Каган Русов

– Нет худа без добра, - попробовал успокоить Цимисхия патрикий Василий Неф. – Теперь мы знаем, что русы испытывают недостаток в продовольствии, иначе бы они не стали так рисковать. Я бы повременил с штурмом, божественный, осада города куда более разумный шаг в создавшихся условиях.

С предложением Нефа согласились все военачальники, да и сам Цимисхий, в конце концов, пришел к выводу, что немедленный штурм приведет к слишком большим потерям, ибо у Святослава под рукой еще достаточно сил. Император приказал обнести ромейский стан рвом, дабы избежать новых неожиданностей. К стенам Доростола были выдвинуты камнеметательные машины, которые днем и ночью засыпали город градом камней. Рано или поздно у защитников Доростола должно было кончится либо терпение, либо продовольствие, и тогда ромеям останется только воспользоваться глупостью, которую они совершат. Увы, очередную глупость совершил не Святослав, ее совершили ромейские полководцы, не позаботившиеся об охране метательных машин. Очередная ночная вылазка русов вновь привела к весьма печальным для ромеев последствиям. Были уничтожены практически все осадные машины и тараны, а мечники Святослава вновь почти без потерь отошли в город. Гнев императора Иоанна был ужасен. Патрикий Василий Неф, отвечавший за осадные машины, едва не лишился головы, но, к счастью, все обошлось. Для патрикия, естественно, а не для ромейского войска, которое вот уже три месяца стояло перед Доростолом, терпя обиды и унижения от наглых русов, которые не оставляли противников в покое ни днем, ни ночью. Мало того, что воины не чувствовали себя в безопасности вне обнесенного рвом стана, так и в самом лагере ромеев едва ли не каждую ночь творились страшные дела. Слухи об оборотнях, вампирах и прочей нечестии грозили окончательно подорвать и без того невысокий боевой дух войска. Цимисхий нервничал. Из Византии шли весьма неприятные вести. Константинополь недоумевал почему предпринятый императором победоносный поход в Болгарию до сих пор не привел к желаемому результату. За недоумением могли последовать и действия, благо в авантюристах столица Византии никогда не испытывала недостатка. Слишком долгое стояние под Доростолом могло стоить императору Иоанну трона. Это понимал и сам Цимисхий, и приближенные к нему люди.

– Быть может следует вступить с русами в переговоры? – первым закинул удочку в пруд всеобщего уныния магистр Константин.

Цимисхий, сидевший в кресле, очень похожем на трон, посреди огромного, расшитого золотыми и серебряными нитями шатра, угрюмо промолчал. Что было, в общем-то, неплохим предзнаменованием. Ибо еще месяц назад в ответ на подобное предложение он непременно бы разразился грубой солдатской бранью. Но за истекшее время уверенность императора в собственных силах изрядно повыдохлась. Две кровопролитные битвы и обрушившиеся на ромеев болезни, почти неизбежные при скоплении такого количества людей, уже привели к тому, что войско императора сократилось на треть. А вот о потерях русов практически ничего не было известно. Сначала ромеи полагали, что русы уносят своих убитых с собой. Ибо многим казалось просто невероятным, что на поле битвы мертвых ромеев находят раз в десять больше, чем русов. Однако, с течением времени, патрикии пришли к выводу, что соотношение потерь один к десяти соответствует действительности, ибо русы своих мертвых сжигали на кострах, и по количеству этих костров вполне можно было судить об их истинных потерях. А следовательно сейчас под рукой у Святослава никак не менее двадцати пяти тысяч испытанных бойцов, способных пролить немало ромейской крови. Становилось очевидным, что осада Доростола ни к чему не привела, и Цимисхий настаивал на немедленном штурме, ибо бездействие приведет к окончательному разложению войска. Варда Склир колебался, по всему было видно, что предложение магистра Константина ему нравится больше, чем требования императора. Спор ромеев разрешил каган Святослав, в третий раз выведших русов за стены. Обрадованный император приказал бросить на упорного противника все имеющиеся в наличии силы. Позже, Варда Склир скажет, что никогда в жизни не видел столь ожесточенной битвы. Русы выдержали десять атак ромеев, которые накатывались на них одна за другой, и не сделали даже шагу назад. Это было форменное безумие. Никто из ромеев не мог понять, как воины кагана Святослава выжили в аду, устроенном для них императором Цимисхием и блистательным полководцем Вардой Склиром. Но они не просто выжили, а отступили в полном порядке за стены города.

– Еще одно такое сражение, божественный император, и я ни за что не поручусь, - вздохнул Варда Склир.

– Они пойдут на прорыв, - сказал Цимисхий, глядя на патрикиев сумасшедшими глазами. – Это случится в ближайшие дни. Надо быть к этому готовыми.

