Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы

Чеченские тейпы слабо изучены. В советские времена такая тематика не поощрялась, а потом наступила эпоха безудержной мифологизации на фоне социальных потрясений. Однако похоже, что кланы активизировались именно в эпохи потрясений, когда людям особенно требовалась защита. Это касается и религиозных объединений.

На Северном Кавказе до XVIII в. очень поверхностный ислам уживался с остатками еще византийской христианизации и традиционным языческим поклонением священным дубам и могилам предков (что и сегодня сохраняется у осетин и особенно абхазов). В борьбе с княжескими привилегиями вожди повстанцев обратились к изначальным исламским идеям равенства и главенства рационального шариатского закона. Это была типично простолюдинская моральная контридеология, аналогичная крестьянским войнам Европы и Реформации.

Роль протестантских проповедников на Кавказе сыграли самодеятельные наставники, поднимавшиеся из низов благодаря харизме, социальному чутью и организаторским талантам. В отличие от ближневосточных монархий, где духовенство состояло на государственной службе, кавказские проповедники собирали вокруг себя кружки последователей-мюридов, которые, в свою очередь, объединялись в саморасширяющиеся социальные сети. Ислам давал надежду на спасение после смерти, но уже при жизни ислам давал бойцу престиж праведности и сдержанности плюс социальные практики и солидарность, куда шире клановых. Отсюда организационная и идейная сила имамата Шамиля.

Завоевание

Российская империя вступила на Кавказ в довольно утопичном понимании геополитики и стремлении к центрам мировой торговли Персии и Индии, поскольку туда стремились все европейские державы. Сопротивления горцев в Петербурге не ждали, донесениям бывалых офицеров с мест предпочитали победные реляции штабных карьеристов и наместнику Ермолову предоставили всего 15 тысяч человек плюс нестойкое ополчение из туземных князей, однако с пониманием, что действовать можно не вполне по-европейски, как голландцы в Ост-Индиях.

Ермолов, как и наш современник генерал Лебедь, практиковал образ звероподобного вояки, способного внезапно блеснуть умом и очаровать грубовато-колоритной фразой. Обстоятельства представили одного генерала безжалостным завоевателем, а другого – миротворцем, но оба руководствовались громадными амбициями и правилом, что лучше сразу убить сотню человек, чем потом положить тысячу.

Будучи деспотом эпохи Просвещения, Ермолов читал в оригинале «Записки о галльской войне» Цезаря, пока его солдаты стратегически выжигали села и посевы бунтовщиков. Стратегия блестяще провалилась. Динамика Кавказской войны нарастала в течение 1810–1820-х гг. по раскачивающейся амплитуде – жестокие военные успехи Ермолова производили ошеломление, но затем в отместку происходили еще более дерзкие восстания и набеги, в ответ на которые следовали новые карательные меры. В 1830-х гг., уже после отзыва Ермолова, в Дагестане и Чечне разразился газават.

Эпопея имама Шамиля предельно замифилогизирована. (Хотя наконец в 2000 г. была опубликована лежавшая под сукном со сталинских времен блестящая монография Н. И. Покровского.) Ограничимся двумя не совсем обычными наблюдениями. Именно из-за общей для горцев угрозы Ермолова и под демонстрационным эффектом русской армии имаму Шамилю впервые удалось построить в Нагорном Дагестане и Чечне настоящее государство с налоговой базой, администрацией, армией и военными поставками. Ислам, в силу исторических обстоятельств его формирования, отличается законничеством и военно-государственной практичностью – Шамиль легко находил оправдание и прецеденты своим решениям в борьбе ранних мусульман Аравии против Византии и Персии. И, во-вторых, именно благодаря структурам управления, созданным Шамилем за 25 лет восстания, России в конце концов удалось покорить этот край. В 1859 г. измученный имам сдался на условиях, напоминавших почетную отставку. Часть его последователей, превратившихся в ходе долгой войны в профессиональных боевиков, погибли либо ушли вместе со многими тысячами горцев в изгнание в турецкие земли. Но немало кадров имамата перешло на российскую службу.

