Как мы росли

Он был постарше Васьки года на два, и мать относилась к нему уже как к взрослому.

— Затопляй, — сказал он матери, — я дров наколю.

Серёжка взял топор, и они пошли с Васькой во двор.

Серёжка рассказал Ваське, что отец его в Красной Армии, а в революцию был в Питере, откуда и прислал им с матерью письмо, что уходит на фронт защищать революцию. А в какую сторону ушёл воевать, не написал.

— Теперь вот жди его, когда объявится: А в деревне совсем мужиков нет. — Серёжка взмахивал топором и ловко колол полено за поленом.

Васька подбирал наколотое и складывал рядком, как указал Серёжка.

Уже давно топилась в избе печь и Серёжкина мать проходила не раз по двору то с ведром, то с плетушкой, а Серёжка с Васькой продолжали работать и разговаривать.

Но вот хозяйка вышла на крыльцо и крикнула:

— Идите в избу!

И ребята пошли обедать.

Вернулся отряд

Долго Ваське в Серёжкиной избе жить не пришлось. К вечеру, отогнав бандитов, вернулся в село отряд. Васька от радости чуть не прыгал. Он помогал красноармейцам таскать из колодца воду, поил лошадей. Потом, когда управились, Васька устроился около часовых у костра.

— Ну, цел, невредим? А мы думали, тебя опять снегом замело, — шутили бойцы. — Без коня тебе, парень, невозможно. Без коня за нами пеший не угонишься.

Васька не обижался на шутки, тем более что он и сам думал, что конь ему обязательно нужен. А Степан Михайлович не шутил. Он посмотрел на Ваську и сказал, что этот и пеший догонит, не пропадёт: парень настойчивый.

Деревенские ребята слушали Ваську с завистью. За день он им много рассказал. Не всему верили, думали — врёт. Про Москву-то, может, и правда — теперь много за хлебом народу приехало. Многие ребят своих побросали — пусть в деревне покормятся. А что в отряде воюет — не верили; но, оказывается, правда.

— Ты приходи ночевать, — сказал Серёжка, — вместе на печке ляжем.

Но Васька не был согласен ни на какой ночлег.

— Я лучше здесь побуду, — ответил он Серёжке и стал складывать кизяки вокруг костра стенкой, чтобы не задувало огонь.

— Ну, я тебе картошек принесу испечь, — сказал Серёжка.

— Это можно, неси, — разрешил Васька.

Серёжка побежал домой и скоро вернулся с картошкой. А Васька — ни на шаг от костра. Ему и мороз нипочём.

Тянутся дымки к звёздному небу, в каждой избе народу полно: свои, погорельцы да красноармейцы.

Всего села белые спалить не успели. Только с краю стояли на пожарищах холодные, обугленные печи. Ближе к школе в одном из домов жил учитель; с этого дома, наверно, и палить начали.

Васька рассказал красноармейцам, как он один остался в риге, как к речке спустился и как ночью с ребятами хоронил учителя. Про одно только умолчал: как он плакал горькими слезами на тёплых полатях в Серёжкиной избе, думая, что никогда больше не встретится со Степаном Михайловичем.

Степан Михайлович слушал, поворачивал на угольках принесённую Серёжкой картошку и молчал. Потом, вздохнув, спросил:

— Ну, и где же вы захоронили учителя?

— За поповым погребом, — сказал Серёжка. — Не знали мы, что отряд-то вернётся. Снегом его присыпали — и не видать.

Серёжка повёл Степана Михайловича к могиле. С ним пошёл Чебышкин.

Вернувшись, Степан Михайлович велел Ваське идти ночевать в избу:

— Часовым и без тебя есть дело. — А укладываясь спать, сказал: — Как же нам, Василий, быть с тобой дальше? Совсем ты нам, как говорится, ни к чему. Опасно, и лишняя забота.

Васька захворал

Прошло несколько дней. Васька старался не попадаться комиссару на глаза.

«И чем я ему помешал?»

На сердце у Васьки щемило, и он старался изо всех сил «быть к чему».

Он помогал чистить лошадей, оружие. Во время перестрелок, если залягут цепью, ползал по тылу и выполнял разные поручения: принести огоньку закурить, передать нож. А уж если была команда: «По коням!» — догонял отряд на двуколке с амуницией, а то больше на своих на двоих. Двуколка была в распоряжении Чебышкина, он запрягал её всегда не спеша.

«Куда гнать! Ещё и двуколку-то отобьют, а у меня на ней казённое имущество», — говорил он.

А Ваське не терпелось, и он шёл вдогонку в ту сторону, куда поскакал отряд. Шёл по ростепели, проваливаясь в рыхлый, талый снег. Сушиться иной раз и не приходилось. Только Васька догонит отряд, а отряд опять с места снимается.

Однажды под вечер Васька пришёл в село вслед за отрядом. Конники располагались на ночлег. Васька разыскал Степана Михайловича. В избе, куда он вошёл, топилась печь. Степан Михайлович и красноармейцы сидели босиком. Сапоги сушились. Кто брился, кто шил, а кто дремал, дожидаясь, когда сварится кулеш и можно будет поужинать.

— Пришёл! — сказал Степан Михайлович. — Небось по горло мокрый?

— Пришёл, — ответил Васька. — Сыро, конечно.

Васька стащил с ног сырые валяные сапоги, которые обещал ему подшить дед, да так и не подшил, поставил их на печь, а сам присел на лавку. Ноги у него гудели, а голова была тяжёлая-тяжёлая.

Степан Михайлович аккуратно, тряпочкой, смазывал винтовочный затвор, потом, навертев тряпочку на шомпол, стал прочищать ствол.

— Ну-ка, парень, держи, а я прогоню разок-другой.

Васька держал винтовку, а она у него валилась из рук. И вдруг стало двоиться в глазах.

— Ты что, бегом, что ли, бежал — варёный какой-то? — спросил Степан Михайлович.

— Я не бежал, а потихонечку шёл. И не знаю, что это со мной, — ответил Васька.

Степан Михайлович, кончив чистить оружие, закурил и стал читать.

Васька лежал на лавке врастяжку. Поспел кулеш. Стали Ваську поднимать, а он как будто и не слышит ничего. Степан Михайлович прикрыл его шинелью:

— Не трогайте, пусть спит. По-моему, у него жар. Добегался парень.

Васька горел, метался. Степан Михайлович вставал ночью, чтобы намочить тряпку холодной водой и положить её Ваське на лоб.

Глубокой ночью бандиты открыли огонь (видно, прятались они здесь же в селе, по избам).

Усталые бойцы подняли тревогу. Начался бой в темноте. Бандиты захватили бойцов врасплох. Все они здешние, знали каждый проулок — им было легче. Только выпили они для храбрости и спьяну палили без разбору. Степан Михайлович со своим отрядом выбрался к дороге.