Кафе «Жизнь»

– Доброе, милочка, – соглашается Молли, присаживаясь на стул.

Софи садится на своё место, снова трогает золотистую корочку творожного рулетика ноготочком, сжимает между пальцев, заставляя крошиться. Откусывает.

– Люсиль пишет сказки, – отвечает женщина на незаданный вопрос.

– Ого-го! – Восторгом светится каждая морщинка на лице старушки. – Какие?

– Да какие там могут быть сказки, кроме драконов, принцесс и рыцарей, – отмахивается Софи, как от чего-то незначительного, хотя гордость так и распирает изнутри. – Только я в её историях – Злая ведьма невезения. – Искреннее волнение, тревога, страх скрываются за саркастической улыбкой.

– Она ведь ребёнок, – примирительно заключает Молли. – В этом возрасте каждому кажется, что родители – настоящее зло, с которым следует бороться изо всех сил.

– И мне от этого должно быть легче? – Приподнимает изящную бровку Софи. – Отправлю её на курсы писательского мастерства, пусть сразу учится как правильно, а не набивает бесконечные шишки о картонных героев.

– Порой нам нужно написать всего одну книгу в своей жизни, чтобы стало легче дышать. Не каждое хобби должно становиться профессией, не в каждом мимолётном увлечении стоит искать дело жизни, – философствует Молли, поправляя шаль на сливовом платье с белым воротником. – Иначе бы стала я юристом и не было бы у вас никакого кафе.

Мисс Гудроу хрюкает от смеха, на что Софи лишь морщится. Морщится от странных звуков, от обжигающе точных слов, от горького чая.

– Но, в конце концов, у каждого свой путь и жизнь всё расставит по местам. – Старушка примирительно подмигивает .

Софи не отвечает, гипнотизирует взглядом полупрозрачный зелёный чай. Хотелось бы ей вот так в детстве? Чтобы за каждым чихом следили, удовлетворяли нужды до того, как они возникнут, чтобы на каждое «хочу» приносили самое лучшее, самое нужное и важное для побед? Завистливое тихое «пожалуйста» криком проносится в душе. Пожалуйста, дайте дышать, умоляю, не ломайте крылья, прошу, позвольте мне выбрать.

Выбор. Это слово отрезвляет, пугает, бесит и раздражает. Выбор, выбор, выбор. Она совершает их сотни за день, десятки тысяч за год. Решает, как девочкам жить, какие кружки выбирать и чего достигать, к чему стремиться, где одеваться. Лишает их того, в чём нуждалась когда-то. Жмурится, сжимает большим и указательным пальцами переносицу, выдыхает.

– Я не буду вмешиваться, пока она сама не расскажет. – Фарфоровая чашечка неожиданно громко звенит о блюдце. – По крайней мере, пока.

Софи скрещивает руки на груди, убеждая себя, что поступает правильно, что так будет лучше и Люси не станет всю жизнь с болью вспоминать, что мама рылась в её вещах, не давала вдохнуть.

– Мудрое решение, – качает головой Молли, скрывая печаль в мутных зелёных глазах.

Миссис Грант достаёт телефон, отменяет задачи по поиску курсов, наставников и редакторов для Люсиль. Вместо этого просит Джорджа следить и приносить новые копии раз в неделю.

Дзинь.

Болтовня на фоне больше не мешает, не отвлекает, но и в Софи не остаётся искренности. Она пьёт чай, много болтает, рассказывая, как здорово запланировала мероприятия на семейную субботу, как ей повезло, что её дочери выросли такими умничками и жизнь вообще прекрасна.

Молли улыбается, прячет в глазах печаль и тоску, совершенно точно не собираясь вмешиваться. Не собирается спрашивать, часто ли Софи говорит дочерям, что гордится ими, что любит, обнимает ли, когда у тех ручьями текут слёзы, даёт ли понять, что принимает девочек любыми и искренне желает подарить им весь мир.

