Как хочется счастья! (сборник)

– Почему дураки? – Мне уже стало невтерпеж. Он будто странно давил на меня, нагнувшись ко мне костистой потной головой с редкими русыми волосами, хитроватым взглядом и всей посадкой фигуры, якобы доверительно ко мне наклонившейся.

– Как же не дураки? Конечно, дураки! – мужичок как-то тоненько, будто подавившись, захихикал. – Один там малахольный считает, что у него талант. Талант! – Водила поднял желтоватый сухой указательный палец и снова повторил: – Талант! Всю жизнь этот талант Тимкой кликали – и отец у него Тимофей, и дед – Тимофей, так он себя вдруг начал Гогой звать. Я, говорит, пишу, как Ван Гог. Стало быть – Гога. А Гога-то, между прочим, грузинское имя. А с Грузией у нас сами знаете, какие теперь отношения…

Я вспомнила картины на выставке, написанные широкими сочными мазками. Конечно, далеко не Ван Гог, но все-таки что-то в этих картинах было.

– А на Тимофея этот дурак теперь и не отзывается. Только небось у кассы, когда зарплату получает, закорючку свою по паспорту выводит. Его теперь жена родная, и та Ванькой кличет. А не покличет, он и не отзывается. А второй там придурок – еще почище первого.

– Тоже художник?

– Ага. От слова худо. Если тот у нас слесарь-механизатор, то этот вообще в школе работает. В одном лице физкультуру и астрономию преподает. У меня дочка в прошлом году у него училась, так говорит, что он часто уроки путает. То на физкультуре о планетах разговорится, то на астрономии весь класс поднимет и заставляет зарядку делать, будто они устали. Руками махать, как мельницами. А отчего рукам на уроке астрономии устать? Руки не головы…

Я видела, что мой собеседник ужасно злится, но все не могла понять отчего. Ревнует он все-таки, что ли?

Тем временем работники администрации поели. Задвигались позади меня стулья, пахнуло недорогими духами, послышался обрывок разговора про какого-то Кольку – женщины встали из-за стола и отправились к выходу. Несколько мужчин, все в темных брюках, продолжали сидеть сбоку от меня и о чем-то разговаривали. Кассирша картинно выплыла из-за кассы и поднесла им на подносе чай. Я заметила, что ноги она ради такого случая втиснула в туфельки на высоких каблуках, хотя до появления начальства сидела за кассой (мне было хорошо видно со своего места) в расхристанных босоножках.

Я почувствовала, что пора прекращать разговор. Бывшие соперницы в любви оказались теперь соперницами в бизнесе. Кого этим удивишь? Уничтожение капитала, снятие с должности – это всегда был один из самых распространенных видов мести. А мой рассказчик – просто сплетник. Я невольно усмехнулась.

– Ну, хорошо. Приехали. Мне уже пора. Спасибо, что привели меня пообедать, и спасибо за рассказ. – Я помолчала. – Скажите, а вы действительно меня ждали, чтобы это все рассказать?

– Некогда мне было ждать, – неожиданно сурово ответил мужик и отодвинулся. – К свояку жена велела съездить. Денег мы у него брали, так нужно было отдать.

– Деньги, – машинально поправила я.

– Что?

– Не важно.

Но он продолжал недоверчиво на меня смотреть.

– Вы сказали «денег», а нужно «деньги», – мне уже совсем не хотелось с ним разговаривать. – Другой падеж. Но не обращайте внимания. Сейчас все так говорят.

Он тоже помолчал.

– Я думал, вам интересно. А вы – падеж…

Я смутилась.

– Нет, правда, не обращайте внимания.

Мы вышли.

– Администрация вон там! – Он махнул рукой в сторону двухэтажного серого дома с флагом на мачте.

– До свидания, и еще раз спасибо.

Его рассказ был, конечно, бесполезен. Для газеты это не годится. Если вдруг, правда, когда-нибудь потом… Я вытащила кошелек.

– Скажите, а сколько я вам все-таки должна?

Он вдруг посмотрел на меня и бухнул сердито:

– Триста рублей.

Сумма меня еще больше разочаровала в нем. Все-таки то расстояние, которое он меня провез, ей никак не соответствовало. Да и в первый раз я едва впихнула ему всего лишь полтинник.

– Вот вам сто пятьдесят.

Он взял мои бумажки и сунул в карман. Отвернулся и как-то неуверенно пошел к машине.

Мне показалось, что, несмотря на то что он стал мне неприятен, я даже как-то немного привыкла к нему.

Мужчина, не оглядываясь, залез в машину, завелся и уехал. Его желтая кепка «липтон» мелькнула в окне, как разрезанный пополам лимон.

Я зашагала вперед, туда, где на крыше маячил флаг, и, предъявив удостоверение охраннику и секретарше, узнала, что глава администрации до сих пор не вернулся.

