Как в СССР принимали высоких гостей
Шрифт:
В ответном послании на имя Петерсона (от 10 декабря) Флоринский пишет, что Протокольный отдел согласен с его предложениями. Что касается приобретения необходимых сервизов, то он предлагает кроме посуды и серебра, хранящихся в кладовых Большого дворца в Кремле, использовать сервизы из ленинградских дворцов: «Многое <…> разбазаривается, не лучше ли было бы перевести их в Кремль, где они были в сохранности и могли бы быть использованы в случае необходимости» [13].
Подобная переписка вызывает целый ряд вопросов, и в первую очередь как за несколько лет советской власти удалось «разбазарить», используя терминологию Флоринского, сокровища кладовых Московского Кремля, таким образом, что встал вопрос о нехватке посуды для приема официальных лиц? И что означает фраза
Сотрудникам Протокольного отдела НКИД приходилось не только заниматься организацией протокольных мероприятий, но и составлять характеристики на их участников.
На наш взгляд, представляет интерес не только фактический материал, но и сам стиль изложения, поэтому приводим подробное содержание досье.
В качестве примера рассмотрим досье, составленные Флоринским на лиц, приглашенных на прием к К.Е. Ворошилову 2 декабря 1925 года.
– Али Голи Хан Ансори, чрезвычайный и полномочный посол Персии: «Очень яркая фигура. При царском правительстве был около десятка лет секретарем-советником Персидской миссии в Петербурге <…>. В Москву Ансори прибыл в ноябре 1920 в качестве Чрезвычайного посла. Вел с тов. Караханом переговоры и в феврале 1921 года подписал договор между РСФСР и Персией <…>. Ансори определенно придерживается ориентации на СССР, а не на Англию. <…> Ансори является дуаэном Дипломатического корпуса и пользуется большим в нем уважением» [14].
– Итальянский морской атташе капитан Миралья: «Неправильно, но говорит по-русски. В Москве с весны 1924 года. Бравый моряк, весельчак, и в общем довольно простой и приятный парень <…>. Не плохо ориентируется в нашей обстановке» [15].
– Польский военный атташе Кобылянский: «Бывший русский офицер 2-го отд. Польского Генштаба, специалист по разведке. Окончил в Париже Академию Французского Генштаба. На хорошем счету у 2-го отдела Польского Генштаба, ловкий и способный человек. Имеет большие знакомства и пользуется уважением среди Дипкорпуса. В политическом отношении никакой определенной ориентации не придерживается, но ближе к группе Пилсудского. Стремится сделать карьеру» [16].
– Эстонский военный атташе Курск: «Бывший русский офицер. В Эстонии командовал дивизией, но расценивали его слабо. Усиленно занимается шпионажем в пользу Польши и Англии. Большой любитель выпить. Говорят, что за деньги он готов на всё» [17].
– Характеристика на японских представителей.
1. Кадзуо Мике – военный атташе.
«Полковник пехоты <…>. По-русски говорит слабо. Производит впечатление человека хитрого и неискреннего. Особого расположения к нам с его стороны отметить нельзя.
Всегда начеку. Из каждого сказанного слова стирается извлечь пользу.
На деловой почве с НКИД не сталкивается. В Москве находится с женой» [18].
2. Сюдзо Курасиге – помощник военного атташе: «Прибыл в чине капитана пехоты <…>. Манерой держать себя значительно менее заметен, чем Мике. При встречах больше молчит, предоставляя разговаривать ему» [19].
3. Кацудзи Масаки – морской атташе.
«Капитан II ранга японского флота <…>.
Высказывает себя крайне расположенным к СССР. Подчеркивает разницу отношений к нам со старины морских кругов в сравнении с военными. Много говорит в пользу укрепления дружбы между СССР и Японией до своего приезда в Москву <…>.
В делах обращается за поддержкой НКИД. В проведении их крайне настойчив и назойлив. По-русски говорит хорошо» [20].
В составлении характеристик Флоринскому оказывали содействие заведующие отделами Востока и Прибалтики НКИД.
