Как взрослые люди

Эх… Если бы ссора эта произошла хотя бы на сытый желудок. Хотя бы после того, как мы отдохнули… Но плохое всегда случается в самый неподходящий момент.

Я обвиняла Макса в измене и разврате. Я не слышала, что он говорил в ответ. Как-то оправдывался, пытался меня успокоить.

– Уходи! – орала я, прибавляя к приказу первое подвернувшееся ругательство.

Но он не уходил. А зря. Ведь если бы ушел вовремя, пока я не успела его смертельно обидеть, мы бы потом помирились. Может быть. Кто знает. Так мне сейчас кажется. А что было бы тогда? О чем говорить…

Обычная сцена. Но для нас-то это было впервой. Я гоню – он не уходит. Я завожусь еще сильнее – он пытается успокоить и смягчить мой гнев. Я распаляюсь и говорю совершенно невозможные фразы, он пропускает мимо ушей.

И вдруг – тишина. Я крикнула очередную гадость, а он вдруг повернулся и открыл дверь.

Какое-то слово стало последним. Что-то рухнуло.

Я это почему-то сразу учуяла. И поняла, что слова – страшные субстанции. Они могут быть камнями, пулями, пушечными ядрами. А захочешь их вернуть – они становятся воздухом, водой – чем-то текучим, что не ухватишь, не возвратишь.

Макс ушел. Я не звала вернуться, потому что считала себя смертельно обиженной. У меня перед глазами стояли эти жуткие журнальные картинки, убивающие любовь и желание быть вместе.

А он… Не знаю… Наверное, какое-то время не мог забыть поразившее его слово, которое вылетело из меня в запале.

Через несколько дней он попытался вернуться. Ничего у нас не получилось. Все покатилось – да с таким грохотом… В никуда.

Меня пытались вразумить. И бабушка, и мама, и его родители. Просили подумать о ребенке. Но разум на тот момент действовал во мне очень избирательно. Все силы рассудка направлены были только на постижение институтских дисциплин первого семестра. На остальное меня не хватило. Я ж не соображала тогда, что остальное – это и есть самое главное. Мне тогда казалось, что специальность – это на всю жизнь. А любовь – вон как: была и нету.

Жизнь потом показала, что и специальность можно поменять. А с любовью… Есть ли она вообще? Что она такое?

Долго мне потом думать над этим пришлось.

Мне-то по юности казалось, что любовь – это вечное обмирание от поцелуев, головокружение и счастье от объятий. А если этого не стало? Значит – ошибочка вышла? Значит – все?

Ну, и я сделала умный ход: подала на развод. И что удивительно: нас развели. Без проблем и уговоров. Я-то думала, будут предлагать подумать, ставить всевозможные препятствия. Нет. Хочешь – женись, хочешь – разводись. Простая формальность.

– Быстро ты наигралась, – заметила мама, как мне показалось, с презрением.

– У нас в роду, похоже, все женщины в личной жизни непутевые, – с горечью сообщила, узнав о разводе, бабушка.

– Как это – непутевые? Ты – непутевая? Всю жизнь с дедушкой прожила – и непутевая? Мама – непутевая? И я? Я развелась, потому что не могла больше так… В чем моя непутевость? Я что, гуляю с кем попало? – начала тогда закипать я.

– Потом поговорим. Что зря воздух сотрясать, – отказалась бабушка продолжать прения. – Родишь, тогда поговорим.

И я помнила: рожу и обязательно потребую от бабушки объяснений. Пусть ответит за свои слова.

13. Непутевые

Егорке исполнился месяц, когда тема женской непутевости нашей семьи всплыла в моей памяти.

– Ба, ты обещала рассказать, что в нас не так. Рассказывай, – потребовала я.

Егорку мы искупали, он наелся и уснул богатырским сном. Спасибо ему – любил поесть и поспать. Бессонных ночей я с сыном почти не знала.

– Да тут и рассказывать нечего. Скандалистки мы все урождаемся. Кого любим, гоним. А потом слезами умываемся и расхлебываем, чего сами заварили.

– Какая же ты скандалистка, бабуль? Ты спокойная.

– Жизнь научила, успокоила, – тяжело вздохнула бабушка. – И ты успокоишься. Куда денешься. А со мной что? Ничего особенного. Что у всех у дур бывает: не ценила своего счастья, думала, оно навсегда при мне останется. Полюбила парня. Вместе в институт поступали, вместе поступили. Дружили так хорошо. Он мне в любви объяснился. Договорились пожениться. Мама моя говорит: «Присмотритесь друг к другу, спешить нельзя. Год повстречайтесь хотя бы». Тогда так было принято. Ну, мы встречались. Ничего себе не позволяли, между прочим. Целовались – да. Остальное – ждали свадьбы. Однажды я заболела. Неделю с температурой лежала. Он забегал проведать каждый день. Ну и подружки заходили. И вот институтская одна, самая близкая, говорит: «А я, представляешь, Сережку твоего вчера в кино видела. С девушкой». Я ей: «Не может быть! Он у меня был». – «Но не целый же день?» – спрашивает Нинка. «Не целый. Полчаса побыл, я боялась его заразить, уходить велела». – «Так вот он и ушел. В кино, с другой». Ну, я и поверила. Она распрощалась, я проревела весь вечер. Его велела на порог не пускать. Он ничего понять не может. Я выздоровела, пришла в институт, сказала, что мы больше не встречаемся. И чтоб не подходил. Он и так, и эдак. Письма мне писал. Друзей подсылал узнать, что случилось. Я друзьям отвечала: «У него и спрашивайте, что случилось. Все он прекрасно сам знает».

