Как я был экстрасенсом

Чернота.

Физическое ощущение перехода в некое черное пространство, заполненное физически же ощущаемой субстанцией, которую я определяю как Зло. Притом, что я в существование некоего Абсолютного Зла не верю, впрочем, как и в наличие такого же Добра. Если подходить к оценке с холодной головой – видимо, речь может идти о полной враждебности тьмы человеку, или ее неприспособленности для сколько-нибудь длительного поддержания жизнедеятельности человека, даже в чисто ментальной его ипостаси.

Каждый раз я оттуда катапультировался, поджав хвост, и лучшего способа мгновенного протрезвления, чем угодить во тьму, не знаю.

Как удивительно – побывал в невообразимом месте, и совершенно ничего путного не можешь о нем рассказать. Более того, не можешь даже предположить толком, ни где оно, это место, ни к чему оно. И вдруг, словно озарение – фраза, брошенная в разговоре женой: «Наше бессознательное пересекается с тем слоем мира, где непосредственно реализуется добро и зло».

Вы что-нибудь поняли? Я скорее почувствовал. А еще мне показалось, что я теперь знаю, откуда конкретно пришел тот чертенок, с которого начался мой рассказ.

Кстати, именно о чертенке мы разговаривали с женой, и это оказалось до того неожиданно…

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ. КАК ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

БЕДНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ЧЕРТЕНОК ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ

Ночь. Музыка. Коньяк. Дешевый. Сидим с женой, предаемся одному из любимейших наших занятий – выпивать и трепаться.

– Помнишь, я грозился однажды сесть за эссе «Как я был экстрасенсом»? Расписать детально весь свой аномальный опыт? Представь себе, уже начал. Раньше времени, наверное, но так вышло. Решил не разгонять попусту «Толкование сновидений», чтобы не испортить, и сам себя завел в тупик. Получилось едва-едва четыреста килобайт. Теперь нужна еще одна вещь небольшая – добить суммарный объем до нормального тома в твердой обложке. Ну, я и подумал: а почему не это? Кому-нибудь наверняка будет интересно.

– Это уж как напишешь, милый.

– Я начал прямо с чертенка. Помнишь?

– Конечно.

– Ну… за любовь.

Выпиваем за любовь. Ольга смотрит куда-то мимо меня неповторимым своим зеленым глазом, и вдруг произносит:

– А ведь это мой чертеныш был. Ты тогда не понял?

Так и говорит: «чертеныш». Звереныш, детеныш. Чувствую по интонации – речь идет о маленьком, безвредном, симпатичном даже существе. Мне года три понадобилось, чтобы при воспоминании о проходе чертенка сквозь нашу спальню не тряслись поджилки. А у нее, видите ли, «чертеныш».

– Твой?!…

– Ну да. Если мы об одном и том же говорим.

– Чес-слово, я чертей не каждый день вижу. Мы спали, он нас разбудил…

– Значит, тот. Да. Мы лежали, мимо проскакал чертенок. Помню. Это был мой чертенок. Я его вызвала…

Нужно отметить, что я этого заявления не пугаюсь, не удивляюсь ему, короче, одни сплошные «не». Я просто впитываю информацию. Всеми фибрами. Мы с Ольгой женаты года четыре, живем вместе, наверное, шесть, а поцеловались в первый раз лет пятнадцать назад. Верные друзья, надежные партнеры. Все удивления и испуги в далеком прошлом. Вызвала – так вызвала. Она и не такое может. Она однажды пепельницу керамическую разбила об мою голову мощным целенаправленным ударом. Вдребезги. Ей тогда удалось в первый (и последний на сегодня) раз серьезно меня оскорбить. Я-то думал, что такое принципиально невозможно – за святое зацепить, откуда у литератора, профессионального текстовика, святое? – и от неожиданности действительно оскорбился. Как нарочно, стоял с двухлитровым кувшином воды в руке. И подумал, что будет очень весело слегка остудить любимого человека. А любимому человеку двух литров в лицо показалось много, и он меня пепельницей – хрясь! Пепельницу было жалко. Теперь это у нас любимый эпизод семейной жизни для вспоминания на людях. Люди обычно не верят, потому что мы с виду идеальная пара. Что, собственно, и есть. Нам бы денег побольше, мы бы вообще крылышки отрастили. «Это был мой чертенок. Я его вызвала». Что ж… Повод налить.

