Как быть двумя
Шрифт:
Он пошел, поискал среди вещей братьев и принес мне чистую рубашку.
Тебе понадобится имя, проговорил он, пока я натягивала рубашку.
Имя моей матери начиналось на «ф»: «Ф-ф…» — я попробовала этот звук, чтобы посмотреть, куда он меня приведет, но отцу послышалось, что я сказала: «В-в…»
Винченцо? спросил он.
Он даже раскраснелся от волнения: он имел в виду Винченцо Феррери, священника-испанца, который давно умер, чуть ли не двадцать лет назад, и все эти годы люди только и говорили, что его надо причислить к лику святых: бродячие торговцы уже продавали книжечку о нем: ее написали монахини и нарисовали картинки в ней: он был известен множеством чудес и тем, что обратил восемь тысяч мавров-неверных и двадцать пять тысяч евреев, воскресил двадцать восемь человек и исцелил четыреста недужных (одним
Но больше всего моему отцу нравилось чудо с постоялым двором в глуши.
Винченцо странствовал на осле в совершенно диком краю и ревностно молился, и они с ослом были уже вконец изнурены молитвами, как вдруг оказались перед воротами красивого и богатого постоялого двора: Винченцо вошел: внутри оказалось так же красиво, как и снаружи: он заночевал там: и прислуга, и еда, и постель оказались выше всяких похвал и помогли ему восстановить силы настолько, чтобы на следующий день продолжить путь через места, где обитали сплошь басурманы и неверные: на следующее утро, когда он снова сел на осла — осел был тот же самый, но словно помолодел лет на десять, не выглядел искусанным блохами и не хромал: они тронулись в путь и, проехав шесть или семь миль, когда утреннее солнце уже начало припекать тонзуру Винченцо, — священник вспомнил, что забыл свою шляпу на постоялом дворе.
Он развернул осла, и они поехали обратно по собственным следам, но когда прибыли на место ночлега, никакого постоялого двора там не оказалось — только шляпа Винченцо висела на сухом дереве точно на том месте, где еще вчера стоял постоялый двор.
Это чудо стало одной из причин того, что строители и каменщики возжелали провозгласить Винченцо святым: они решили сделать его своим покровителем.
Мой отец молился ему каждое утро.
Я подумала о матери — она рассказывала мне некоторые истории о чудесах Винченцо, усадив на колени и обняв.
Но сколько я ни молилась, Винченцо не вернул мне ее
(наверно, я неправильно молилась).
Я подумала об имени матери, которое звучало на французский манер: я всегда думала, что это французское имя означает какой-то цветок.
Франческо, сказала я.
Не Винченцо? спросил отец.
И нахмурился.
Франческо, снова сказала я.
Отец еще немного похмурился, потом сдержанно усмехнулся в бороду и кивнул.
В тот день, по благословению моего нового имени, я умерла и родилась заново.
Но — Винченцо…
о, Боже Милостивый…
вот кто он, этот суровый святой на маленькой платформе, который отводит от всех глаза, а над ним состарившийся Христос.
Святой Винченцо Феррери.
Эй: парень: ты слышишь меня? Святой Винченцо, который прославился и за океаном тем, что возвращал глухим слух.
Потому что, слушай, когда говорил святой Винченцо, пусть даже и на латыни, люди, независимо от того, знали они латынь или нет, все до единого понимали, что он сказал, — и даже в трех милях от этого места все было слышно так, будто он говорил вам прямо на ухо и на родном языке.
Мальчик ничего не слышит, я не могу до него докричаться.
Я же не святая, нет? нет.
