Как подружиться с демонами

Я не захватил часов, но где-то в городе церковные колокола глухо пробили девять, и в ту же минуту я начал повторять про себя заклинания, или даже магические формулы, которые то ли откуда-то позаимствовал, то ли составил сам, не помню. Я знал, что самое главное — непрерывность; хотя мне разрешалось ненадолго остановиться — скажем, чтобы глотнуть воды, — однако любая более существенная заминка могла отбросить меня к самому началу. Я рассуждал так: если у Фрейзера все получилось, то по причине, которая не имела отношения к настоящему ритуалу, даже существуй таковой в действительности. А значит, по этой же причине все должно было получиться и у меня.

Я собирался использовать прием, который называется «ключ». Я не сам его изобрел; упоминания о нем попадались мне как минимум дважды. Долгие часы удерживать внимание на одном предмете — очень непростая задача. Хочешь не хочешь, непременно собьешься с фокуса, растеряешься, а то и вовсе на мгновение позабудешь, что ты вообще тут затеял. Чтобы заполнить или предотвратить такие провалы, как раз и нужен ключ вроде того, что я для себя сочинил, — числа пять, шесть и семь на разных языках. Пять — это число Человека; шесть — число Ада; семь — Рая. Я мог произнести эти цифры по-гречески, на латыни, на иврите, по-французски, по-немецки и, само собой, по-английски. Когда мысли начинают блуждать, сбиваясь с начертанного пути, стоит только мысленно ухватиться за ключ — и ты прямо-таки слышишь, даже ощущаешь, как где-то в немыслимых далях с лязгом отворяются двери космических масштабов.

Funf, sechs, sieben.

Этот метод настраивает мозг на верный ритм; а то, что счет идет на разных языках, помогает выйти из транса, который наступает неизбежно, но может испортить все дело.

Pende, exi, efta.

Всякий раз, когда я чувствовал, что меня сносит в сторону, этот трехтактный отсчет служил мне спасательным тросом. Точкой опоры. Глотком свежего воздуха. Своего рода числовым амулетом.

Я лишь изредка прекращал бубнить, чтобы выпить глоток воды, а затем, с помощью ключа, возвращался к прежнему ритму. После двух-трех часов монотонного повторения заклинаний и жестов перед моим внутренним взором стали появляться чудовищные видения: из илистой мути самых нижних сфер бессознательного выползли, злобно ухмыляясь, мерзкие твари. Мне открылось, что каждый магический жест или формула — это узел на серебристой веревке, которая должна тянуться, пока ритуал не кончится; что эти отвратительные существа олицетворяют слабеющую решимость духа и одновременно пытаются развязать веревку, а цифры ключа удерживают их в узде, пока не затянется следующий узел.

Cinque, six, sept.

Я обливался потом. Чувствовал, как он течет по шее, спине и в паху. Внезапно я громко чихнул, и мне сделалось неуютно при мысли, что здесь некому сказать «будь здоров». Казалось бы, человеку, который отважился вызвать настоящих бесов, должно быть не до мелких суеверий, верно?

Церковные колокола пробили полдень. Их звук был приятен, но неизмеримо далек. Странным образом между мной и той частью города, где стояла церковь, возник горный кряж под низко нависшими небесами. Но он тут же пропал, отступил в глубины подсознания; а может быть, это я отступил. Я упорно продолжал ритуал.

В час дня снова донесся звон — далекий одиночный удар колокола. У меня ломило кости, мозг пылал огнем. Казалось, больше я не выдержу. Горло раздулось и пересохло. Я с большим трудом проглотил чайную ложку воды.

В два часа дня я пришел в чувство, но не от колокольного звона, а потому, что где-то хлопнула дверь. До этого у меня была галлюцинация. Прямо напротив себя я увидел другого себя: он тоже сидел, скрестив ноги, в центре пентаграммы со свечами на всех пяти вершинах и бормотал заклинания. Внезапно этот другой я заметил мое присутствие, неприятно разинул рот, вывалил язык и принялся непристойно трясти им.