Бабушка снова горестно вздохнула. Я с удивлением заметила на ее щеках красные пятна. Столько лет прошло, а она волнуется, будто вчера все случилось.

– Ба, не надо, прости. Успокойся.

– Сама кашу заварила, – повторила бабушка. – И винить некого. Тосковала я по нему сильно. Но представляла его в кино с другой, и все во мне кипело. Даже говорить об этом не могла. Потом лето настало, то да се… Как-то мне вроде полегчало. Думала, вернусь после каникул в институт, подойду к нему, заговорю сама. Очень хотелось мне все уладить. Отпустило меня то воспоминание. А что ты думаешь? Я прихожу в группу, а Нинка моя сидит с моим парнем! И хвастается: «Мы поженились!» Вот тут-то я все и поняла. Разом! А поздно уже. Не вернешь ничего. Я им счастья пожелала. А он даже не ответил. Злой сидел, хмурый, чужой совсем.

Ну, я через полгода тоже замуж вышла. За деда твоего.

– Без любви? – ужаснулась я.

– Не знала я, что такое любовь. Понимаешь? Нравиться – нравился. Уважала я его. Он уже институт заканчивал, на самом лучшем счету был. Он мне предложение сделал, мы тут же и расписались. Мама уж ждать и приглядываться не предлагала. Потом дочка у нас родилась. Жили мы честно.

– А тот? А та твоя подруга?

– Ну, тихо-гладко поживали, добра наживали. Вроде ребенок родился тоже. Я старалась не узнавать. Даже на встречи выпускников не ходила, чтоб их там не увидеть. Болела душа. Много лет прошло, слыхом о них не слыхала. Он только во сне приходил. И во сне у нас так все было хорошо! Как наяву прямо. Он меня целовал, прижимал к себе. А я все в глаза ему смотрела и говорила: «Как хорошо, что мы вместе. Мне такой ужасный сон приснился про Нинку и про тебя!» И он смеялся в ответ, целовал меня в голову.

– Так что – Нинка твоя соврала тебе, выходит?

– Да. Соврала. Мне о нем, а ему, потом уж, обо мне.

– А как ты узнала?

– Узнала чудом. Видно, всем суждено все про себя узнать, когда время нужное настает. Это лет пять назад было. Дедушка еще жив был. Я пошла в больницу, знакомую навестить. А он спускается по лестнице. Увидел меня и остановился как вкопанный. И я стою. А сама – так бы и полетела к нему. Как во сне. «Здравствуй, Таша!» – он мне. «Здравствуй, Сереженька! Кто у тебя тут?» – «Нина, – отвечает, – рак у нее». Мы отошли с ним, сели на скамеечку и тут уж наговорились… За всю прошедшую жизнь. Он спросил, могу ли я ему сейчас объяснить, что тогда между нами произошло, для него это очень важно. Я рассказала все, как было. Он говорит: «А мне она потом сказала, что у тебя кто-то другой появился. Очень я на тебя обиделся тогда. А она меня поддерживала. Успокаивала. Ну, я и предложил жениться. Назло тебе. Но знаешь, я потом, через много лет, сон увидел. Про тебя. И ты во сне мне про Нину все рассказала. Вот так, как сейчас». – «И я тебя во сне вижу, – говорю ему. – Дура я была малолетняя. Тебе не поверила, а хитрой разлучнице поверила». – «Знаешь, – Сережа мне говорит, – а она мне только что во всем призналась. Покаялась. Страдает она сильно сейчас. И вот я иду и мечтаю с тобой свидеться и поговорить. И – вижу: ты навстречу поднимаешься. Чудо, да?» Так мы и горевали с ним… Она у него скоро скончалась. Теперь говорить не о чем. Только о непутевости своей.

– Так в чем непутевость, бабуль?

– Не по своему пути жизнь прошла. Вот в чем.

– А нас бы не было? Мамы, меня.

– Были бы. Другие, но были бы. Да о чем говорить – «бы» не считается.

– А теперь? Вы с ним общаетесь?

– Общаемся. Куда ж мы денемся? А тех лет не вернуть. Главное-то я у себя украла.

И тут я заинтересовалась мамой.

– А мама в чем непутевая? Что за старика вышла?

Папа мой был старше мамы на сорок пять лет! Я родилась фактически от пенсионера. Папе исполнилось аж шестьдесят шесть лет, когда я у родителей появилась. Почему-то для меня это было в детстве большой проблемой. Я стеснялась отца. Хотя – чего стесняться? Доктор наук, профессор, к тому же еще и академик. Тут гордиться надо. А вот я завидовала девочкам из класса, когда за ними приходили «нормальные», молодые отцы, хватали их на руки, бегом бежали на автобус. Здоровые, сильные, несерьезные.