Молли молчит, потому что несколько тысячелетий назад обещала, что больше не будет вершить судьбы других.

3. Жизнь первая. Стремления

Тёмно-серый невзрачный купальник сидит идеально в следующий вторник около двух часов. Ну, только если не смотреть в зеркало. Потому что купальник умудряется выгодно подчеркнуть недостатки фигуры и стереть достоинства – спрятать талию между пышной обвисшей грудью и сложившимся гармошкой живота, выделить дряблые бёдра, добавив им болезненно-жёлтого цвета. Шапочка с очками делают из неё и вовсе какого-то инопланетянина. Не вовремя вспоминается та юркая и стройная девочка, которая получала призы и медали. До тех пор, пока они не исчезли в пасти мусорного ведра.

Людмила Павловна остервенело натирает кожу мочалкой под горячим душем, будто бы весь жир и несовершенства исчезнут, если приложить побольше силы. Фигура остаётся неизменной и кажется даже хуже, чем пару минут назад. В сером она выглядит как неприметная мышь. Мокрая толстая мышь.

– Тоже мне, нашла кого слушать. Плавать в шестьдесят два! Чушь, да и только. Даже курам не смешно, – бухтит Людмила Павловна, топчась у бортика свободной дорожки.

Пока она касается пальцами воды, снимает и обувает сланцы обратно, ходит вдоль бортика и спорит с собой, мимо проходит высокая и стройная фигурка в бордовом, смело взбирается на тумбу и уверенно прыгает. Брызги попадают Людмиле Павловне на лицо. Мысль развернуться и пойти вязать тысяча тридцать первую пару носков скатывается по щеке вместе с капелькой. Пловчиха в бордовом выныривает на середине бассейна, и новый фонтан брызг разлетается от мощных, твёрдых гребков. Запах хлорки накрывает Людмилу Павловну неожиданно громко, смешивается с плавленым ароматом хвои и кедра, бьёт до боли знакомым ритмом. Один, два. Выдох. Три. Вдох. Один, два. Выдох. Три. Вдох.

Тапочки наконец остаются у бортика. Разминка и в воду – вот её цель. Весь комплекс упражнений Людмила Павловна помнит так, будто её всё ещё зовут Люськой, как сорок лет назад. Махи и вращения даются со скрипом, хрустом отвыкших от такого обращения связок и косточек, но улыбка не сходит с губ. Кажется, что даже поясница болит не так сильно, как утром. На прыжок не решается – обходит крайнюю дорожку по скользкой плитке, медленно спускается по лесенке. Бордовая торпеда успевает накрутить первые полкилометра.

Вода ласково холодит, обнимает дряблую кожу, бодрит разогретые мышцы. Глубокий вдох. Толчок. Гребки идут тяжело, будто бы ей приделали чужие неуклюжие руки, дали непропорциональные кривые ноги, которые сводит от напряжения. Лёгкие отказываются работать в таком режиме, устраивают забастовку и напоминают, что они, вообще-то, на пенсии. Касание. Первые двадцать пять метров оставлены за спиной. Безбашенная, по-детски счастливая искорка сияет на губах и зажигает огоньки в глазах. Людмиле Павловне хочется визжать от счастья, но силы есть только жадно глотать воздух. Вдох. Выдох. Этот ритм дыхания она держит, пока сердце не перестаёт выламывать грудную клетку. Разворот. Обратно.

Застывшие в многолетнем бездействии мышцы начинают оживать одна за другой, вспоминать, что есть ещё чудо истинного наслаждения от работы. Людмила Павловна гребёт, колотит по воде ногами и старается не нахлебаться оттого, что хочется смеяться и громко петь. На десятом круге женщина выдыхается и долго-долго стоит у бортика, глядя в панорамное окно. И вид улицы из окна бассейна какой-то совершенно другой. Те же проспекты, тот же город, но всё какое-то иное. Люди кажутся счастливее, погода добрее, и весь мир словно горит сотней маленьких капелек на солнце.