Как спасти свою жизнь

Искусство и политика, политика и искусство. Странная парочка. Еще более странная, чем Розанна Ховард и я. Отважится ли хоть кто-нибудь из феминисток поведать миру правду о лесбийской любви? Ну тогда отважусь я — рискуя подвергнуться нападкам с обеих сторон: мужчины скажут, что я излишне откровенна, а женщины, напротив, обвинят меня в скрытности.

Итак, я попробовала. Я высунула язык и — нырнула внутрь.

«Постепенно привыкнешь к запаху, — уговаривала я себя. — Сама ты, кстати, пахнешь ничуть не лучше».

Но от этого было мало проку. Оргазм у Розанны никак не наступал, и мне уже стало казаться, будто мой нос всю жизнь торчит в этой дыре. Я так же, как и она, покусывала ее клитор, водя одновременно там двумя пальцами, стараясь не думать о запахе, о том, что волосы забиваются в рот, а запястье болит от монотонного движения туда-сюда, туда-сюда. Сколько же это тянулось? Час? Два? Я готова была посочувствовать Беннету, за то что он не любит заниматься такими вещами; я начала понимать, что значит быть мужчиной, когда ты беспорядочно шаришь тами здесь, не в состоянии найти нужное место и не получая никаких дополнительных указаний от предмета любви (который излишне вежлив и хорошо воспитан, чтобы прямо сказать то, что думает), и все надеешься, что он вот-вот кончит — наконец: сейчас?или сейчас?а может быть, она уже?.. или придется ждать, пока рак на горе свистнет? Ну так когда же, когда?! Помогите! Мне нужен проводник, лоцман, поводырь — это место не обозначено на карте. Если я так и буду водить пальцами, лизать и покусывать ее, то сможет она наконец кончить или нет? Или она кончит через сто лет? Кстати, сообразит она мне сообщить, когда это произойдет? И еще — интересно, протестанты англо-саксонского происхождения хоть постанывают во время оргазма? Я, например, знаю, что китайцы — ни при каких условиях и никогда. Но как с этим у протестантов англо-саксонского происхождения? Черт бы побрал мое космополитичное семейство, которому даже в голову не пришло сказать мне, чтобы я старалась держаться своих! Почему родители не предупредили меня? Почему мама ни разу не сказала мне: «Белые протестанты не стонут в постели»? Поэтому невозможно определить, когдау них наступает оргазм. Еслион наступает вообще.

Ох! Наконец ее таз содрогнулся. Вот она начала ритмично двигаться, постепенно набирая обороты. Ну, похоже, теперь дело пошло. Кажется, она уже кончает! Э-ге-гей! И я уже не выгляжу свиньей, думающей лишь о собственном удовольствии! Я перестаю быть женоненавистницей!

Ложная тревога. Таз остановился, судороги прекратились. Уже готово остановиться и мое сердце.

— Розанна, — слабо говорю я, — у тебя все хорошо? Тебе удалось кончить?

— Все нормально, — отвечает она. — Да я и не особо хотела…

— Может быть, ты просто упустила момент, пропустила ту минуту, когда должна была кончить?

— Дорога моя, все в порядке, все отлично.

— Ты не кончила, — говорю я, а сердце уходит в пятки, запястье болит, во рту полно волос.

И это после всего, что я сделала. Я чувствую себя идиоткой, никчемным любовником, пьяным олухом, попавшим в постель к фригидной женщине. Я начинаю испытывать симпатию к герою романа «Ее звездный час», спортивному, но вконец выдохшемуся мужчине. Господи! Должно быть, я действительно на ложном пути, если мой первый опыт лесбийской любви заставляет вспомнить Нормана Мэйлера.

— Ничего страшного, — повторяет она, улыбаясь мне сверху. — Я так благодарна тебе за все…

И вот тогда я, кажется, поняла и войну полов, и «бескорыстие» женщин, и «эгоистичность» мужчин, и ролевые игры, и «беседы под одеялом», и колебания матраса, эхом прокатившиеся по всем столетиям нам всем во вред. Но вот что я вам скажу: мужчина ли, женщина ли, вибратор или обычный душ, — я кончаю максимум в три минуты. Если же этого не происходит, я становлюсь злой, капризной, обидчивой, начинаю огрызаться, кусаться и брыкаться, превращаюсь в абсолютного монстра. Да разве кто-нибудь когда-нибудь слышал от меня: «Мол, мне все равно?» Нет, я так не могу! Все мое существо рычит, стонет, воет на луну.

Но Розанне было все равно. Она сама так сказала. И тогда заставить ее кончить стало делом чести для меня. Я должна была найти способ этого достичь! Даже если мне придется изобрести необычный искусственный член, какой-то особенный вибратор или приспособить для этого продолговатый предмет, — я все равно заставлю эту белую англо-саксонскую протестантку испытать оргазм!

