Как сделать детектив

Мой ум дразнило несколько сюжетов, мне нравилось их обдумывать и проигрывать, зная, что однажды соберусь писать по ним: «Роджер Акройд» долго разыгрывался мысленно, прежде чем был детально запечатлен. Еще одна идея возникла у меня после посещения спектакля с участием Рут Дрейпер, которая могла удивительным образом перевоплощаться из ворчливой особы в молоденькую крестьянку, преклоняющую колени в соборе. Размышления о Дрейпер привели к книге «Лорд Эдуард скончался».

Приступая к сочинению детективных романов, я не была склонна разбирать их или серьезно задумываться, что такое преступление. Детективный роман, в сущности, сводился к погоне, а также в значительной степени был повествованием с моралью, фактически древней нравоучительной сказкой с выслеживанием дьявола и победой добра. В тот период, во время войны 1914 года, приспешник дьявола не годился в герои: плохое воплощал враг, герой— хорошее; столь же просто, сколь первобытно. Мы тогда и близко не подходили к психологии. Подобно всем пишущим или читающим книги, я была противвиновных в преступлении и заневинных жертв.

Исключением являлся только популярный персонаж Раффлз, заядлый крикетир и удачливый взломщик со своим кроликообразным партнером Банни. Кажется, Раффлз всегда немного шокировал меня, а теперь, когда оглядываешься на прожитое, еще того больше, хотя он вполне укладывался в традиции минувшего, будучи разновидностью Робина Гуда. Раффлз был приятным исключением. Тогда никто не мог себе представить, что настанет время и книги о преступлениях станут читать из любви к насилию, а мучить само по себе будет доставлять садистское удовольствие. По взглядам тех лет общество должно было бы ужаснуться и ополчиться на подобное явление, но в наше время жестокость почти превратилась в ежедневный хлеб насущный. Как моглотак получиться, если все мы полагаем, что подавляющее большинство известных нам людей, и девочек, и мальчиков, и старших, исключительно добры и отзывчивы, хотят чем-нибудь помочь престарелым, готовы и горят желанием приносить пользу. Меньшинство, которое я называю «ненавистниками», довольно невелико, но, подобно всякому меньшинству, дает о себе знать несравненно больше, чем большинство.

У всякого автора книг о преступлениях неизбежно возникает потребность изучить криминологию. Я с исключительным интересом читаю книги авторов, которые лично сталкивались с преступниками и особенно если они пытались благотворно повлиять на преступников или даже найти способы к тому, что в старину назвали бы «исправлением» и для чего, как я догадываюсь, ныне употребляется лишь более пышное название! Бесспорно, существовали личности вроде Ричарда Третьего в шекспировской трактовке, без колебаний утверждавшие: «Зло, ты мой Бог». Думаю, они предпочли зло во многом по мотивам сатаны у Мильтона: он жаждал мощи, жаждал власти, он жаждал сравниться в величии с Богом. В нем не было любви, в нем не было смирения. Сама я сказала бы, исходя из обыкновеннейшего знания жизни, что там, где нет смирения, народ погибает.

Одно из удовольствий при сочинении детективов состоит в выборе среди многих разновидностей романов: облегченно-легкомысленный боевик, изготавливать его одно удовольствие; замысловатый детективный роман с усложненным сюжетом, он привлекает изощренностью и требует каторжного труда, который, однако, всегда вознаграждается;

и, наконец, тот тип детективного романа, о котором могла бы единственно сказать, что он питаем страстным желанием — желанием помочь спасти невиновных. Потому что самое существенное не вина, а невиновность.

Можно бы воздержаться от выражения своего отношения кубийцам, но, по-моему, они — проклятие для общества: они привносят исключительно ненависть и извлекают из нее максимум возможного. Готова поверить, что убийцы ступили на свой путь из-за врожденной бездарности и поэтому, вероятно, заслуживают сострадания; но если даже из-за бездарности, то, мне кажется, пощады они не заслуживают — убийцу стоит щадить не больше, чем мужчину, который неверной походкой направляется из средневековой зачумленной деревни в соседнюю и путается там с невинными здоровыми детьми. Невиновные должны быть защищены, им обязаны дать возможность жить в мире и любви с соседями.

