Как в старых сказках
Шрифт:
– По всей видимости, трапеза обещает быть скучной. Главное, продержаться до обеда, там казнь. Хоть какое-то разнообразие, – Король закутался в халат и отправился в свои покои готовиться к завтраку.
Как и предполагал король, без музыкантов пища не жевалась и не глоталась. На другом конце длинного стола королева вкушала утиные яйца, фаршированные креветками, явно наслаждаясь едой и царящей тишиной. А вот сюзерену, наоборот, кусок не лез в горло. Слуги стояли в стороне от своих хозяев и глотали слюни, глядя на уставленный яствами стол. Неожиданно петли массивных позолоченных створ скрипнули, и в обеденную залу вошел
– Ну наконец-то! – всплеснул руками сюзерен.
Прохор подошел к хозяину.
– Ваше Величество… – и низко поклонился. Затем кивнул государыне. – Ваше Высочество…
– Ну, рассказывай, как обстоят дела с этим сумасшедшим стариком в той деревне.
Королева нарочито громко брякнула вилкой о тарелку, чтобы на нее обратили внимание.
– Самое время для таких разговоров! Ничего, что я ем?! Повременить нельзя?
– Дорогая, просто не слушай, – ответил король и протянул шуту кубок с вином. – Не томи.
Тот залпом выпил терпкий хмельной напиток, поставил посуду и сел на стул рядом с государем.
– Ой, Онри… – махнул рукой придворный болтун. – Это что-то с чем-то! Театр и хранцузы! Разобрался я со стариком. Хорошо, что взял с собой солдат, а то бы несдобровать мне было. Им, правда, досталось хорошенько, но я все уладил. Твой летописец все занес в книгу хроник, но вкратце скажу – история достойна песни, честное слово!
К королю тут же вернулся аппетит, и величество впился зубами в запеченную с яблоками утку, обильно запивая ее вином. Прохор то и дело прикладывался то к тарелке с виноградной гроздью, то к блюду с клубникой, украдкой поглядывая на королеву, которая делала вид, что разговор ее абсолютно не интересует.
– Значит, загибай, так сказать, пальцы, – король вытер руки о скатерть. – Беги к Главному Министру и скажи ему, что собрание с девяти часов переносится на после обеда, это раз. Два, чтобы в двенадцать часов не забыл собрать на площади всех жителей города: во-первых, нужно наказать конюха, а во-вторых, надо достойно наградить тебя за службу. И пусть велит музыкантам сложить в честь твоего подвига песнь, которую им надлежит исполнить на площади сегодня же! Вроде ничего не забыл.
Прохор встал из-за стола, дурашливо поклонился, взял яблоко, подбросил его и, поймав, сунул в сумку, которая висела у него на поясе.
– Будет исполнено, сир. Разрешите идти?
– Иди, иди, – отмахнулся Генрих.
Шут помахал пальцами королеве и, прыгая из стороны в сторону и подволакивая то одну, то другую ногу, удалился из обеденной залы. Супруга государя недовольно бросила на стол салфетку и откинулась на спинку стула, поправляя свое нежно голубое бархатное платье.
– Каков наглец! Подумать только, ведет себя со мной, как с уличной девкой! Что это такое?! – и она повторила движение пальцами. – Словно я его любовница! Фу! Накажи его, дорогой!
Король вздохнул.
– Дурак, чего с него взять?! Пойдем, моя ненаглядная, надо приготовиться к выходу в народ.
Слуги помогли выбраться королевской чете из-за стола и сопроводили каждого из них в свои покои.
Площадь напоминала собой муравейник. Едва глашатаи прокричал, что приближается время казни, простой люд стал тут же стекаться к сцене, стоящей посреди дворцовой площади, забросив свои дела. Именно здесь проводили все экзекуции, и тут выступали заезжие актеры, бродячие циркачи и прочий сброд, веселящий публику. Солнце стояло в зените, а по синему небу проплывали редкие облачка, да проносились голуби и вороны.
