одна только старуха, давно снявшая пояс хранительница огня, как бы живая мать Табити, чаша с углями, сидела в полутьме. Ее и спрашивать я не стала, где Ак-Дирьи, у таких ум давно ссохся.

Отправилась к Согдай. Дом у нее оказался новым, опрятным. Она рассказывала мне, что этот дом ее отец для ее матери поставил. Отец у нее был богатый, многоконный человек, мать Согдай была его первой женой, но рожала ему только девочек, поэтому он взял другую жену, а первую отселил, чтобы ее духи не мешали новой детей к очагу звать.

Отчего-то я думала, что не ходит на посиделки Согдай. К Антуле ни разу не приходила она, а к старшим пойти ей скромность бы не позволила. Но и ее не оказалось у очага. Мать ее ко мне вышла — небольшая женщина, с узкими глазами, запуганная и слабая. С трепетом смотрела она на меня, как если бы я была большущим мужчиной, ворвавшимся ночью в дом. В люльке заплакал ребенок, и другая девочка, непосвященная пока, пошла успокоить его.

Делать нечего, пришлось и мне отправиться в дом братьев Ату. Со смутным чувством поехала я туда. Оказалось, что все девы проводили вечера на посиделках, и от этого было мне противно, будто подвела я Камку. Ехала, не разбирая дороги, и сама себе вслух пеняла: