«Как в посольских обычаях ведется...»

Приблизившись к подворью, на котором размещались иностранные дипломаты, приставы спешивались у ворот, а послы в это время появлялись на крыльце. Затем те и другие медленно сходились посреди двора, причем первые стремились отнести место встречи ближе к воротам, а вторые — ближе к лестнице, чтобы таким образом пройти меньшее расстояние: это было «честнее». Если посольство было размещено на нескольких частных подворьях, оно должно было загодя собраться на одном, куда и приезжали приставы. Численность отправленного с ними почетного эскорта, который должен был сопровождать иностранных дипломатов на аудиенцию, зависела от ранга и значения данной миссии. Если имперского посла А. Дона эскортировали 120 русских дворян и детей боярских, то прибывшего в том же году от императора гонца Б. Мерле — всего 20.

Следовать на аудиенцию, как и въезжать в город, послы должны были непременно верхом или в санях. Редкие исключения, которые могли быть превратно истолкованы как пример самовольного нарушения обычая в ущерб государевой «чести», старательно объяснялись в посольских книгах, указывались причины, побудившие в данном случае отступить от правила. Когда А. Дон с немалым, надо полагать, трудом добился разрешения следовать на аудиенцию в собственном экипаже («в возку немецком непокрытом»), то посольский подьячий, описавший этот факт, счел необходимым оговориться: имперский посол ехал в экипаже, ибо «у него болезнь в ногах, камчюг („камчуж-ной болезнью“ на Руси называли подагру. — Л. Ю.), и он бил государю челом, что верхом ему ехати не мочно» [111] . Дело происходило в 1597 году, при Федоре Ивановиче, но при его отце такое нарушение принятого порядка вряд ли было возможно даже при «челобитье» посла: Грозный с его подчеркнутой приверженностью к традиции не посчитал бы эту болезнь уважительной причиной для пренебрежения этикетом.

111

ПДС. — Т. 2. — С. 485.

Обычно время посольских аудиенций назначалось на первую половину дня. Правда, Иван Грозный принимал иногда крымских послов «после вечерни» (по окончании вечерней службы в Благовещенском соборе), а Т. Рэндольф, посол и доверенное лицо английской королевы, однажды был приглашен во дворец даже глубокой ночью, но в этих случаях прием у царя носил подчеркнуто неофициальный, частный характер. Самым удобным и естественным для высочайшей аудиенции в Москве считали время между заутреней и обедней. Это было обусловлено еще и тем, в частности, что после приема во дворце послов могли пригласить на торжественный обед, а обед по русским обычаям устраивался примерно в полдень.

Но были и другие причины, более важные. Когда в 1595 году М. И. Вельяминову в Праге предложили быть на приеме у императора Рудольфа II «после стола, о вечерне», он решительно воспротивился, заявив, что в такое время «на посолство ехати непригоже». И дело тут не только в щепетильном следовании правилам, принятым в России. Аудиенция — это «честь» для посла и одновременно знак уважения к приславшему его монарху, что должно проявляться всенародно, публично. Значит, «непригоже» послу ехать во дворец по вечерней Праге, когда на улицах малолюдно. В итоге Вельяминов добился, чтобы аудиенцию перенесли на первую половину дня — «по русскому обычаю» [112] .

112

Там же. — С. 328–329.

В Москве посольское шествие в Кремль обставлялось с еще большей пышностью, чем въезд в столицу. По свидетельству иностранцев, толпы москвичей заполняли улицы, если посольство было значительным, на Красной площади прекращалась торговля. С. Герберштейн писал: «Из окрестностей и соседних мест по приказанию князя созывают народ, крепостных людей и воинов всякий раз, как надобно вести во дворец знатных послов от иностранных государей; около этого времени запираются все лавки и мастерские в городе, продавцов и покупателей гонят с площади…» [113] . Хуан Персидский (перс-католик, воспитанник испанских иезуитов), с восточной цветистостью описывая следование шахских послов на прием к Борису Годунову в 1600 году, сообщал, будто в такие дни «указом объявляется, чтобы никто не работал». Он наивно считал это величайшим благом для русских, которые, по его мнению, «в обыкновенные праздники в течение года ничуть не стесняются работать целый день» [114] . Что касается специального царского указа, это известие можно оставить на совести рассказчика, не отличавшегося особой объективностью. Но факт, что первые аудиенции наиболее значительных посольств часто назначались в Москве на воскресные и праздничные дни.

113

Герберштейн С. Записки о Московии. — СПб., 1866. — С. 188.

114

Путешествие персидского посольства через Россию от Астрахани до Архангельска в 1599–1600 гг. Из рассказов Хуана Персидского/ Пер. С. Соколова // ЧОИДР. — 1899. — Кн. 1. — Отд. 3. — С. 4–5 (далее — Путешествие персидского посольства…).