Ну, это и хорошо, потому что вы только взгляните, какая красивая женщина, по крайней мере со спины, остановилась перед моим святым Винченцо,
(ставлю четыре к одному, что она выбрала бы меня, а не Космо)
(ну, это я так, к слову)
(и это не от гордыни)
(еще одно чудо, случившееся благодаря святому Винченцо)
а поскольку я не святая, то могу подойти поближе и посмотреть на нее — на открытую шею, на завесу ее длинных волос цвета белого золота, скользнуть взглядом вдоль ее спины до пояса, а потом ниже, к худеньким ягодицам, — но тот парень, вы только посмотрите, как настороженно он сидит, как всматривается: готова присягнуть — он почувствовал, что она вошла в комнату, и даже я почувствовала, как у него волосы на затылке зашевелились, когда он увидел, как она плавно входит в дверь, — в этой комнате без нее как бы чего-то не хватало, он увидел ее
раньше меня, и его словно громом ударило, и взгляните, как он сейчас смотрит на нее, пока она поправляет перышки перед Винченцо: я не вижу, что творится в его глазах, но готова биться об заклад — они широко распахнуты, а уши и лоб по-козьи наклонены вперед: а еще, даже глядя со спины, я могу сказать, что он уже знает ее: может, парень влюблен? Старые истории никогда не кончаются — но влюбиться в такую женщину? По возрасту он ей не ровня, ну никак, даже сзади видно, что она старше его не на одно десятилетие, вполне годится ему в матери: но она — не его мать, это понятно, и она даже не знает, что он здесь, или не знает о его страсти, хотя между ними есть что-то сильное, как ненависть, от него исходит жар, направленный на нее, как раскаленный луч.Здравствуй. Я — безглазый художник, которого никто не слышит, а вон там сидит юноша, которому что-то нужно от тебя — не знаю, что именно.
Она меня не слышит: конечно, она и не может меня слышать, но она внимательно всматривается в Винченцо, и Винченцо, поскольку он святой, отводит глаза (хотя ангелы вон там, в чьих руках луки и бичи, готовы ко всему).
Она стоит, уперев одну ногу на каблук — так конь ставит копыто, когда отдыхает: ее тело изысканно удерживает вес ее головы: она осматривает святого Винченцо сверху вниз, снизу вверх — а потом разворачивается на своем каблуке и уходит,
(между прочим, на картины Космо она ни разу не взглянула, хотя это так, к слову)
а парень моментально, как заяц, вскакивает на ноги и устремляется за ней, а я бреду за ними обоими совершенно беспомощный — как человек, запутавшийся ногой в стремени незнакомого коня, к которому конь совершенно безразличен: и мы идем, и уголком моего отсутствующего глаза я замечаю на какой-то стене картину Эрколе — мелкого воришки Эрколе, который был люб мне, а я ему! и погодите — постойте — это в самом деле оно? — Боже мой милостивый, матушка-батюшка, это же Пизано, Пизанелло, я узнаю его тьму и его приемы работы со светом.
Смотрите все, кто хочет, потому что я не могу — меня и парнишку соединяет невидимая веревка, она опутала меня, и не распутать, и куда идет мальчик, туда и я волей-неволей должен идти, за порог, через следующую комнату — взгляните же!
Уччелло! кони!
–
Я против
меня выбросили вопреки моему желанию: это не мой выбор.
Как только я пойму, кому на это пожаловаться, я напишу ему письмо:
Его светлейшей и наисвятейшей милости, который этим занимается, энного дня энного года.
Его светлейшей и наисвятейшей милости, несравненнейшему, от вечного и покорного слуги: умоляю, передайте мое ходатайство Господу Отцу-Матери, Матери-Отцу Единому Истинному Владыке: я, художник Фр. дель К., которому выпало счастье изображать Его в Его славе и исключительно с Его благословения, во многих работах, добротными материалами — это я к слову — и исполнять их с талантом и умением, и одна из вышеназванных работ, как я вижу, висит в Его залах: и теперь я прошу Его, надеясь, что Он меня услышит и даст мне ту мизерию, о которой я прошу, я…
Что — я?
Я, будучи возвращен к бытию, словно стрела, не ведающая цели, к которой ее направили, ныне пребываю в этом промежуточном месте — хоть и наполненном большими домами, но при этом с весьма скверной и слабой кирпичной кладкой (которая, кстати, и четырех зим не продержится), с юношей, который не говорит, не видит, не слышит, и чье опрометчивое вожделение к прекрасной Даме, увиденной им в Твоих, Господи, картинных галереях, увлекло меня, в значительной мере против моей воли, к этой низкой стене, расположенной вдали от красот дворца, места, где мне хотелось бы пребывать как можно дольше: а ныне я нахожусь в холодном, сером бесконном мире: подобное отсутствие лошадей — несчастье для людей: этот мир поначалу показался мне вообще лишенным созданий, пока на глаза мне не попались голуби, которые, как всегда, взлетали стаей, такие же точно голуби, только серее, грязнее и меньше размером, и тем не менее, хлопанье их крыльев было словно бальзам для моего ныне отсуствующего сердца.