Кафе утраченной молодости

Потом она спросила, с кем я живу. Я сказала, что одна, с матерью. Тогда она пожелала узнать, чем занимается мать. Я не смогла произнести слово «Мулен Руж» и сухо ответила: «Она бухгалтер». Она вполне могла быть и бухгалтером, такая сдержанная и серьезная.

Мы расстались у ворот. Не могу сказать, что возвращаться каждый вечер в эту квартиру — веселое занятие. Я знала, что рано или поздно уйду оттуда навсегда. Я очень рассчитывала на знакомства, которые собиралась завязать и которые должны были покончить с моим одиночеством. Эта девушка была первой моей знакомой, и, кто знает, может быть, она помогла бы мне смыться отсюда.

— Увидимся завтра?

Кажется, ее удивил мой вопрос. Тем более что я выпалила его неожиданно, не успев даже скрыть свое беспокойство.

— Конечно… Когда захочешь.

И она вновь улыбнулась, нежно и немножко иронично, как тогда, когда я объясняла ей, что значит «первый круг».

Память моя то и дело подводит меня. Или, вернее, воспоминания перемешиваются, идут не по порядку. Пять лет я не хотела думать об этом. Довольно и того, что такси едет вверх по улице и я читаю вывески: «У полуночников», «У Пьерро»… Забыла только, как называлось то заведение на улице Ларошфуко. «Красный монастырь»? «У Данте»? «Галоп»? Да-да, «Галоп»! Никто из посетителей «Конде» не стал бы ходить в такое место, как «Галоп». В нашей жизни существуют непреодолимые границы. Но как же я была удивлена, когда встретила в «Конде» человека, которого видела в «Галопе». Его звали Морис-Рафаэль, прозвище Ягуар. Никогда бы не подумала, что этот парень — писатель… Он ничем не отличался от тех игроков в карты, что сидели в глубине зала, за кованой решеткой… Я узнала его. Он же меня — нет, я поняла это. Тем лучше. Спокойнее…

Я так и не выяснила, чем занималась в «Галопе» Жаннет Голь. Чаще всего она принимала заказы и обслуживала клиентов. Присаживалась к ним за столики. Она была знакома со многими из них. Представила меня огромному черноволосому парню с восточными чертами. Одет он был очень хорошо, кажется, где-то учился, звали его Аккад. Сын здешнего доктора. С ним всегда были двое: Годинже и Марио Бей. Иногда они играли в карты с другими посетителями старше их в маленьком зале. Игра могла длиться до пяти утра. Один из игроков, кажется, и был настоящим владельцем «Галопа». Лет ему было около пятидесяти, был он сед и носил короткую стрижку. Одевался хорошо и выглядел очень важным. Жаннет представила его как «старого адвоката». Я запомнила имя — Моселлини. Время от времени он поднимался с места и вставал рядом с Сюзанн за барную стойку. Иногда вообще оставался один, сам подавал блюда, словно мы находились у него дома в гостях. Он называл Жаннет Моя Маленькая или Мертвая Голова, что было для меня совсем непонятно. Первое время Моселлини посматривал на меня не очень доброжелательно. Как-то раз спросил, сколько мне лет. Я прибавила себе годков и сказала: «Двадцать один». Он мне не поверил и разглядывал меня, вскинув брови: «А вы уверены, что вам двадцать один год?» Тут я и вовсе смутилась и чуть было не сказала правду. Но в тот же момент его строгость куда-то исчезла. Моселлини пожал плечами и улыбнулся: «Ну хорошо, пускай вам будет двадцать один!»

Жаннет нравился Марио Бей. Он носил темные очки, но не ради выпендрежа. Вроде бы от света болели глаза. Пальцы у него были тонкие. Сначала Жаннет, как она мне призналась, принимала его за пианиста из тех, что выступают в «Гаво» или «Плейель». Ему было лет тридцать, как Аккаду и Годинже… но если он не был музыкантом, то чем же он занимался на самом деле?

Марио и Аккад были очень дружны с Моселлини. Как рассказала Жаннет, они работали с ним еще тогда, когда он занимался адвокатской практикой. С тех пор они не разлучались. Где же они работали? Жаннет сказала: «В организациях». В каких таких «организациях»? Они часто приглашали нас за свой столик. Жаннет утверждала, что Аккад в меня влюблен. С самого начала я заметила, что она подбивает его проводить время со мной. Может быть, она хотела остаться наедине с Марио? А мне самой казалось, что я нравлюсь Годинже. Он был так же черноволос, как и Аккад, но выше его ростом. Жаннет знала его меньше, чем остальных. Судя по всему, денег у него было прилично, кроме того, у него еще имелась и машина, которую он всегда ставил около «Галопа». Он жил в отеле и часто бывал в Бельгии.

Совсем память дырявая стала… Зато с легкостью вспоминаешь всякие незначительные подробности. Да, он жил в отеле и часто ездил в Бельгию. Весь следующий вечер я повторяла эти слова, словно припев колыбельной, которую напеваешь ночью, чтобы уснуть. Но почему же Моселлини называл Жаннет Мертвой Головой?