Подобная деятельность была важной, но не главной составляющей в работе Протокольного отдела.
В 20-х годах СССР стремился продемонстрировать миру все достижения, совершенные в первые годы существования советской власти. Популяризацией успехов в том числе приходилось заниматься и НКИД, в частности Протокольному отделу этого наркомата.
Открытие
Шатурской электростанции в 1925 году вызвало у иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, сильный интерес, который, как известно, зачастую перерастает в ажиотаж, и тот, в свою очередь, в скандал. Именно со скандала и началась поездка инкоров на открытие электростанции в декабре 1925 года. Представители прессы буквально штурмом пытались взять международные вагоны, предназначенные для дипломатов, и не желали занимать «простые» местные вагоны. [21].В дороге произошел инцидент, который не остался без внимания не только сотрудников НКИД, но и журналистов. На одной из станций перед вагоном Троцкого собралась большая толпа местных крестьян, которые криками и аплодисментами требовали, чтобы Троцкий показался в окне вагона. Лишь перед самым отходом поезда Троцкий вышел на перрон и сказал несколько слов собравшимся. Этот случай «страшно» заинтересовал корреспондентов, которые с другими пассажирами поезда, включая дипломатов, буквально кинулись к вагону Троцкого, когда поезд остановился в Шатуре, и затем, утопая в глубоком снегу, последовали за ним на станцию. По дороге к процессии присоединились местные рабочие и крестьяне. У входа в электростанцию началась давка: трудящихся не пускали на территорию, а «московские гости» толпились сзади с билетами и не могли пройти [22].
После того как отдельным группам приглашенных удалось пробраться на станцию, там вновь началась, по словам очевидцев, «форменная погоня за ним (Троцким. – Авт.). Все, включая дипломатов <…>, как дети бежали за Троцким вверх, вниз по коридорам и т. д. Станцию, кажется, никто не осматривал. Так длилось более часа. Наконец Троцкий скрылся в отдельной комнате», – вспоминал один из очевидцев [23].
Митинг состоялся под открытым небом, гости ждали его открытия не менее получаса, но, когда стало известно, что Троцкий на митинге выступать не будет, корреспонденты и дипломаты его покинули.
Организация обеда, так же как и все предыдущие мероприятия, оставляла желать лучшего. Для обеда были отведены две комнаты: для дипломатов в нижнем помещении электростанции, а для «остальной публики» – наверху, где работали машины. Инкоры стремились пройти к дипломатам, куда их не пускали, а наверху в это время все столы уже были заняты. В результате голодные и уставшие корреспонденты должны были толпиться в дверях и оттуда наблюдать за обедом. Но после сообщения, что Троцкий будет в верхнем зале произносить речь, все, включая дипломатов, бросаются наверх, где «строят баррикады из скамеек и столов, чтобы лучше слышать Троцкого» (в зале работали машины. – Авт.) [24].
Троцкий просит остановить машины и, получив отказ, идет вниз, все собравшиеся следуют за ним, полагая, что «праздник» завершен.
В поезде вновь скандал: купе инкоров занято посторонними лицами, которые, после того как ГПУ их «выставило», выбрасывают на сиденье «плевательницу и разбрасывают апельсинные корки». Настроение улучшается, когда поезд трогается и можно заказать чай, после которого начинается «благорастворение умов» [25].
Чтобы сгладить негативное впечатление от поездки, в вагон с иностранными корреспондентами подсаживается один из администраторов, который заявляет: «Что же, станция работает уже давно, с 5-го октября. Теперь т. Троцкий приехал, нам в недельный срок приказали приготовить торжественное открытие. Ну что ж, приказали, мы сделали. А разве разбираются, можем ли мы?» [26].
В завершение представитель НКИД передает мнение инкоров, что секретарь замнаркома «мог бы лучше одеваться» [27].
Таким образом «праздничный переполох» на открытии Шатурской электростанции перечеркнул всю значимость этого события и в конечном итоге нанес удар по имиджу республики.