Часы на Главной башне дворца показывали одиннадцать
часов и сорок пять минут. Где-то в глубине площади раздался звук трубы, и толпа стала расступаться – это вели виновника «торжества», конюха. Двое солдат, облаченных в доспехи, вели его под руки, ибо тот еле мог передвигаться самостоятельно. Мужики в таверне отделали его от души. В синюшном мужике трудно признать королевского конюха – там, где когда-то было лицо, теперь находился один огромный синяк. Горожане заранее запаслись тухлыми помидорами и яйцами, которые теперь летели в преступника, но ровно половина уже не съестных припасов попадала в стражников, разлетаясь мелкими брызгами, ударяясь в шлемы и кирасы. Кто-то развернул над головой транспарант с надписью «Конюх сволочь!». Мужики норовили дать арестованному зуботычину или пнуть побольнее. Многие кричали ему вслед оскорбительные слова.– Какую бабу извел, собака!
– Ослина тупоголовая, мог бы со мной женами поменяться! Моей сто лет в обед, ее не жалко!
– Ни себе, ни людям! Скотина!
– Остолоп!
Процессия двигалась к помосту, временно ставшим эшафотом, очень медленно. Гвардейцы даже начали переживать, что конюх загнется раньше, чем поздоровается с палачом, что скучал, оперевшись на свой огромный топор и поставив одну ногу на колоду, возле которой стояла корзина. Свое лицо здоровяк скрывал под глубоким красным капюшоном с прорезями для глаз, но по его взгляду было понятно, что работой он не очень-то и доволен.
Никто не хотел быть палачом – это самая отвратительная, хоть и хорошо оплачиваемая, работа на свете. Никто с тобой не здоровается, и жить приходится за стенами города. Люди от тебя шарахаются, как от прокаженного, в таверне приходится сидеть за отдельным столом. Не жизнь, а помойная яма. Именно поэтому человек и скрывал свое лицо. Поди знай, кто он такой! А так, завернул за угол, скинул окровавленную одежду и живи дальше полноценной жизнью.
Вот арестованный в сопровождении гвардейцев поднялся по лестнице на эшафот, а с другой стороны появился Главный глашатай, в обязанности которого входило зачитывать все указы государя и приговоры суда. Поправив потертую кожаную куртку и закрутив усы, служака развернул свиток и громко прокричал.
– Жители столицы! – Он выдержал паузу и, когда площадь накрыла тишина, продолжил. – Сегодня у нас два события, и начнем мы с плохого. Наш самый гуманный и справедливый суд вынес свое решение по делу номер десять. Обвиняемого в предумышленном убийстве, последующем глумлении над убиенным и хулиганских действиях в отношении граждан, а так же в людоедстве, признать королевского конюха Бланше виновным! Для тех, кто еще не в курсе, сообщаю: он уличил свою жену в супружеской неверности, сварил из нее рагу и накормил им ее любовников. Короче: конюха приговорили к отсечению головы, посредством топора. Палач, можешь приступать.
Глашатай свернул бумагу, засунул ее за пазуху и отошел в сторону. Гвардейцы подтащили упирающегося конюха к колоде и опустили на колени.
– Не дергайся! – прорычал палач, и от его голоса бедолагу словно парализовало. Он прекратил трепыхаться и замолк. – Будь паинькой, и я все сделаю быстро и не больно, ты даже ничего почувствовать не успеешь.
Здоровяк провел по лезвию топора большим пальцем, и над площадью пролетел металлический звон. Затем он плюнул на ладони, обхватил топорище своими могучими ладонями, размахнулся и… Раздался шмякающий звук, голова конюха свалилась в корзину, а на доски хлынули струи крови. Палач завернул обезглавленное тело в огромный отрез плотной ткани, взвалил на плечо и, подхватив корзину, сошел с эшафота. Толпа расступилась, пропуская душегуба, и вновь сомкнулась за его спиной.