А воспоминания, что таятся в других, еще мучительнее. С той поры прошло несколько лет, и как-то раз Жаннет навестила меня в Нейи. Это случилось недели через две после свадьбы с Жан-Пьером Шуро. Я всегда звала его только так: Жан-Пьер Шуро. Наверное, потому что он был гораздо старше меня и говорил мне «вы». Жаннет позвонила три раза, как я ее и просила. Какое-то мгновение я колебалась: открывать или нет. Но это было бы глупо, ведь у нее имелся номер телефона, да и адрес она знала. Она вошла, вернее, проскользнула в дверной проем, словно вор. В гостиной она огляделась: белые стены, низенький столик, стопка журналов, лампа с красным абажуром и портрет матери Жан-Пьера Шуро над диваном. Покачала головой, но не произнесла ни слова. Потом захотела осмотреть всю квартиру. Ее немало удивило, что мы спали отдельно. Войдя ко мне, мы улеглись на кровать.

— Значит, мальчик из приличной семьи? — спросила она и рассмеялась.

Я с ней не виделась после встречи в отеле на улице Армайе, и от такого смеха мне стало не по себе. Я боялась, что все пойдет по-прежнему, как во времена «Галопа». Правда, тогда на улице Армайе она сказала мне, что больше не общается с остальными.

— Подходящая комната для молодой девушки.

На комоде у меня стояла фотография Жан-Пьера Шуро в темно-красной рамке. Жаннет приподнялась и прищурилась на снимок.

— Должно быть, милый паренек… Но почему вы живете в разных комнатах?

Она снова расположилась на кровати рядом со мной. Честно говоря, лучше бы мы встретились где-нибудь в другом месте. Я боялась, что она будет чувствовать себя неловко в присутствии Жан-Пьера Шуро и мы не сможем спокойно поболтать наедине.

— Небось испугалась, что я заявлюсь со всей компанией?

Она рассмеялась, но уже не так весело, как минуту назад. Да, действительно, даже в Нейи я боялась случайно встретиться с Аккадом. Удивительно, как он не нашел меня в отеле на улице Этуаль, а потом на улице Армайе.

— Расслабься… Их уже давно нет в Париже… Уехали в Марокко…

И она положила руку мне на лоб, словно хотела успокоить.

— Надеюсь, ты не рассказывала мужу о наших развлекухах в «Кабассю»…

Она вовсе не острила. Я даже поразилась, насколько грустно зазвучал ее голос. Это ее приятель Марио Бей, в темных очках и с руками пианиста, употреблял такое выражение, когда приглашал нас с Аккадом провести время в одной гостинице на окраине Парижа.

— Тихо как здесь… Не то что в «Кабассю». Помнишь?

…Воспоминания, от которых хочется крепко зажмуриться, словно от яркого света. Хотя, когда мы с Роланом возвращались от Ги де Вера, с Монмартра, глаза у меня были широко открыты. Все казалось мне более ясным, более отчетливым, резкий свет ослеплял меня, и я уже начала привыкать к этому ощущению. Однажды ночью, в «Галопе», я видела такой же свет, когда мы сидели вдвоем с Жаннет за столиком у входа. Из посетителей оставались только Моселлини да еще картежники за кованой решеткой. Мать давно уже должна была вернуться с работы. Я все думала — будет ли она волноваться, не застав меня дома? Я почти жалела о том случае, когда она отправилась искать меня в комиссариат Гран-Карьер. У меня было предчувствие, что она вряд ли сможет сделать такое еще раз. Я была слишком далеко. Чем больше старалась успокоиться, тем сильнее становилась моя тревога. Мне стало трудно дышать. Жаннет наклонилась ко мне и произнесла:

— Ты совсем бледная… Что-нибудь не так?

Я хотела было улыбнуться, но вместо этого получилась какая-то гримаса.

— Нет… Ничего…

С тех пор как я начала уходить по ночам из дома, со мной стали случаться короткие приступы паники, или, вернее, «гипотонии», как выразился аптекарь на площади Бланш, когда я попыталась объяснить ему свое состояние. Но каждое произнесенное мною слово казалось мне лживым или бессмысленным. Лучше было молчать.

На улице меня неожиданно охватывало ощущение пустоты. Первый раз это случилось у табачного магазина, недалеко от «Сирано». Вокруг было много людей, но бодрости мне это не придавало. Упади я в обморок, они продолжали бы идти по своим делам, не обращая на меня ни малейшего внимания. Гипотония. Отключка. Усилием воли я заставила себя встряхнуться и прийти в себя.

Тем вечером я зашла в табачную лавку и купила марок, открыток, ручку и сигареты. Потом села за стойку, положила перед собой открытку и стала писать. «Еще немного терпения. Уверена, что все к лучшему». Я прикурила сигарету, наклеила марку. Кому же это послать? На каждой открытке мне захотелось написать несколько ободряющих слов вроде таких: «Прекрасная погода, я отлично провожу время. Надеюсь, что у вас все идет хорошо. Обнимаю, до скорого». Я представила себя сидящей рано утром на берегу моря и надписывающей открытки друзьям.