Как я охранял Третьяковку

Доверительно приобняв Витю за плечи, я сообщил ему (не без затаенной гордости в голосе) следующее:

– А я ведь, признаться, сыграл определенную роль в судьбе этого юноши, Виктор Карлович.

– Да? – разомлевший Витя был весь внимание.

Мне пришлось прокашляться, чтобы быстро прикинуть как далеко я могу зайти. Пожалуй, достаточно далеко.

– Мой двоюродный дядя, завкафедрой утководства Ветеринарной академии крайне заинтересовался илюшиной селекционной работой. С моих, естественно, слов. Я организовал их личную встречу, в результате которой Илюша был зачислен сразу на второй курс без каких-либо вступительных экзаменов. Дядя сказал, что Илюха – самый настоящий самородок, Ломоносов наших дней. И что он, дядя давно не встречал человека настолько тонко понимающего утку.

У Вити не осталось уже никаких слов для восхищения. Он нечленораздельно светился изнутри. Сил у инженера хватало только на то, чтобы разводить руками и растерянно приговаривать: «Не может быть! Не может быть…».

Я решил, что на сегодня хватит с него чудесных открытий.

Под вечер я имел непродолжительную беседу с Лехой Егоровым. Прощай Молодость находился в необычном для себя состоянии возбуждения.

– Что такое, Леха? Кто тебя обидел? – дружески осведомился я.

Дед Прощай прямо пыхтел и булькал:

– Да представляешь, Фил, подваливает ко мне на пятую этот… – Леха взял паузу, подыскивая подходящее слово, – …этот поц Курочкин и просит, бля, выпилить какие-то херовы наличники!

Я живо представил себе злого, третий час не менявшегося на «покурить» Прощая, хмуро топчущегося на зоне, и хитроумного Виктора Карловича, вознамерившегося на халявку украсить свою недвижимость изящной вязью. Ай, жирняво!

– Наличники?! – притворно удивился я. – Хуясе! Ну а ты чего?

Леха, воспроизводя сцену своей беседы с Витей, негромко, но очень внушительно проговорил:

– Я щас тебе, блин, всю жопу наличниками заколочу, мудило!

При этих словах он скорчил совершенно зверскую рожу.

– Молодец, Леха! – похвалил его я. – Это ты правильно сказал.

Илюху я сам вызвал на откровенный разговор. Ему надо было вкратце напомнить о сути вопроса, так как в вереницах зеленых собак, плывущих по оранжевому небу он мог просто не обратить внимания на Виктора Карловича, или отнестись к нему как к прихотливой галлюцинации, как к сумбуру случайных мутных пятен.

– Илюш, – говорю, – ничего такого не случалось в последнее время?

– А что должно было случиться? – вопросом на вопрос ответил задумчивый Кропачуха.

– Ну… – я неопределенно повертел ладошкой. – Витя Курочкин к тебе не подходил, например?

– Какой Витя, Фил? – по-прежнему ничего не понимал Илюха.

– Да новый такой дядя. С бородой…

Илюха, уперев взгляд в одному ему видимую точку пространства, надолго задумался. Я уже было решил, что парниша вознесся вместе с зелеными собаками в оранжевое небо, когда он вдруг расплылся в мечтательной улыбке:

– Фил, это ведь ты ему натер, будто я уток развожу?

– Я, – пришлось сознаться мне.

– Кру-у-уто! – протянул Илюха и воспарил в астрал.

Я похлопал его по плечу и пошел своей дорогой.

Получалось, что Виктор Карлович, потерпев неудачу с Егоровым, попытал еще счастья с мнимым утководом Илюшей. Феноменально…

Встреча с самим Витей была эмоциональной. Он подбежал ко мне и неумело ёрничая, стал ожесточенно трясти руку.

– А-а-а! – загундосил Курочкин. – Вот и Фил – любитель уток!

Я мягко, но, решительно высвободившись из его цепкого рукопожатия, холодно парировал:

– Если вы больны, друг мой, то полечитесь. О каких таких курицах вы изволите тут мемекать?

– Утках… – уже не так уверенно поправил меня Витя. – Ну как же… Ты же говорил…

За его спиной Иван Иваныч выразительно покрутил пальцем у виска. Я только пожал плечами, мол, человек слишком много работает, притомился.

Второй раунд укрощения Виктора Карловича Курочкина был чистой воды экспромтом. Обстоятельства повернулись таким боком, что не использовать их я просто не имел права.

Предысторией явилась благотворительная акция некой крупной фирмы, направленная на поддержание угасающей жизни в несчастных сотрудниках Третьяковской галереи. Речь, конечно же, не идет о сотрудниках «Куранта» – передохни мы хоть все до единого, никто бы и пальцем не шевельнул. Дары предназначались кадровому третьяковскому составу: смотрителям, экскурсоводам, научным работникам.

Конкретно помощь выражалась в грузовике просроченного мороженого, состоявшего сплошь из загустителей, эмульгаторов и ароматизаторов, идентичных натуральным, а также в нескольких ящиках такого же дрянного, откровенно химического происхождения шампанского. Кажется, дело было под Новый год – всем хотелось быть добрыми.

Грузовик, значит, приехал, а разгружать его некому. По странному обычаю помочь с разгрузкой, а точнее взять ее целиком на себя, администрация настоятельно попросила бодрых секуритати, то есть «Курант». Е.Е. Барханов, являясь мужчина исключительной душевной широты, редко отказывал в подобных просьбах. Вернее сказать, не отказывал никогда.

В результате «Курант» носил стулья на левые концерты пианиста Плетнева, «Курант» передвигал монументальные скульптуры, «Курант» вешал и снимал картины, «Курант» вообще много и охотно занимался совсем не своими делами. Хорошо еще, что ни разу не поступало предложений вымыть полы или расчисть от снега Лаврушинский переулок – добряк Е.Е. и на эти святые дела выделил бы бойцов.

Лично меня всегда занимала и одновременно удивляла та необыкновенная отзывчивость, с которой наш начальник откликался на все эти призывы о помощи. Я вовсе не против помогать кому-либо, я просто не люблю делать это по принуждению, и вдобавок регулярно выполнять чью-то постороннюю работу, что называется «за спасибо», а то и вовсе без оного.

Понятное дело, Е.Е. желал иметь задушевные отношения с третьяковской администрацией, ошибочно полагая, что это может как-то положительно сказаться на перечислении зарплаты в срок. Ну или хотя бы с опозданием не более двухмесячного. Во всяком случае, он именно этим соображением урезонивал борцов за социальную справедливость.

Слабость доктрины «мы на них батрачим – они нам платят деньги» была слишком очевидна. Все доводы нашего лидера разбивались о неприглядную действительность: батрачить-то мы батрачили исправно, а вот бабла по три месяца не видали. Ну так, тем более, сложно было понять, какое отношение вся эта полюбовность имеет ко мне или любому другому курантовцу!

Впрочем, в описываемом случае на разгрузку мороженого вызвались Олег и Ваня – два наших неутомимых подхорунжих. А они не такие люди, чтобы спокойно проходить мимо целого грузовика мороженого. Невзирая на то, что я уже написал про Олега и Ваню, а также на то, что еще напишу, невозможно отрицать той по-настоящему трогательной заботы, которую они периодически проявляли о своих бедных товарищах по оружию.