Каирская трилогия
Шрифт:
— К Аише?…
Он в нетерпении посмотрел перед собой, и как бы говоря сам с собой, сказал:
— Я уже давно принял решение, что это преждевременно…
Женщина поспешно сказала, чтобы он не подумал, что она идёт наперекор его мнению:
— Я знаю ваше мнение, господин мой, но должна поставить вас в известность обо всём, что происходит в нашем доме…
Мужчина раздражительно, хотя и терпеливо посмотрел на неё, словно пытаясь разгадать, что же в её словах правда, а что — ложь. Но тут в его глазах сверкнула свежая мысль, что заставила его прекратить разглядывать
— Интересно, а связано ли это с визитом тех трёх женщин в наш дом?
Да, она знала, что тут имеется связь, но относилась она лишь к Фахми, и юноша предложил ей скрыть это от отца, когда она заведёт с ним разговор, и она пообещала ему подумать над этим. Она колебалась — то ли согласиться, то ли отказать ему, и наконец решила всё же утаить это, как и предложил Фахми. Но когда столкнулась с вопросом мужа, ощущая на себе взгляд его глаз, словно ослепительный солнечный свет, вся её решимость рассеялась, а собственное мнение рассыпалось в прах. И она произнесла без всяких колебаний:
— Да, господин мой. Фахми знал, что они родственницы его друга…
Он нахмурился в гневе, и как всегда, когда он гневался, его белое лицо налилось кровью, а из глаз посыпались искры. Тот, кто не считается с Хадиджей, тот словно не считается и с ним, а кто задевает его честь, тот словно наносит ему удар ножом в самое сердце. Но он умел изливать свой гнев только на словах, повышая голос до крика. И потому в бешенстве, выражая всё своё презрение, он спросил:
— И кто же этот его друг?
Произнося его имя, она обнаружила волнение, причину которого она и сама не знала:
— Хасан Ибрахим, офицер полицейского участка в Гамалийе.
Он взволнованно спросил:
— Ты же говорила, что показала дамам одну только Хадиджу?!..
— Да, господин мой…
— А они ещё раз навещали тебя?
— Нет, мой господин, иначе бы я сообщила вам.
Закричав на неё, будто это она повинна в таком странном явлении, он снова спросил:
— Он послал сюда своих родственниц, они увидели Хадиджу, а он просит руки Аиши!.. Что это значит?!..
В пылу всех этих споров у Амины пересохло в горле, и она с трудом проглотила слюну и пробормотала:
— В подобных случаях свахи не приходят в нужный дом, не побывав до того во всех домах в округе и не изучив того, что их интересует. В действительности, когда они говорили со мной, то заметили, что слышали, у господина есть две дочери, и может быть, он представит им одну из них, вместо обеих…
Она хотела сказать: «…и может быть, он представит им одну из них, вместо обеих, ибо они наслышаны о красоте младшей», однако замолчала, с одной стороны, из страха перед его гневом, а с другой — из страха раскрыть правду, что в её представлении была связана с различными тревогами и горестями. Она ограничилась тем, что, подводя итог разговора, махнула рукой, будто говоря: «Ну и так далее…»
Он в упор посмотрел на неё, так, что она в раболепии опустила глаза. Теперь им овладело что-то между негодованием и грустью. Гнев же сгущался в его груди, становясь всё тяжелее и тяжелее. Он ударил себя в грудь пару
раз, чтобы перевести дух, а затем громовым голосом заорал:— Теперь всё нам ясно! Вот он — жених, является и просит руку твоей дочери. А что ты думаешь об этом?…
Она почувствовала, что его вопрос заманивает её в бездонную яму, и не колеблясь, уступая ему, она воздела к нему ладони:
— Моё мнение — это ваше мнение, господин мой, и никакого другого мнения у меня нет…
Он заревел:
— Если бы всё было так, как ты говоришь, ты бы не заговорила об этом со мной вот так.
Она с опаской произнесла:
— Я не говорила вам об этом, господин мой, лишь чтобы сообщить вам самое важное, ведь мой долг — докладывать обо всём, что связано с вашим домом, как вблизи, так и издалека.
Он яростно кивнул головой и сказал:
— Да уж. Кто знает… Ей-Богу, кто знает… Ты всего-только женщина, а все женщины глупы. А брак лишь лишает их разума, и ты, наверное…
Она перебила его дрожащим голосом:
— Господин мой, Боже упаси от того, что вы думаете обо мне. Ведь Хадиджа — моя дочь, моя плоть и кровь, так же, как и ваша дочь… И её невезение разрывает мне сердце. А Аиша всё ещё в самом расцвете юности, и ей никакого вреда не будет, если она подождёт, пока её сестра не выйдет замуж.
Он нервным движением провёл ладонью по своим густым усам, и вдруг остановился, будто вспомнив что-то, и спросил:
— А Хадиджа знала об этом?
— Да, господин мой.
Он гневно взмахнул рукой и закричал:
— Как может этот офицер просить руки Аиши, несмотря на то, что её никто не видел ещё?!
С трепещущим сердцем она горячо возразила ему:
— Я говорила уже, господин мой, возможно, эти женщины были наслышаны о ней.
— Но он же работает в полицейском участке в Гамалийе, то есть в нашем квартале, и вроде бы, он отсюда же родом.
Мать в сильнейшем волнении сказала:
— Ни один мужчина не бросал взгляда ни на одну мою дочь с того момента, как они перестали учиться в детстве.
Он ударил кулаком по кулаку и заорал на неё:
— Не спеши!.. Не спеши!.. Ты что, сочла, что я сомневаюсь в этом?! О святые угодники! Если бы я в том сомневался, то мне бы и убийства было мало!..
— Я ведь рассказываю о том, что вертится в уме некоторых из тех, что не знакомы с нами. Ни один мужчина не бросал взгляда ни на одну мою дочь…
— Замечательно. А ты бы хотела, чтобы взгляд мужчины упал на них?!.. Безумная болтунья. Я повторяю то, что распространяют языки глупых людей.
Да уж… Он квартальный полицейский, и ходит по нашим улицам и утром, и вечером, и вполне вероятно, что кто-то может заподозрить, что он, возможно, видел одну из девушек, раз сообщают о его желании жениться на ней… Ну уж нет, я не желаю выдавать свою дочь замуж, чтобы поползли слухи о моей репутации. Моя дочь не войдёт в дом мужа, если мне не докажут, что его побудило к женитьбе на ней лишь одно — желание породниться со мной, и только со мной. Ни один мужчина не бросал взгляда ни на одну мою дочь… Мои поздравления… Мои поздравления, госпожа Амина.