Как я стал кинозвездой

Спросили, играет ли он на каком-нибудь инструменте.

— Да, — ответил он. — На губной гармонике.

— А танцевать умеешь?

— Умею. Народные танцы, ну и современные — рок, брейк.

— А можешь прочитать нам какое-нибудь стихотворение?

— Могу. «Казнь Васила Левского» Христо Ботева.

— Прочти, пожалуйста.

Я ни разу раньше не слышал, как он читает стихи, и ожидал посредственной ученической декламации, а Кирилл, к моему изумлению, не декламировал стихи — он почти рассказывал, лишь слегка подчеркивая ритм и рифму, но с таким внутренним волнением, с таким поэтическим чувством, что у меня на глаза навернулись слезы.

О мать Болгария, край мой милый, о чем горюешь, рыдаешь слезно? Проклятый ворон, над чьей могилой во мраке каркаешь ты так грозно? [4]

Я посмотрел на гостей; они тоже, казалось, были совершенно покорены искренностью исполнения. Недаром же дали дочитать до конца, ни разу не прервав. Михаил Маришки спросил Кирилла, кто научил его так читать стихи.

— Никто, — ответил он, — я сам. Я очень люблю поэзию.

4

Перевод П. Железнова.

Сценарист и режиссер многозначительно переглянулись, и Маришки обратился ко мне:

— У нас сегодня в клубе встреча с «Золотыми колокольчиками». В четыре часа. Вы не пришлете на эту встречу Милену и Кики?

— Они и так будут там, — объяснил я. — Милена поет в этом хоре. А Кики возглавляет штаб по розыскам Энчо Маринова.

— Замечательно!.. А теперь идем к Лоре Мариновой.

— Я с вами, — сказал я и, к великой радости класса, объявил свободный урок.

3. Странные явления в семье Мариновых

Я позвонил в дверь их квартиры с чувством некоторой неловкости: что ни говорите, побег Энчо — опасный или нет — горе для его родителей.

Дверь отворила Лорелея.

Я с трудом узнал ее, так она изменилась со времени нашей последней встречи. Похудела, лицо осунулось, глаза, пылавшие раньше творческим восторгом, теперь были тусклыми, погасшими.

— Что вам угодно? — Она никого из нас не узнала.

— Вы нас не помните? Неужели не помните? — удивился Маришки. — Мы из Киноцентра.

Эти слова, похоже, разбудили ее. Она выпрямилась, зрачки расширились.

— Вон! — истерически крикнула она. — Не желаю вас видеть! Лжецы! Коварные обманщики! Лицемеры!

И захлопнула перед нашим носом дверь. Я звонил, стучал, звал — все напрасно. Пришлось спуститься на улицу, зайти в ближайшую телефонную будку и набрать номер. Маринова тут же сняла трубку: очевидно, ждала вестей от сына. Я втолковал ей, что мы пришли в связи с исчезновением Энчо. Только тогда она согласилась принять нас.

Молча, не переставая тихонько всхлипывать, провела нас в гостиную. Не предложила сесть, смотрела исподлобья, особенно убийственные взгляды бросая на режиссера, и тот, бедняга, ежился под ними, как под дулом автомата.

— Что вы хотите мне сказать? — наконец спросила она. — Энчо у вас?

— Почему у нас? — удивился Маришки.

— Чтобы отомстить вам, вот почему! — с лютой злобой прошипела она. — За то, что вы нанесли ему смертельную рану. Вас нужно судить, посадить за решетку, повесить, отрубить голову… — И, не сумев припомнить еще более жестокой казни, разрыдалась.

— Успокойтесь, товарищ Маринова, — сказал я, — успокойтесь! Энчо найдется. Группа наших школьников предпринимает крупную операцию по розыску…

— Ох! — Она опять всхлипнула. — Я не смогла его найти, так неужели же дети… — Она вынула из кармана изрядно помятый тетрадный листок. — Вот что мы утром нашли в почтовом ящике: «Я жив и здоров. Не ищите меня! Не желаю быть кинозвездой!!! И кастратом тоже! Энчо».

Лорелея снова громко всхлипнула, а меня разбирал смех: я вспомнил ужас, который внушали ее сыну операции и уколы.

Неожиданно из прихожей донесся подозрительный шум.

— Кто там? — испуганно вскрикнула Лорелея.

Шум затих.

— Кто? — опять закричала она и, так как ответа не последовало, выбежала из комнаты. Я — за ней.

В прихожей в неестественной позе человека, пойманного на месте преступления, стоял Цветан Маринов, отец Энчо. В руке у него была лиловая сетка, набитая колбасой и бутылками с вином и лимонадом. На губах застыла виноватая улыбка.

— Цветан? — удивилась Лорелея. — Почему ты здесь? Ты же собирался искать Энчо.

— Ддд-а… — Он заикался совершенно так же, как его сын, когда попадал в затруднительное положение. — Я-яя ищу… в-все время ищу… вместе с моими сотрудниками… но мы устали, да и проголодались… Ну, я и пришел кой-чего захватить, чтобы отнести, угостить…

— Господи! — со слезами воскликнула Лорелея. — Наш сыночек, быть может, покоится на дне водохранилища, а его папаша хлещет вино! Как не стыдно!

— Подумай сама, Лора. — Маринов придал лицу скорбное выражение человека, чей сын, возможно, покоится на дне водохранилища. — Если я их не накормлю, они разойдутся по домам. Сама знаешь, как бывает… — И он повернулся ко мне, словно только сейчас заметил: — Вы, товарищ Боянов? Какими судьбами?

Явно хотел увести разговор от щекотливой темы…

— Я привел товарищей из киностудии, — объяснил я. — Они хотят поговорить с вами по поводу Энчо.

— Я сейчас не могу, — поспешно, словно испугавшись, ответил он. — Меня ждут… У них… Я хочу сказать, у моих коллег… из аптекоуправления… У них с утра крошки во рту не было…

— Перестань, Цветан! — робко прервала его жена. — Не умрут твои аптекари… Сядь и выслушай, что нужно от нас товарищам…

Он нехотя подчинился. Опустил лиловую сетку на пол и присел на краешек стула, как подсудимый, готовый безропотно принять самый суровый приговор. В его манере держаться было что-то подозрительное…

— Товарищ Маринов, — спросил Романов, — есть у вас еще какие-нибудь весточки от сына?

Маринов так раскашлялся, что долго не мог вымолвить ни слова. Потом, пряча глаза, сказал:

— Никаких… Только та записка, которую мы утром вынули из ящика. Где мы только не искали его! Все аптекоуправление поднято на ноги. Не могу понять, что означают слова: «Не хочу быть кастратом». Какая чушь! Никто и не собирается его кастрировать. Зачем мне сын-кастрат? Мой сын должен быть мужчиной и, когда я состарюсь, подарить мне внуков.