Перелом в Кавказской войне обеспечил совершенно штатский граф Воронцов, прежде отстроивший Одессу и Ливадию. Новый наместник, добившись у царя особых полномочий, защищавших его от кавказских генералов и петербургских чиновников, начал с обустройства Тифлиса, открывал гимназии и давал балы для местных элит. Благодетель Воронцов не просто щедро раздавал должности и бюджетные синекуры. Его цивилизующие меры начали изменять структуры повседневности и сам менталитет грузинского и затем всего кавказского дворянства. Заниматься набегами и кровной местью стало неловко, а тем временем новое поколение уже превращалось в интеллигенцию – впрочем, с предсказуемым уклоном к революционности.

Издержки воронцовского управления дадут себя знать позднее, когда набравшиеся европейских манер дворяне наберут и долгов на поддержание нового стиля жизни. Ради тех же элит империя обделила крестьян землей, тем самым жестко ограничив пределы роста товарных рынков. Особенно обделили чеченцев, у которых князей не было вообще, зато нашли нефть, которая привлекла в Грозный массу русских и европейских специалистов.

Истоки этнических конфликтов

На Кавказе много народов и мало земли. Между 1860 и 1914 г. прекращение войн, введение новых сельхозкультур и элементарной санитарии привели к настоящему демографическому взрыву. При узости рынков и городского найма, избыток в основном молодого, потенциально активного и при этом не находящего трудового применения населения превратился в социальный динамит, который взрывался, как только имперские власти давали слабину – в 1905-м и опять после 1917 г. Это, конечно, общий диагноз царской России. А ведь на Кавказе, помимо классов и сословий, еще и много разных народностей…

Исследование истоков постсоветских этнических конфликтов в Карабахе, Абхазии, Юго-Осетии, Ингушетии и Чечне повсеместно выявляет причинно-следственные цепочки, уходящие не в самое дальнее прошлое, а к периоду 1905–1921 гг. Дело не в культурных дискурсах, этнополитике или пресловутых цивилизационных разломах. Дело в том, что под воздействием военных поражений, паралича самодержавного управления и разброда в господствующих классах империю охватили аграрные мятежи, нередко сопровождавшиеся иррациональным насилием. Механизм массовых революционных паник и избиений подозреваемых хорошо изучен на примере Франции грозным летом 1789 г. Нечто подобное видится в волнах резни, которые сопровождали стихийный передел земли на Кавказе в период русских революций.

Сложности сословного землепользования стали совершенно непонятны нашим современникам. В памяти отпечаталось лишь простейшее «они жгли наши села». Значит, будут жечь опять, если ослабнет государственный порядок, как и случилось в страшном 1989 г. Надо самим готовиться, и тут лучшая гарантия – собственные суверинетет и оружие. Такая, вкратце, схема.

Национальные же суверенитеты, как классически показал американо-армянский историк Рональд Григор Сюни, сами были результатом некогда очень успешной стратегии большевиков по совладанию с аграрно-этническим насилием. Как гласит заглавие книги Р. Г. Сюни, СССР настигла «Месть прошлых успехов».

Революция тем отличается от бунта, что находится политическое движение, способное направить энергию против своих противников и на создание нового государственного устройства. Белогвардейцы проиграли во многом потому, что ввязались в борьбу на многих фронтах – против красных, против национальных формирований и всевозможных «зеленых». Соответственно, красные победили потому, что смогли увязать классовые и национальные конфликты и направить их против белых, а затем институционализировать национальности посредством республик и коренизации кадров.

Осенью 1918 г. деникинцы гнали с Кубани и Терека воспетый Серафимовичем «Железный поток». Часть разгромленных красных укрылась в горах Чечни и Ингушетии, где товарищи Киров и Орджоникидзе вступили в удивительный диспут с местными исламскими авторитетами на тему соотношения социальных учений Карла Маркса и пророка Мухаммеда. Итогом стало и вовсе удивительное богословское постановление, или фатва, признавшее рабоче-крестьянский красный полк под командованием тов. Николая Гикало армией газавата. Помогло и то, что деникинцы перед выступлением на Царицын для острастки смели артиллерийским огнем десяток чеченских и ингушских сел, враждовавших с терскими казаками из-за земли. Когда в 1919 г. белым оставалось едва сто верст до Москвы, Деникину пришлось отпустить терцев домой для борьбы с красно-зелеными (мусульманскими) партизанами. Так начался стремительный откат деникинской Доброволии.