Автор «Казанской истории» писал, что иностранные послы прибывают в Россию «с честию и з дары на болшую славу самодержцу нашему» [115] . Да и Герберштейн с присущей ему проницательностью сумел верно оценить смысл этого многолюдства — «толпами подданных показать чужестранцам могущество князя, а такими посольствами от иностранных государей явить всем его величие» [116] . Впрочем, иностранцы сильно преувеличивали элементы государственной регламентации такого обычая, считали его именно «мероприятием», что не совсем так. Сотни и тысячи любопытных москвичей сами, без всякого принуждения, стекались полюбоваться зрелищем посольского шествия, посмотреть на чужестранцев, и не случайно, как замечает тот же Герберштейн, женщины в эти дни наряжались и румянились, как на праздник, хотя уж их-то никакие указы не обязывали выходить на улицу.

115

Казанская история / Подг. текста Г. Н. Моисеевой, под ред. В. П. Адриановой-Перетц. — М.—Л., 1954. — С. 167.

116

Герберштейн С. Указ. соч. — С. 188.

С помощью этой праздничной атмосферы, которая сама по себе питала представление о величии царской власти, решались порой и проблемы внутриполитического порядка. Так, в 1598 году, когда на престол только что вступил Борис Годунов, явившемуся в это время в Москву имперскому гонцу М. Шиле предложили назваться не гонцом, а послом. Сам Шиле впоследствии писал, что такое предложение, нарушавшее общепринятые дипломатические нормы, сделано было «ради большего стечения народа в почет великому князю» [117] . Чем выше ранг представителя иностранной державы, тем торжественнее обставлялось его шествие во дворец. Шиле был первым дипломатом, прибывшим к Годунову-царю, и из этого обстоятельства следовало извлечь все возможные выгоды, ибо новый государь, не вполне законным путем добившийся верховной власти, еще нетвердо чувствовал себя на престоле Рюриковичей.

117

Донесение о поездке в Москву придворного римского императора Михаила Шиле в 1598 г. / Пер. А. Н. Шемякина // ЧОИДР. — М., 1875. — Кн. 2. — Отд. 4. — С. 4–5.

Поминки, привозившиеся послами, также выставлялись на всеобщее обозрение — их богатство служило царской «чести». Однако у Шиле, претерпевшего в пути множество приключений (при проезде через польские земли его ограбили и едва не убили), не оказалось ничего для подарка царю — все отняли. Чудом сохранились лишь «часы боевые» (с боем). Дьяк В. Я. Щелкалов осмотрел их и нашел, что они годятся в качестве подарка. Но для публичного шествия одних часов явно было недостаточно. Тогда из казны выделили ряд вещей, которые Шиле от своего имени должен был поднести царю. Его свита — свита простого гонца — оставляла, видимо, желать лучшего, поэтому при следовании Шиле на аудиенцию в Кремль эти «дары» несли люди самого Щелкалова, обряженные немцами [118] . Для большей торжественности аудиенция была приурочена к празднованию победы над войсками сибирского хана, когда по всем московским церквам три дня звонили в колокола. Богатые поминки, не соответствовавший рангу гонца пышный эскорт, едущий по улицам под победный перезвон, — все это поднимало в глазах народа авторитет нового государя, чему Борис Годунов в первые недели своего царствования придавал немалое значение.

118

Там же.

С 70-х годов XVI в. на пути следования посольского поезда начали выстраивать стрельцов. Вначале им надлежало стоять непосредственно у дворца, а с 80-х годов — и вдоль городских улиц. Длина стрелецкого строя могла быть различной. Для гонцов стрельцы выстраивались только возле дворцовых лестниц, для посланников — по Красной площади, а также внутри кремлевских стен; при проезде послов «великих» стрелецкие шеренги порой тянулись от подворья до царской резиденции. В руках стрельцы держали «ручницы» (пищали), но иногда стояли и без оружия (например, в течение всего 1594 г. во время траура по царевне Федосье, рано умершей дочери Федора Ивановича). Некоторые иностранные дипломаты писали, что стрельцы отдавали им честь оружием. А Т. Смит, английский посол, приехавший в Москву в те дни, когда на столицу наступали войска Лжедмитрия I, утверждал, будто настоящие стрельцы отправились воевать с самозванцем и при проезде английского посольства на улицах стояли обыватели, наряженные в стрелецкое платье.

Курьеры («гончики»), сновавшие между царскими покоями и посольским поездом, который двигался к Кремлю, следили за скоростью движения, приказывали приставам то поторопиться, если во дворце все было готово к началу аудиенции, то ехать потише, если там возникали какие-нибудь непредвиденные осложнения. Но вообще посольское шествие было чрезвычайно медленным. Часто впереди пешком шли свитские дворяне с бархатными подушками — на них были разложены и выставлены на всеобщее обозрение грамоты и подарки. Все это придавало шествию церемонную величавость.

Следование во дворец крымских и ногайских послов обставлялось несравненно проще. Для них не выстраивали стрельцов, русский эскорт был малочисленнее, входили в него лица менее знатные, и зрителей собиралось меньше. В XVII в. ханских посланцев вели во дворец даже пешком, что было обусловлено не только относительно слабой заботой русских государей о своем престиже в Крыму, но и воспоминаниями о послах Золотой и Большой Орды — воспоминаниями, заставлявшими намеренно подчеркивать изменившееся соотношение сил между Русью и Ордой.