Меня пугает, что до невиновных, по-видимому, никому нет дела. Когда читают о преступлении с убийством, никому, кажется, не становится страшно при описании того, скажем, как на ладан дышащая старушка в табачной лавчонке отворачивается за сигаретами для юного головореза, а на нее бросаются и забивают до смерти. Видимо, никто не испытывает ее ужаса и боли, и следом не возникает бессознательный порыв милосердия. Видимо, никому не передаются муки жертвы, всех переполняет сострадание к убийце, потому что молоденький.

А не следовало бы казнить его? У нас в Англии истребляют волков, мы не пытаемся приучить волка лежать рядом с ягненком, и сомневаюсь, что такое реально возможно. Дикого кабана стараемся выследить в горах до того, как он спустится к ручью убивать детей. Эти существа — наши враги, и мы их уничтожаем.

Что же можно сделать с теми, кто заражен микробами жестокости и ненависти, для кого чужая жизнь пустой звук? У них часто хорошее жилище, хорошие возможности, их хорошо учили, тем не менее оказывается, что они, попросту говоря, порочны.Как поступать с убийцами? Не пожизненное заключение — это наверняка безжалостней чаши цикуты [59] в Древней Греции. Во все времена, насколько известно, лучшим решением была ссылка. В населенную первобытными человеческими существами обширную пустынную землю, где человек мог бы существовать в более простом окружении.

59

Так покончил с собой Сократ, не пожелавший отправиться из Афин в изгнание. Он выпил чашу с ядом. Прим. перев.

Давайте признаем, что расцениваемое ныне как дефект когда-то являлось достоинством. Не будь человек безжалостным, жестоким, абсолютно лишенным сострадания, вероятно, его существование оказалось бы непродолжительным, довольно скоро его стерли бы с лица земли. Человек зла наших дней, возможно, человек удачи прошлого. Тогда он был необходим, однако ныне такая необходимость отпала, он опасен.

Мне представляется, что единственной надеждой для подобных тварей явился бы приговор к принудительному служению на благо общества в целом. Можно бы разрешить нашим преступникам выбирать между чашей цикуты и, например, предложением себя для экспериментальных исследований. Для многих сфер исследований, прежде всего в фармакологии и лечении, жизненно необходим человеческий объект, животные не годятся. В настоящее время, насколько мне известно, сам ученый, одержимый исследованием, рискует собственной жизнью, между тем могли бы существовать люди — морские свинки, эти люди соглашались бы определенное время подвергаться опытам взамен смертной казни, искупили бы свои грехи, и, если выживут, их можно будет освободить, Смыв Каинову печать со лбов.

Такая перспектива не изменила бы жизни преступников, скажи лишь «Вот мой шанс» или «Отстаньте вы от меня». Но сам факт появления возможности отблагодарить общество вносит тонкий нюанс. Надеяться чересчур никогда не следует, но чуть-чуть надеяться может каждый. По крайней мере преступники получат шанс принести пользу, избежать заслуженной кары и как бы начать все с начала. А почему бы не начать немножко по-другому? Даже не без некоторой гордости собой?

В противном же случае да сжалится над ними Господь. Не в этой жизни, так, видимо, в следующей преступники смогут ступить на «стезю очищения». Но важнейшее дело — судьба невиновных, тех, кто в современный век мужественно избрал честную жизнь, кто требует, чтобы его защищали и ограждали от зла. Именно в таких самая суть.

Вероятно, найдутся физические способы излечения пороков; если проводят операции на сердце при искусственном охлаждении, когда-нибудь исправят и гены, переделают мозговые клетки. Задумайтесь о постоянном внушительном количестве наших кретинов, о значении внезапно обнаруженной зависимости интеллекта от активности или недостаточности щитовидной железы и возможных последствиях для вас.

Кажется, я отклонилась далеко в сторону от детективных романов, но зато объяснила, почему жертвы интересуют меня несравненно больше преступников. Чем более полнокровной жизнью живет жертва, тем азартнее мое заступничество, а если удается увести жертву от края «долины смертной тени», я упиваюсь триумфом.

Пусть эта «долина смертной тени» останется как есть, я решила не наводить глянец в этой книге. Не все мне по годам. И нет ничего изнурительнее перелицовки уже написанного с неизбежными попытками изменить хронологию и с перекройкой на новый фасон. Может, я стала заговариваться, у писателей это не редкость. Идет себе писатель по улице, пропуская все магазины, куда стоило бы заглянуть, все конторы, в которые нужно бы зайти, усердно, хотя и не в полный голос, надеюсь, беседует сам с собой, многозначительно вращая глазами, и вдруг обнаруживает, что при виде его люди отшатываются, явно принимая за сумасшедшего.