Как грабили Ротшильда. Любовь и миллионы
Шрифт:
– Замолчи, негодник! Он вернулся! Да кто тебе позволил?! И как вообще ты пробрался в мою спальню? Двери заперты, я велела никого не впускать, а уж тебя-то…
– Неужели ты не знаешь, что твою красоту не спрячут никакие запоры?
– Да как ты осмелился! Может, я уже давно забыла тебя. Может, ты совершенно не нужен мне. Может, я прокляла тебя. Может, я ненавижу тебя за все страдания, которые ты причинил мне!
– Разве можно ненавидеть того, кто тебя обожает? Ведь до того как погасла свеча, я увидел тебя и ослеплен твоей красотой, и навсегда потерял голову, и навеки стал твоим рабом.
– Врешь,
– Чтобы любить тебя.
– А ты меня любишь?
– Разве можно не любить такое божественное совершенство, идеал красоты?
– Не увиливай. Отвечай: ты меня любишь?
– Конечно.
– Нет! Говори: я люблю тебя!
– Я люблю тебя.
– Очень любишь?
– Очень.
– Больше всего на свете?
– Больше всего на свете.
– Больше жизни своей?
– Больше жизни.
– И всегда будешь со мной?
– Всегда.
– И никогда не уйдёшь от меня?
– Никогда. До самого вечера.
– Эти шуточки могут дорого обойтись тебе…
– Я не шучу.
– Признавайся, ты меня любишь?!
– Люблю, – покорно согласился Мишель.
– А раз любишь, значит, тебе буду принадлежать только я, и никакая другая, что бы ни случилось, что бы ни произошло. Немедленно клянись мне в этом. Говори: клянусь…
– Клянусь, – послушно повторил Мишель.
Но уже однажды обманутая, Жоржетта на этот раз не теряла бдительности.
– А впрочем, – сказала она, – клятва мужчины ничего не стоит. Я лучше просто запру тебя в этой спальне и никогда не выпущу.
– Но мне нужно вернуться в полк, – решил пошутить Мишель.
– Ничего не хочу знать, – отрезала Жоржетта.
– Меня накажут за опоздание. Посадят на гауптвахту.
– Так тебе и надо!
– Упрячут в крепость, в каземат.
– Очень хорошо. Там ты не сможешь обольщать глупых девиц и наивных женщин.
– Меня разжалуют.
– И поделом.
– А потом сошлют в какую-нибудь колонию, на острова.
– И прекрасно. Там тебе, негодяю, и оставаться на веки вечные.
– Мне отрубят голову.
– О, с каким наслаждением я бы сделала это сама!
– Как Юдифь в Писании?
– Она очень правильно сделала. Так нужно поступать со всеми мужчинами.
– Неужели ты так жестокосердна?
– Все изменщики достойны казни. Нужно издать такой закон. Изменил той, в любви которой поклялся, – и голову с плеч долой.
– И ты не пощадишь меня?
– Пощадить тебя? Да ни за что! С какой такой стати ты надеешься на пощаду?
– Но ты ведь любишь меня?
– Я? Да нисколечко! Да ни за что на свете! Ненавижу тебя, негодника! Он, видите ли, явился! Обрадовал! А каково мне было, когда ты сбежал? Видеть не могу тебя, обманщика, убирайся с глаз моих!
– Ты гонишь меня?
– А ты и рад? Готов улизнуть? Нет, второй раз тебе это не удастся. А если попробуешь – не сносить тебе головы.
– Я не заслуживаю такой жестокости.
– Не заслуживаешь? Изменник!
– Разве я изменял тебе?
– Наглец!
– Милая, я верен тебе и люблю только тебя одну с тех пор, как ты подарила мне свой первый поцелуй, помнишь, в парке… И после первой нашей ночи мое сердце принадлежит только тебе.
– Врёшь, – с замирающим сердцем едва выдохнула Жоржетта. – Ты страдал без меня? – с искренним участием
спросила она.– Конечно, – вдохновенно ответил Мишель, – как же я мог не страдать?
– Врёшь, негодяй! – Жоржетте показалось, что она уловила в его голосе скрытую насмешку.
– Я не знал, что мне делать, как жить без тебя…
– Ты не можешь жить без меня?
– Не могу. Потому и оказался здесь.
– Обманщик… Ты думал обо мне?
– Каждую минуту.
– Врёшь, изменник. Лжец, ты думал только о том, чтобы заполучить приданое Генриетты.
– Да, но любил только тебя, одну тебя.
– И потому ты вернулся ко мне? Потому?
– Конечно. Я вернулся, потому что наш брак заключён на небесах.
– Ах, ты ещё издеваешься надо мной! На небесах ты со мной, а на земле ты с… – Жоржетта запнулась, не желая даже произносить имя соперницы, – со всеми своими… Вон их сколько у тебя! Отвечай: ты любишь меня?! Отвечай немедленно!
– Люблю.
– Больше всего на свете?
– Больше всего на свете.
– Поклянись!
– Клянусь.
– Ну, если ты врешь… Если ты врёшь… Я не знаю, что сделаю с тобой! Какое наказание тебе придумаю… Все муки ада покажутся тебе ничем в сравнении с казнями, которыми я казню тебя, негодяя, если ты вздумаешь, изменщик, ещё раз сбежать от меня… Ты страдал без меня? – продолжала Жоржетта.
– Да.
– И согласен бежать со мной в Америку, как Манон и де Грие?
– Конечно.
– И теперь ты умоляешь меня простить тебя?
– Да.
– Я не прощу тебя никогда… – покачала головой Жоржетта, возносясь на вершину счастья. – И ни за что. Ты самый гадкий негодник. Ты – чудовище. Ты – страшный, ужасный преступник. Я тебя ненавижу и ты достоин самой жестокой казни, если вздумаешь ещё раз скрыться от меня. Ты меня любишь?
– Да.
– Как тогда в парке, когда целовал меня под нашей липой?
– Да.
– Ты меня любишь больше всего на свете?
Мишель, поняв, что этот допрос не прекратится никогда, сбросил с себя простыню и на деле совершенно искренне и очень убедительно, а главное умело, подтвердил то, что не совсем убедительно доказывал перед этим на словах.
Жоржетта поверила оправданиям и уверениям Мишеля – известно, что женщины очень доверчивы и мужчине легко убедить даже самую подозрительную и осторожную из них в том, что он любит её, только её и именно «больше всего на свете».
Содержательная беседа
Грозясь задушить Мишеля своими руками, обречь его на отрубание головы, Жоржетта несколько преувеличивала. Она знала, что Мишель нужен ей живой. И не просто живой, а весёлый, беспечный, неотразимый. Пусть даже слегка поглядывающий на сторону. Это немножко льстит, когда другие женщины млеют от его взглядов. Но поглядывающий, а не пропадающий на полгода. Все они, мужчины, таковы. Всех их нужно держать на поводке. Вижены – старая карга и её дура внучка – хотели накинуть на Мишеля золотой поводок. Но он обвёл их вокруг пальца и вернулся к ней, Жоржетте. А ведь у неё нет ничего, кроме разваливающегося, никому уже не нужного замка и кое-каких ничтожных доходов, едва позволяющих сводить концы с концами. «Но у меня есть кое-что получше, чем золото и деньги. У меня есть я сама», – думала Жоржетта.