– Да вы пройдите в переговорную, подождите там, – секретарь гостеприимно распахнула передо мной дверь одной из комнат. Я вошла. Четыре больших кожаных кресла и журнальный столик. В углу огромная ваза с пластмассовыми цветами. В другом – небольшой холодильник.

– Я вам сейчас попить принесу. – Секретарша была очень вежлива. Удостоверение журналистки центральной газеты ее впечатлило. Знала бы она, что я пока просто на гонораре.

– Чай или кофе?

– Чай, – сказала я и утонула в кресле. Закрыла глаза. Меня неудержимо клонило в сон.

Вообще, недосыпание, говорят, это бич столичных жителей. У меня это состояние хроническое. Когда я была студенткой и жила с родителями, обожала смотреть модные журналы, ходить по магазинам, часами обсуждать и обдумывать то, во что одета. Теперь у меня одно желание – спать. Но только чтобы Вовка спал со мной. Именно не Александр, а Вовка.

С Александром спать я обожала все месяцы нашей с ним бурной любви. Чувствовать во сне его тело, прижиматься щекой к его руке, закидывать ногу на его ноги и одновременно с этим дремать, осторожно поворачиваясь на другой бок, чтобы не разбудить любимого – это было счастье. Ребенок все это отнял своим плачем. Ну разве получится погрузиться в блаженную истому, когда рядом в кроватке возится и сопит малюсенькое беспомощное существо? И ты уже так устала за день, что физически не можешь не только закидывать ноги, но даже ими шевелить. Но ничего, пока Александр жалобно стонет от Вовкиного пыхтения и натягивает на уши подушку, ты встаешь, еще не открывая глаз, нашариваешь ступнями расхлябанные тапки (о бедные, гудящие ноги – когда-то вы проводили целые дни на высоченных каблуках и нисколько не уставали), наклоняешься и пытаешься покачать кроватку. Не тут-то было. У маленьких мальчиков по ночам часто болит животик – это признанный факт. Тогда ты берешь Вовку на руки и пытаешься его покормить. Кормежка – отдельная песня. Молока от всех треволнений у тебя практически нет, ты лезешь в шкаф за коробкой сухой детской смеси и с ужасом замечаешь, что запасы кончаются. Маленький такой ребенок – а как быстро расходуется из коробки смесь! Ты не знаешь, плакать тебе или умиляться. Пробуешь разведенную смесь языком. Вроде не горячо. Подносишь бутылочку к детскому рту. Он сосет… Слава богу. Но нет! Покрасневшая Вовкина голова возмущенно отворачивается от соски, рот раскрывается. Начинается крик. О, этот детский крик! Кто пережил это состояние – не забудет. Особенно если ребенок маленький – вот ему месяц, два, три… Сказать не может, показать не может – только кричит. Кричит и кричит. Первые месяцы, бывало, кричал все ночи напролет. А потом как-то само собой прошло. Что-то наладилось, Вовка стал спать спокойно. Говорят, так бывает. Когда ему исполнилось четыре месяца, я написала первую после родов статью. Меня взяли в газету на гонорар. Я стала работать. Но до сих пор, когда я особенно устаю, в ушах звучит тот ужасный ночной Вовкин крик.

– Что подать к чаю? Вот мед, варенье… – Секретарь поставила передо мной две стеклянные вазочки и ароматный чай в дутой прозрачной чашке.

Как вкусно! Глоток за глотком, ложечка за ложечкой. Тягучая сладость на языке. Как там сейчас мой Вовка! Жаль, что от меда у него диатез… Веки закрываются сами собой.

Мой зайчик-Александр если приходит, то поздним вечером. Его пугает процедура укладывания – ванночка, крупные слезы на Вовкиных щеках – мой малыш побаивается воды и особенно душа. Когда начинается процесс вытирания, сушки, рассказывания сказки и само укладывание, Александр некоторое время бессмысленно толчется около нас с Вовкой, а потом просто уходит на кухню и погружается там в Интернет. Я иногда прошу его подержать малыша, подать что-нибудь, принести, но вижу, что такие занятия моему зайчику не по душе. Ему от этого скучно. Ему хочется поесть, необременительных разговоров на ночь, чуть-чуть посплетничать о рабочих делах и – секс. Какой-никакой, но секс у нас есть. Только вот ноги на него мне закидывать уже не очень хочется. И когда он уходит утром – после раннего завтрака, Вовка в это время еще спит, я даже вздыхаю с облегчением. Вот зайчик ушел. Можно еще полчасика подремать, пока не проснется мой ясноглазый. Но если Сашки нет день, нет другой, я начинаю изнывать – от тоски, от беспокойства. Я даже зачем-то выглядываю в окно. Хотя окно у нас выходит на улицу, а не во двор и располагается так, что все равно не виден поток прохожих.