«Роллс-ройс» доставил меня домой: я не отважилась провести у Розанны ночь. Домой, к мужу, которого ненавижу. Однако, как это ни парадоксально, секс с ним доставлял мне теперь особое удовольствие, поскольку рядом с нашими скованными телами помимо моей обиды и злости располагалась и моя любовница, Розанна.

А наутро я уже снова была у нее, со мной — моя книга, портфель, новые рукописи и зубная щетка. Я старалась не оставаться на ночь, но в следующие пару месяцев много времени проводила у нее. Розанна пыталась уговорить меня уехать с ней: у нее был в Аспене загородный дом и она приглашала меня провести лето там. Но я не знала, как поступить. Все-таки я еще хотела разобраться с Беннетом, и кроме того, я не была уверена, что мне доставит удовольствие провести целый месяц с Розанной наедине. Беннет, конечно же, меня бы отпустил — с присущей ему неохотой, походя пристыдив, — но хотела ли этого я сама? Пожалуй, мне выгоднее остаться здесь, проводя с Розанной день, с Беннетом — ночь. Писать у нее, потягивая красное вино, а для отдыха отправляться на белую кровать, чтобы сначала она — с нежностью — ласкала меня, а потом я — в отчаянии — ее. Кататься по городу в ее лимузине, наслаждаясь производимым эффектом, в одинаковых джинсовых костюмах, будто похищенных у рок-звезды, с одинаковым запахом мускуса, исходящим от наших тел, — беседуя о Ретке, Неруде, Вирджинии Вулф. Я помогала ей дорабатывать стихи, а она усмиряла мои вспышки ревности. Вместе нам было хорошо, и это была настоящая дружба — или, по крайней мере, что-то очень близкое к ней.

Единственной проблемой была постель. Я пробовала все: искусственные члены, бутылки из-под кока-колы, зеленые пластмассовые вибраторы японского производства. Большой — во влагалище, маленький — в попу. Я старалась разнообразить цвета. Я засовывала ей огурцы с надетыми на них ребристыми презервативами и бананы в презервативах с усиками. Я купила специальный вибрирующий душ, и мы вместе подолгу сидели в ванной, — ничего не помогало. Каждый раз она бывала на грани оргазма, но потом он отступал, и она вновь оставалась ни с чем — кроме дрожи в теле и слабости в ногах. Меня она не упрекала ни в чем: во-первых, она была слишком хорошо воспитана, а во-вторых, уже привыкла ко всему. И все же постепенно я стала подозревать, что ее гениталии втайне исповедуют антисемитизм.

Конечно, я не осмеливалась сказать об этом вслух. В Розанне было что-то такое, что заставляло держаться тактично, деликатно, даже скованно, можно сказать. Казалось, что она выше таких приземленных вещей, как оргазм, что она соткана из чистого духа — подобно слухам, витающим на фондовой бирже.

Но вот однажды, уже в середине лета, я приехала к ней с бутылкой ледяного «Дом-Периньона» — поздравить ее с тридцатитрехлетием. Мы пили шампанское, закусывая паштетом из печенки и трюфелями по-страсбургски. Когда же подарившая нам наслаждение бутылка была выпита до дна, мы, едва взглянув на ее круглое горлышко, поняли друг друга без слов. Мы забрались в постель, и после часа объятий, поцелуев, нежного поглаживания и покусывания сосков, она, наконец, сдалась, — ей потребовался целый месяц бутылок, вибраторов, фруктов, плодов и бьющей струей воды, и я видела, как бурно содрогалось ее тело, а из некогда безжизненного влагалища торчала зеленая бутылка из-под «Дом-Периньона».

Она без конца благодарила меня, утирая слезы радости. Наверное, последний раз она испытывала что-то похожее, когда муж ласкал ее во время месячных. Она приписывала этот невероятный оргазм моему мастерству, а я — исключительно марке шампанского. Интересно, смогла бы она кончить, будь это «Пол Масон» или «Нью-Йорк Стейт» от Тейлора?

Мне кажется, все ясно без слов.

Поэтесса домохозяек…

Цель моего творчества — настолько сократить дистанцию между писателем и читателем, чтобы книга стала чувствительной мембраной, через которую свободно проходили бы мысли, чувства и даже жизненные соки…

В августе Розанна уехала в Аспен без меня. А я тем временем решила предпринять последнюю попытку примирения с Беннетом. Конечно, я не доверяла ему, конечно, я презирала его, но пред самим институтом брака я испытывала благоговейный трепет. Восемь лет мы прожили вместе, и все эти годы мы делили радость и горе пополам. Не так уж тут все просто: ведь было что-то, что все эти годы связывало нас. По крайней мере, мне хотелось верить, что дела обстоят именно так.

Почему-то все неприятности сваливаются на меня именно летом. Может, во всем виновата жара? Может, от жары размягчается субстанция, связывающая между собой плохо подогнанные друг к другу фрагменты моей жизни? Почему-то тяжелейшие кризисы случаются у меня именно между июнем и сентябрем, и только осенью появляется человек, с которым я могла бы соединить судьбу.