Третья битва под стенами Доростола не подорвала боевого духа русов, зато значительно уменьшила их численность. Кроме всего прочего в городе не хватало припасов, хотя русы честно делились продовольствием, захваченным у ромеев с местным населением. Но трехмесячная осада не могла не повлиять на настроение обывателей. Прежде благожелательно настроенные к русам, ныне они роптали все громче и громче. Наверное, именно сейчас Святослав вдруг остро осознал, что здесь, в Болгарии, он на чужой земле. У него было много сторонников среди болгар, это правда, но и врагов с каждым месяцем становилось все больше. Правнук царя Симеона и внук царевича Баяна так и не стал своим в этом краю. И причина тому – вера. Слишком долго хитроумные ромеи отравляли души болгар своими льстивыми речами, чтобы в них вновь проснулось доверие к славянским богам. Все могло бы измениться в случае победы кагана над ромеями. Но победы не было, как не было и поражения. Похоже, боги никак не могли сделать окончательный выбор в пользу кагана Святослава, несмотря на пролитые им реки крови. А ведь Святослав бросил все на жертвенный камень победы. Из ближних мечников, с которыми князь Новгородский начинал войну с Хазарским каганатом не уцелел никто. Воеводы и бояре пали один за другим в Хазарии, Византии и Болгарии. Князь Данбор, верный товарищ еще по Асмолдову походу на Бердоа, пал как герой на поле битвы под Аркадиополем. Боярин Юрий убит под Преславой. Боярин Алексей – в Киеве. Воевода Претич убит вчера под Доростолом. Неужели всех этих жертв мало Перуну? Неужели у него все еще не хватает сил, чтобы настоять на своем в споре с богами иных народов? Ведь сила павших становится силой бога. Так во всяком случае говорят волхвы. И Святослав им верил, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Он не пощадил даже родного брата, поскольку считал, что предательство ложится черным пятном не только на клятвопреступника, но и на землю его породившую и на богов управляющих этой землей. Неужели он, каган Святослав, ошибся? Неужели слова волхвов, их пророчества, их ведовство, приносимые ими жертвы всего лишь страшное заблуждение, как об этом говорят христиане? Но ведь связь с богами можно сохранить только через кровь - причем же здесь любовь?

Святослав положил ладонь на рукоять меча и стремительно обернулся. До воеводы Свенельда, поднявшегося на городскую стену вслед за каганом, было всего четыре шага или один прыжок хорошо обученного человека. Но Свенельд был слишком стар для поединка, и недостаточно подл для того, чтобы просто ударить в спину.

– Тебя обрадовала бы моя смерть, воевода? – серьезно спросил Святослав.

– Я бы не огорчился, - холодно отозвался Свенельд. – И ты знаешь почему.

– Князь Вратислав предал и меня, и тебя, воевода, - рассердился Святослав. – Если бы я его не убил, то это пришлось бы сделать тебе.

– Нет, - покачал головой воевода. – Я бы его пощадил.

– Почему? – удивился каган.

– Потому что сам много лет тому назад предал своего отца, чтобы спасти от смерти твоего. Ты бы не родился, Святослав, если бы я не выдал князю Ингеру кудесника Рулава и князя Мечидрага. Понимаешь? И все пошло бы по другому. На киевском столе вместо Рюриковичей сидели бы Олеговичи. Вот она цена молчания, Святослав.

– Почему кудесник Рулав не покарал тебя, Свенельд? – нахмурился каган. – Или он не знал о твоем предательстве?

– Рулав не все знал, но о многом догадывался. Да и мудрено было не догадаться. У кудесника Чернобога были длинные руки, но он почему-то пощадил своего сына. Наверное понял, что я не мог поступить иначе. А значит, его вина больше, чем моя. Ты тоже ошибся каган Святослав. Не надо было брать Вратислава в поход на единоверцев. Не против ромеев ты его послал, а против бога, которому он кланялся. Ты сам поставил его перед выбором – либо Христос, либо Святослав. Он сделал выбор в пользу бога. Но ведь и ты сделал то же самое, каган, когда выбирал между Перуном и Вратиславом.

– Чего ты хочешь от меня? – прямо спросил каган.

– Я не верю в твою победу, Святослав. Я не верю, что ты правильно толкуешь волю Перуна. А потому не хочу вести людей на верную гибель. И самое главное, Святослав, - я жажду мести и не хочу от тебя скрывать, что твоя смерть принесла бы мне облегчение.

– А что если ошибаешься ты, Свенельд? Что если ты предаешь во второй раз? Что если ты своим предательством губишь не только меня, но и всех русов?

– Не знаю, - глухо сказал Свенельд. – Я действительно боюсь ошибиться. Пусть нас рассудят боги.

