Как я пришел в Сознание Кришны...

Через два года пришел жить в храм. Так я начинал пытаться осознать Кришну.

Дмитрий с. Курба

Детство до 13-и лет — это счастье, наполненное друзьями, маленькой уютной сельской школой, тишиной леса и любимой бабушкой.

Отрочество — это резкая противоположность беззаботному детству.

Переезд в Сухуми, другая бабушка и война за самого себя, за свое место «под солнцем». Было все: слезы, веревка на шее, драки, любовь, спорт. Были и пакет с клеем на голове, и бензин в баке, и первая сигарета под стаканчик водочки. Ну и, конечно же, абсолютное нежелание постигать науки. Переезд надолго выбил из колеи.

Но к дурному я не пристрастился: не курил, почти не пил, усиленно занимался каждый день спортом, влюблялся и был любим. А самое главное — много читал.

У нас была хорошая библиотека, мама была учителем немецкого языка, много выписывали газет. Бывало, ели один хлеб, но зато читали большое количество прессы. Остались вдвоем с мамой, родители разошлись, когда мне было пять лет. Мама как человек разумный не мешала мне видеться с отцом и его родственниками.

Время было перестроечное. Ломалось все, ломалось и сознание, начали говорить о возрождении духовности. Тогда это меня еще не тронуло, хотя я был очень рад, что справедливость восторжествовала.

Книги я читал запоем с одной целью — понять взаимоотношения между людьми. Они меня научили основным вещам: не воровать, уважать других людей, никому не делать проблем и довольствоваться малым, хотя большого и не было. Но они не дали главного — Бога.

После окончания школы я осуществил свою мечту и вернулся на свое «болото» — в Курбу, к своей любимой бабуле. Устроился на работу, пилил лес на пилораме, гулял со своей будущей женой, читал, а главное — наслаждался покоем.

Перед армией женился, жена была на сносях. В армию проводили, как положено на селе, шумно и весело. После отпуска остался дослуживать в Сухуми.

Войны еще не было, но ситуация была неспокойная, поэтому добровольцев брали с удовольствием.

Когда началась война между абхазцами и грузинами, то за один год она унесла с одной только абхазской стороны три тысячи человек убитыми.

За четыре месяца войны, от начала ее и до своего ранения, я испытал все ощущения и чувства, которые можно представить.

Первое чувство было растерянности, когда услышал выстрелы и крики отца-командира: «Иди, куда хочешь, мы теперь отвечаем только за себя».

Мама осталась в зоне оккупации, что с ней, я не знал в течение двух последующих лет, а увидел только через четыре года.

В течение длительного времени я не верил, что все происходящее реальность. Но, верный присяге и мужескому долгу, я не удрал в Россию, как сделали остальные трое сослуживцев и группа офицеров, а присоединился к абхазским формированиям и стал принимать активное участие в войне по мере своих возможностей.

Следующее сильное впечатление произвели тела пяти убитых молодых солдат, которых привезли ночью на базу, где формировались отряды ополченцев. Тогда стали зарождаться мысли о бренности жизни и о легкости ухода из нее.

На следующий день, когда мы выходили из города, произошел обстрел вертолетами. Тогда, испытывая животный страх, я вышел из тела и вознесся на вершину дерева, росшего на горе. Я понял, что тело может работать по неведомым нам законам, и подумал о невозможности полностью им управлять.

История с артобстрелом.

Противоборствующие стороны в Абхазии договорились вывести свои воинские подразделения за пределы Сухуми. Мне и одному абхазцу поручили сопровождать машину с боеприпасами. Погода была отменная. Проехали мост. Дорога, петляя, стала подниматься вверх. Обернувшись, мы полюбовались Сухуми, городом, пока еще прекрасным своей густой зеленью, чистотой и довольством.

Наше благостное состояние нарушил вопль: «Воздух! Всем в укрытие!» Над нами появились три вертолета в боевом порядке. Все наши кинулись в горы, вдоль которых шла дорога. Вертолеты начали атаку. Мы услышали отвратительный скрежет выпускаемых ракет и серию взрывов впереди. В голове одна мысль: «Попадет в машину, не найдут даже наших ботинок!» В тот же миг, и это по сей день для меня загадка, я оказался на вершине горы, обхватил какое-то дерево двумя руками, сжался в комок и завыл от отчаяния. В этот момент я проклинал свою жизнь и дикую идею приехать служить в «горячую точку»...

Расстреляв свой ракетный боезапас, вертолеты удалились. Я отодрал руки от дерева и стал спускаться с горы. Мне открылась кошмарная картина: на дороге горели две машины, а вокруг них суетились люди с закопченными лицами. Они подбирали убитых, перевязывали раненых. Рядом стояло дерево, и, подойдя к нему, я застыл от ужаса: на ветвях дерева, словно игрушки на рождественской елке, висели куски мяса и клочья обмундирования — все, что осталось от водителя грузовика. Едкий запах гари забивал смрад, источавшийся деревом, щедро политым кровью.

Содрав с ветвей «украшения», мы сложили их на плащ-палатку, завернули все и отнесли в сторону. Очень сильно захотелось есть. На счастье, впереди нас ждали местные жители с едой: фруктами, овощами, хлебом, сыром и мясом. Утолив зверский голод, мы легли в тень и заснули, как убитые...

Всю войну описать потребуется много времени и душевных сил, Господь заботливо припрятал это в глубинах моего сознания.

Меня потрясла смерть моих товарищей, когда одного из них я собирал на плащ-палатку. Он подорвался на мине. Меня удивило то, как я его собираю. Это тело было просто кусками мяса, а не тем, кто улыбался мне пять минут назад. Не было ни жалости, ни страха, а была только пустота.

Когда мы лежали под фундаментом забора-сетки, а в нескольких метрах падали красные, раскаленные осколки довольно крупных снарядов, я, до боли впившись в землю руками, повторял: «За что?!» В тот момент у бойца-абхазца не выдержали нервы, он вскочил и упал; осколок вошел ему в спину, перебив позвоночник и почки, но он еще жил. Тело его лежало в двух метрах и издавало хрипящие звуки. И никакая сила не могла нас поднять, чтобы помочь ему. Мы выли, грызли камни, а помочь не могли, было страшно. С такой раной долго не живут, он умер по дороге в госпиталь. Было стыдно и противно от самого себя.

Тогда ко мне не пришел Господь, видимо было еще рано.

Мы верили в судьбу, и эта вера давала силы. Если ты понимаешь, что от судьбы не уйдешь, нет смысла бояться. Вот так начиналось признание Высшей силы, тогда еще мне непонятной.

Впереди были потери товарищей, доводящие до отупения артиллерийские обстрелы из минометов, пушек, танков, «града».

Была дикая радость от ощущения стрельбы, когда автомат дрожит в руках. Были пробежки при луне между окопами под свист пуль. Была «дурь», от которой можно дико смеяться или впасть в предсмертное уныние, были поминальные застолья. Были бельевые вши, которых невозможно вывести, потому что они вездесущи. Был «кайф» мародерства, когда ты ползаешь по брошенным домам, ищешь еду, нательные вещи, туалетные принадлежности...