Как целует хулиган
Шрифт:
И от того, насколько всё это бесполезно. Хоть наизнанку вывернись, а она всё равно девушка братана, и у них всё было в ажуре, пока не вмешался он, третий-лишний.
После вискаря голова не болела, но мучал сушняк и требовалось ещё поспать, да и время на это было, а вот сна, как назло, ни в одном глазу.
Барс как всегда хотел жрать, холодильник как всегда пустой. Выгреб ему в миску банку кильки в томате и пошёл в душ. Когда вышел из ванной, довольный Барс уже орал под дверью, требуя выпустить его на улицу. И именно в этот момент решился и сам Данила.
Домой к Маринке не пошёл – не
Ну вот, а Кирей говорит, ей пофиг на их ссоры. Не пофиг. Переживает, ещё как!
Догнал уже возле самого подъезда, коснулся напряжённо поднятых плеч, настойчиво уговаривая остановиться:
– Два слова, Марин!..
И потерялся. Смотрел на неё, а в голове лишь: «Первый. У неё» И нежность, от которой дышать трудно.
Суетливо убрал руки, сунул от греха подальше в карманы, а самому так хотелось обнять ладонями её лицо, поднять опущенную голову, в глаза её заглянуть...
– Я... – начал, и замолчал. Чёрт. А это, оказывается, ещё и больно.
Нащупал в кармане цепочку. Особенную, армейскую. Была такая фишка – обмениваться с друганами кусочками своих цепочек и из собравшихся обрывочков собирать одну целую – на память. А сейчас она была вдвойне особенной – на ней теперь висела половинка сердца... И решение вдруг пришло: всё, значит, всё. Без брехни самому себе. Протянул кулон Маринке:
– Вот, короче. Возвращаю.
...А дальше нёс какую-то пургу. По сути – именно то, что и собирался сказать, а по факту – обрывки мыслей, выдранные из сердца. Несвязанные «бе» и «ме», которые давались так туго, что, казалось, царапали горло. Кто бы знал, что это будет так трудно – окончательно отказываться от того, что и так не твоё!
Смотрел под ноги – то на асфальт, то на Маринкины загорелые щиколотки и розовый лак на ноготках милых пальчиков. И даже от этого мысли разбегались. А когда она резко сорвалась и скрылась в подъезде, успел поймать взглядом лишь её стройный силуэт и каскад распущенных волос – прямо как в тот день, когда впервые, вот так же со спины, заметил её единственную среди вокзальной суеты. Это же надо, как угораздило!
Стало ли ему легче после этого разговора? Не особо. Но зато остро захотелось рвануть куда-нибудь на неделю-другую, например, к матери в посёлок. Местечко, конечно, не особо, но всё подальше от всей этой любовной мутотени.
– Магницкий! – требовательно окликнул кто-то, когда Данила заходил в свой подъезд. – Стоять!
Данила обернулся, и на него тут же кто-то налетел, прижал к стене, передавив локтем шею. Оба напряжённо застыли, но кроме злого сопения, ничего не последовало. Проморгавшись, Данила, наконец, узнал – опер Иванов! Причём, очень злой опер Иванов! Прохрипел:
– Здрасти... Вы за тапками что ли?
Тот перехватил его за химо:
– Я те щас такие такие тапки устрою, сопляк! Забудешь, как маму родную зовут! Напаскудил, гад? Совсем охренел?
Побуравили другу друга взглядами.
– Вы о чём? Я не догоняю, серьёзно.
Опер отпихнул его и заметался по предбаннику.
–
Короче, сказать-то я тебе скажу, но если хотя бы увижу рядом с ней... Помяни моё слово, Магницкий, сразу все грешки тебе припомню, а если надо, и новые найду, никакая крыша не поможет. Упакую по всем правилам, так и знай. Это ясно?– Да чего ж не ясно, ваши ментовские методы кто не знает-то? – закипел в обратку Данила. – Сначала загрести, а потом уже разбираться за что. А главное – почём. Да?
Опер рыпнулся снова прижать его к стене, но на этот раз Данила не дался. Завязалась недолгая борьба... И разошлись по своим углам.
– Короче, я предупредил. Лучше вообще не суйся, Магницкий. Себе дороже будет. А если всё-таки сунешься – то советую сразу иметь решение суда на руках. А иначе... – сжал кулак.
– А менты умеют вообще нормально разговаривать? – едва сдерживаясь, тоже сжал кулаки Данила. – Какое ещё решение?
Опер помолчал, явно борясь с диким раздражением и со всей мочи пихнул, открывая, подъездную дверь.
– Об отцовстве, салага!
– Чьём? – крикнул ему в спину Данила, но Иванов даже не обернулся. – Волки позорные, – на ходу обтряхивая перепачканное побелкой плечо, зло буркнул он. – Гады. Чтоб вам...
И застыл, вставив, но так и не повернув ключ в замочной скважине. Решение суда... об отцовстве?
В грудь ударила и стремительно потекла по венам похожая на обжигающий ментол волна. Уставился на циферки на своей двери, чувствуя, как в животе разверзается чёртова бездна... Восторга?
Об отцовстве?!
Выскочил на улицу, куда-то кинулся. Спохватился, остановился. Надо было отдышаться, но уже несло.
В смысле... Беременная что ли? Так это... Это... Бля, это капец как херово, но с другой стороны... Поймал вдруг себя на том, что лыбится. Закусил губу, сдерживаясь. Это мандец! Во всех возможных смыслах!
Мысли метались, как безумные тараканы: Ну в смысле – даже близко к ней теперь не подходить? С хера ли это вдруг?!... Бля, Кирей... С-сука, да как же это... Вот это косяк, конечно...
Стоп. Беременная, серьёзно?...
Снова поймал себя на том, что глупо улыбается. Опустился на скамейку в палисаднике за домом.
Так, спокойно. И по порядку.
Но спокойно не получалось. Волнение било в голову, заставляло суетиться, перескакивать с мысли на мысль...
Так вот почему она Кирею мозг выносит!
Бля, братан, прости гада... Прости, братан! Но... Что сделано, то сделано. Теперь точно только говорить по душам, и вперёд!
Твою мать... Беременная!
И вдруг обдало совсем другой волной – тревожной, отрезвляющей: Он кто, вообще? Репей бесхозный. Ни образования нормального, ни стабильной работы, а это... Это ребёнок!
От этой непривычной мысли становилось как-то по-особенному страшно, даже во рту пересохло.
Это уже совсем другая история, тут уже не подуркуешь, не сольёшься, не пойдёшь по грани. Да и Маринкин отец явно против его отцовства.
Да блин, а кто его спрашивает-то?
...Ну, вообще-то он отец. Сам Данила за свою дочку яйца бы, наверное, сходу оторвал, а этот просто предупредил.
Но, блин, как он может запретить? Если они с Маринкой захотят, то никто не может...
А они захотят?