– Ты хочешь Божьего суда, воевода? – удивился Святослав.

– Я слишком стар для поединка, каган, - покачал головой Свенельд. – Мы просто станем с тобой в первые ряды фаланги, Святослав, и пойдем на прорыв. Пусть бог Перун поможет правому?

– Я принимаю твой вызов, Свенельд, скажи Накону, чтобы готовил людей для атаки.

Император Цимисхий оказался провидцем. В этот раз русы действительно пошли на прорыв. Железная стена смяла фалангу ромеев и втоптала «бессмертных» в землю, влажную от крови и дождя. Варда Склир бросал на обезумевшего врага легион за легионом, но русы продолжали медленно и упорно продвигаться вперед. Это было невероятно, это было невозможно, это противоречило всем законам ведения войны. Конные дружины русов давно уже были оттеснены от фаланги клибанофорами и акритами, ромеи атаковали пеших русов и с тыла, и с флангов, но те упорно шли вперед, орудуя длинными и смертоносными копьями. Впервые за все время осады Доростола, ромеям удалось расчленить железную стену русов. Их фаланга стала распадаться на две части, и в этот образовавшийся просвет император Цимисхий бросил свой последний резерв, пять тысяч клибанофоров. Причем не просто бросил, а сам повел их в атаку, приведя тем самым в замешательство свиту. Похоже, безумие заразительно. Магистр Константин, с трудом удержавший своего коня на холме, с тихим ужасом наблюдал за чудовищной бойней, развернувшейся у подножья. Взбесились не только люди и кони, взбесилась сама природа. Сначала по полю битвы загуляли пыльные смерчи, ослепляя и ромеев и русов. Константину на миг показалось, что участь последних уже решена, что им никогда не удастся вырваться из железного кольца, что им уже никогда не пробиться к Доростолу, ибо от города их отделяет стена ромейским мечей и копий.

– Это победа, патрикии! – закричал Василий Неф, потрясая сжатым кулаком, но, похоже, поторопился. Гром грянул столь неожиданно, что Константин едва не вылетел из седла обезумевшего коня. Но еще ужасней была молния, ослепившая всех на мгновение раньше. И в этот миг Константин увидел всадника на белом коне, несущегося в битву.

– Перун! – разнесся над полем битвы клич воспрянувших русов, а вслед за этим но головы обезумевших людей потоком хлынула вода.

– Ты видишь, Свенельд? – крикнул громовым голосом Святослав, указывая окровавленным мечом, на летящего среди молний всадника.

– Он пришел за тобой, каган! – в ужасе воскликнул воевода. – На небе ты нужнее, чем на земле.

Но Святослав, похоже, не услышал воеводу, страшным ударом меча снизу вверх он выбросил из седла ромейского патрикия и соколом взлетел на его белого коня.

– С нами Перун, русы! Вперед, за бога и кагана!

Магистр Константин, слегка пришедший в себя от пережитого потрясения, с ужасом смотрел, как воспрянувшие русы мечами прорубают себе дорогу в месиве ромейских тел. Небесного всадника уже не было на поле битвы, зато появился другой, земной, но не менее страшный. Это он первым врубился в ряды клибанофоров, преграждавшим русам путь в Доростол. Это он едва не добрался до императора Цимисхия, столь неосторожно ринувшегося в сечу. Спасая императора, клибанофоры чуть подались назад, и их замешательство стоило ромеям победы. Русы прорвались к городу. Вновь выстроились в фалангу перед воротами города и ощетинились копьями.

– Боже мой, - только и сумел вымолвить Варда Склир побелевшими губами. – Спаси и сохрани нас пресвятая Богородица.

Ромеи медленно пятились от стен Доростола. Русы их не преследовали. Битва затухала сама собой, и только небо продолжало безумствовать над головами живых и павших, а холодные струи дождя безжалостно хлестали в спины отступающим ромеям.

Лагерь Цимисхия утонул в грязи. Сыро было даже в шатре императора, где собрались промокшие до нитки и злые на весь мир патрикии. Сам император уже успел переодеться в другую одежду, которую его слугам каким-то чудом удалось уберечь от потопа, и смотрелся на фоне своих приближенных почти орлом. Впрочем, печать уныния лежала и на лице императора. Иоанн Цимисхий в который уже раз упустил птицу счастья, забившуюся было в его руках. О потерях, понесенных ромеями в этой битве, никто даже не заикнулся, и без того было понятно, что они оглушительные. Важнее было то, что уцелевшие утратили всякое желание сражаться. Даже патрикии дрожали сейчас не только от холода, но и от страха. Таинственный всадник, возникший невесть откуда, среди молний и потоков воды, льющихся с неба, будоражил воображение многих, в том числе и магистра Константина, доселе весьма скептически относившегося к славянским богам.