– Ну… за нас.

Выпиваем за нас.

– Между прочим, я тогда не спала. А вот это уже новость на грани легкого удивления.

– Оль, давай ты мне расскажешь, как все было на самом деле, а я это возьму на диктофон, и потом…

– Не надо, а?

– Как хочешь, моя госпожа. Значит, вызвала. Злая была, да?

Она умеет злиться, умеет ненавидеть. Умеет любить. Это, наверное, единственный на свете человек, перед которым я – зная за ним миллион слабостей, – преклоняюсь. Мое одноглазое детство, припадки дурной эмпатии, служба в армии – полная фигня по сравнению с тем, что превозмогла эта молодая яркая женщина.

– Да, я была очень злая. Вроде бы лежала в постели рядом с тобой, уютным таким, теплым, а чувствовала только острую ненависть к той ситуации в которой мы находимся. Начала думать о прошлом, стало еще хуже. Думала, думала… Думала о том как мне хочется послать к черту всех родственников, всех, кто так или иначе окружал меня с детства. Все эти сволочи, черт бы их побрал, желали только одного – чтобы я походила на них, была им удобна. Все ошибки своего пути, не давшие мне выбраться из этого раздолбанного и десятки раз проклятого мною дома, с моей распроклятой бабушкой (…), и так далее, и тому подобное, вдруг предстали передо мной с особой силой. Они вызывали ненависть и отвращение ко всем тем, кто прикладывал руку к моему «воспитанию», желание, чтобы они провалились в тартарары со всеми вытекающими последствиями. Я лежала и ненавидела. Себя и свое бессилие справиться с собой, с тобой, заставить все перевернуться. Знаешь, неси диктофон.

– Теперь уже я не хочу. Слушать-то больно, а писать – как?

– Смотри, поздно будет.

– Да и хрен с ним. Это твое, наше. Это никого больше не касается.

– Может быть, очень даже касается. Точно не хочешь записать?

– Не хочу. Ну… за тебя.

Пьем за нее.

Дальше пойдет реконструкция. Хорошо, что я не стал включать диктофон. Пленка отразила бы бешеный эмоциональный накал, с которым Ольга описывала события той ночи, и я просто не стал бы расшифровывать запись. Потому что это переживания такого уровня, который действительно никого не касается. А вот относительно холодная и бесстрастная фиксация событий… Заранее приношу извинения за возможные стилистические огрехи.

Она просто очень сильно захотела, и он пришел. «Я мечтала стать немедленно совсем другой и иметь силу перевернуть все вокруг, неважно, какой ценой. Единственно, чего я не хотела – это потерять тебя и нашу любовь».

– А чем, извини пожалуйста, черти-то могут помочь в такой ситуации?

– Ты не понимаешь. Пришло то, что могло прийти. Это могло лежать только в другой плоскости, нежели та, в которой я обычно жила. Это было что-то очень злое.

– Такое же злое, как ты в ту ночь? Адекватный ответ?

– Наверное. Ты учти, этот чертенок не был для меня неожиданным. В моей комнате время от времени появлялось что-нибудь страшноватенькое. Невозможно жить в ровном состоянии в мире, который приносит, конечно, и радости, но в целом совершенно не устраивает тебя…

У-упс. Выпиваем. Закуриваем.

– А я, дурак, лежу, никого не трогаю, и тут – на тебе! Знаешь, как я боялся, что ты проснешься, и тоже его увидишь?!

– Твоя проблема. То есть спасибо за беспокойство, конечно…

– Значит, ты лежишь, не спишь, и тут оно является…