Как велит бог

Сейчас было иначе. Сейчас он медленно загнивал.

Он лежал на кровати и продолжал массировать свой твердый и упругий, как барабан, живот.

Он чувствовал их. Личинки мух шевелились, питались его плотью и прогрызали кишки. Боль исходила оттуда и распространялась по всему телу до кончиков волос и до ногтей на ногах.

"Наверное, надо поехать в больницу"

Но его замучают вопросами, захотят узнать, что с ним такое произошло, и потом заставят остаться в больнице.

Он знал, что это за люди. Люди, которые хотят знать. Которые задают вопросы.

А потом его положат рядом с Рино. И Рино откроет глаза, выпрямится и закричит, показывая на него пальцем: "Это он! Это он! Это он убил девочку".

"И угодишь в тюрьму, где по ночам тебя берут и..."

При мысли о тюрьме режущая боль пронзила плечо, выбив тысячи искр из шеи и из головы. Он почувствовал, как боль брызжет из его пораженного тела, проходит сквозь пропитанный потом матрас, проникает в ножки кровати, растекается по полу и по стенам, через кирпичи, фундаменты, по трубам в темную землю, оттуда по корням деревьев, и те начинают сохнуть, терять листву и скрючиваются в тишине.

Человек-падаль положил на живот крест, который дал ему посланец Бога Рики, и ему показалось, будто немного полегчало.

Он встал, доковылял до туалета и посмотрел на себя в зеркало.

Сквозь кожу на лице проглядывал оскал смерти. Он накинул на голову капюшон банного халата, и его костлявое лицо скрылось в полумраке. Лишь плыли в пустоте его горящие, в красной сетке сосудов, глаза и желтоватые зубы.

Это было лицо смерти. И когда она оставит его бездыханное тело, то улыбнется точно так же, как он сейчас.

В раннем детстве он переболел менингитом, температура у него тогда поднималась за сорок.

"Ты чудом выжил. Благодари Господа", — говорили ему монахини.

Такая высокая температура, что его опустили в фонтан напротив приюта. Он помнил, что в фонтане плавали угри, вода закипела, угри сварились и побелели.

"Но может, это и неправда"

Еще он помнил шипучий аспирин. Вот это была правда.

Он так и видел его перед собой. Огромный белый диск, он плавал в стакане и таял, превращаясь в пузырьки, брызги и шипение.

Ему нужна была таблетка шипучего аспирина. Он бы отдал все, что имел, за то, чтобы почувствовать на сухом языке его солоноватый привкус.

Человек-падаль сходил на кухню. На буфете стояла набитая мелкой монетой банка от варенья. Деньги на аспирин имелись.

Загвоздка была в том, чтобы выйти из дому. При одной мысли оказаться на людях ему стало казаться, что он задыхается, что тысяча рук уцепилась в него и тянет в морскую пучину.

"Если не примешь аспирин, умрешь"

Сперва он не узнал голос. А потом улыбнулся.

Кристиано.

Это был голос Кристиано.

Сколько времени он не вспоминал о мальчугане? Как он мог позабыть про него? Это был его лучший друг, его единственный настоящий друг.

Боль, гораздо сильнее той, что терзала его тело, сжала сердце, и что-то твердое и колющее застряло у него в горле.

Всего одна ночь, и все переменилось.

"Что ты наделал? Что ты натворил?"

"Это не я. Это Бог. Я не хотел, правда. Клянусь вам, я не хотел. Бог заставил меня делать эти вещи. Я ни при чем"

"Все переменилось", — произнес он и почувствовал, как глаза наполнились слезами.

Походы с Кристиано в торговый центр, их прогулки вдоль реки, вечера с Рино и Данило, когда они, сидя перед теликом, ели любимую пиццу.

Ничего этого больше не будет.

Он больше не Четыресыра. Теперь он Человек-падаль.

Постанывая, он надел штаны, свитер с высоким горлом, куртку, замотался шарфом и нахлобучил на голову шапку с помпоном.

"Иди прямиком в аптеку, купишь аспирин — и мигом домой. Если сделаешь так, ничего с тобой не случится".

Он достал из плошки пригоршню монет, перекрестился, подошел к выходу и распахнул врата ада.

216.

"С чего бы такая пробка? Не понимаю", — ворчал Беппе Трекка, сидя за рулем своей "пумы". Кристиано, сидевший рядом скрестив руки, в надвинутом на лоб капюшоне толстовки, едва слышал социального работника.

Полусонным взглядом он скользил по ангарам, торговым центрам и тянущимся вдоль дороги бесконечным оградам.

Они продвигались на пять метров и опять вставали. Та еще пытка. На шоссе за полчаса они проехали самое большее полкилометра.

Трекка раздраженно стукнул кулаком по баранке.

— Видать, что-то случилось! Авария. Иначе откуда пробка?

Кристиано краем глаза посмотрел на социального работника. Он никогда еще не видел его таким нервным.

Он прикрыл глаза и прислонился головой к стеклу.

"Интересно, почему он все еще не отправил меня к судье?"

Кристиано слишком устал, чтобы думать. Он бы охотно проспал еще двенадцать часов. А от мысли о том, чтобы вернуться к отцу и увидеть его на койке, ему становилось и вовсе скверно.

Мысль о том, что солнце всходит и заходит, что люди стоят в пробке, что могут сбросить атомную бомбу, что Иисус может вернуться на землю, что санитары, вероятно, издеваются над отцом, а он лежит там как истукан и не шелохнется, вызывала у него тошноту и такую злость, что по рукам начинали бежать мурашки.

"Если я узнаю, что кто-то над ним смеется, я убью его, клянусь Богом, убью"

"Спать надо вполглаза, Кристиано. Пока будешь дрыхнуть, тебе как раз и вмажут", — сказал ему отец той ночью, когда послал его разделаться с собакой Кастардина. Казалось, с тех пор прошла целая вечность.

Нет, не сможет он пойти к отцу.

Кристиано хотел вернуться домой и снова заняться поисками кольца, проклятого кольца с черепом. Сбросив труп в реку, Кристиано вернулся домой и, пока Трекка спал, принялся его искать.

Он перевернул вверх дном гараж, прибрался в фургоне — ничего.

Кольца не было.

Он обшарил карманы отцовской куртки и штанов.

Нету.

Наверное, оно осталось в лесу!

Отпечатки пальцев отца на этом проклятом кольце были единственной уликой, которая могла связать его со смертью Фабианы.