В следующий миг там возникла женщина (точнее, обнаженное существо, в котором мне хотелось видеть женщину, хотя на самом деле это могла быть немыслимая склизкая тварь); она совокуплялась с другим мной, сидя у него на коленях, и с любовью заглядывала ему в глаза. Я вспомнил про отсчет.

Quinque, sex, septem.

Кошмарное видение исчезло.

Я собрался с силами. В три часа я снова услышал вдалеке звон — глухой и замогильный, как будто колокол треснул. В четыре часа он прозвучал еще страшнее: так, словно прокашлялась какая-то несусветная тварь. Меня пробрал озноб; это были даже не обычные мурашки, а зыбь, словно какая-то мелкая живность у меня под кожей наперегонки пыталась выбраться наружу. Затем, так же внезапно, волна озноба схлынула.

Все было кончено. Снаружи уже начинало темнеть. Я понял, что ритуал завершен.

Теперь я почти успокоился, но не вполне. Казалось бы, не произошло ничего особенного или внезапного: не погасли и не вспыхнули свечи, не стало холоднее или жарче… Но что-то на чердаке изменилось — я не мог понять, что именно, но отчетливо чувствовал это. Изменилось кое-что и во мне самом. Внутри что-то сдвинулось. Перегруппировалась какая-то вязкая масса.

И что-то черноватое стало неторопливо ссыпаться в комнату, словно темный песок через горловину песочных часов, — как будто мое одинокое бдение проделало в ткани мира крохотную прореху.

Казалось, что-то медленно переливается из сосуда в сосуд; некая таинственная сила, исчезая в одном месте, воссоздавала себя в другом. Я скорее ощущал это, чем видел, хотя и глаза тоже заволокло туманом, словно на сетчатке осела какая-то муть. Комната наполнилась чем-то вроде сажи, и эта черная копоть с каждой секундой все сгущалась, принимая форму устрашающих зазубрин, нацеленных на меня, словно острие клинка. Воздух на чердаке можно было резать ножом, и я едва выдерживал его давление. Уши заложило, как в самолете.

Я задрожал, но не от холода, а от страха. Кровь застыла в жилах, будто засолонела; сердце колотилось так, точно хотело взломать ребра. По ноге побежала теплая струйка мочи. Фрейзер предупреждал меня об этом: тело, сказал он, может взбунтоваться. А чтобы снова заставить его слушаться, нужно заговорить вслух. Причем говорить уверенно и властно, иначе ничего не выйдет.

Но слова застывали у меня на языке, как цементный раствор. Я с усилием выдавливал их из гортани; голос у меня дрожал. Я был похож на маленькую девочку, окаменевшую от ужаса при виде огромного черного пса.

— Нет, — твердо произнес я, сам себя удивив. — Ты должен принять другой облик, иначе разговора не будет.

Частицы сажи вдруг перестали уплотняться. Окутавшая комнату мгла начала рассеиваться. Давление спало. У меня аж в ушах хлопнуло.

Несколько мгновений — и морок рассеялся.

Я перевел дух. А потом услышал легкую поступь на лестнице, ведущей на чердак; кто-то почти крался. Я прислушался. Кто-то поднялся на несколько ступенек — и замер. Я снова навострил уши. Тот, кто там был, одолел еще пару ступенек и остановился опять.

Я почти не дышал; череп был готов вот-вот лопнуть. Наконец шаги раздались прямо на площадке перед чердачной дверью. Я знал, что замок заперт, и вновь затаил дыхание. Но тут дверь стала медленно-медленно открываться. И через порог шагнула неясная, призрачная фигура.

Вошедший встал против света, и я различал только его силуэт. Тем не менее я узнал его. На темном фоне лица его глаза сверкали как звезды. То был Дик Феллоуз. Он долго пристально смотрел на меня. Затем двинул челюстью, как будто пытался совладать с собой, прежде чем заговорить. С тех пор я не раз видел подобное. Это вроде визитной карточки только что вселившегося беса.