Как жизнь, Семен?

Валерке досталась роль медведя. Роль ему очень понравилась, потому он решительно возразил:

— Убежишь. Не только ты, а любой убежит.

— Конечно, ты убежишь, — снисходительно сказал Ромка. — А я не таких медведей видывал. И даже злющего быка не побоялся, А у него рога — во! Силища!.. У десяти медведей столько не будет… Я шел, смотрю — девчонка…

И Ромка в десятый раз со всеми подробностями стал рассказывать о своем подвиге.

— Не хвастай, — остановил его Валерка.

— Что, неправда, думаешь?

— А то правда?

— А то неправда?

Вперед высунулся Сега.

— А пусть он посидит у кирпичного завода, — вставил он и даже подпрыгнул от удовольствия: разрушенный кирпичный завод находился в лесной чаще, и ходить туда многие боялись.

— Докажи, что ты храбрый.

— Ладно, не сдавался Ромка. — Докажу…

Место было мрачное. Кругом росла крапива, чертополох, серые поганки. Ромка пришел к заводу сразу после завтрака. Сел да так и застыл, боится пошевельнуться. Все ему кажется, что сзади кто-то есть. Лицо его становится то свекольным, то бледным, как полотно.

В лесу сумрачно. Пахнет прелыми листьями и мхом, изредка прощебечет сонная птица, и опять все замирает.

Близится к двенадцати. Скоро понесутся звуки горна.

Бери ложку, бери хлеб — Собирайся на обед!

И тогда Ромке можно бежать в лагерь, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Пусть ребята приходят к развалинам проверять: Ромка на кирпичах нацарапал свое имя.

Только все же сидеть еще долго. Хотел было сбежать раньше — авось, никто не узнает, но самолюбие удержало: а вдруг узнают в лагере — насмешек не оберешься.

«Я им докажу, — храбрится он, потому что, если не храбриться, то страх втрое усиливается, — Валерка на моем месте давно бы умер». Ромка незаметно для себя усмехается.

Вдруг сзади раздается треск сучьев, Ромка оглядывается и замирает.

Напролом продирается сквозь чащу… бурый медведь. Идет прямо на Ромку, крутит головой и фыркает, как загнанная лошадь.

Словно ветром сдунуло Ромку с развалин, сдунуло и понесло в сторону лагеря.

Хлещут ветки по рукам и лицу, высокая крапива жжет голые ноги, а ему ни до чего — мчится во всю прыть. И рад бы закричать «мама», да язык прилип, рад бы заплакать — слез нет.

Оглянувшись, Ромка похолодел. Медведь делал такие отчаянные прыжки, что ему мог бы позавидовать любой спортсмен из лагеря. Вот уже за спиной слышатся равномерные медвежьи вздохи и выдохи.

— Ма!.. — пролепетал Ромка и грохнулся на землю. Он знал, что, если лежать без движения, медведь может и не тронуть. Так Ромка и сделал, зарывшись лицом в мягкий мох.

Теперь он проклинал себя за то, что поспорил с Валеркой. Ромке представлялось, как его, растерзанного, найдут в этом глухом лесу.

Медведь медленно обошел вокруг храбреца и легонько пощекотал его мохнатой лапой. Ромка не переносил щекотки, но здесь даже не вздохнул. Тогда медведь шлепнул Ромку по затылку. Ромка не шевелился. Страх сковал его. А медведь медленно ходил вокруг мальчугана, видимо, обдумывая, что ему предпринять.

Неожиданно он начал ломать ветки и засыпать ими упавшего. Трудился он долго и, как видно, с наслаждением. Когда Ромка был сплошь завален ветками, медведь взобрался наверх и вдруг… сказал человеческим голосом.

— Эх, Ромка! Хороший ты был человек! — Медведь притворно всхлипнул.

— Валерка-а! — взвыл из-под ветвей Ромка, сбрасывая с себя тяжелый груз. — У-х-х! Ва-а-ле-ерка!

Он вскочил на ноги и принялся тузить «медведя».

— Хватит, Ромка, хватит, — давясь смехом, уговаривал его Валерка. — Я ведь пошутил. Х-ха!

— У-х-х! Валерка! З-дорово, — запинаясь, повторил Ромка. — И-и-и ка-а-ак это я не догадался? Знал ведь — ты медведя и-играешь!

Тем временем Валерка сбросил с себя шкуру и вытирал майкой вспотевшее лицо.

— А все же ты храбрый, — сказал он наконец. — Никто не просидел бы здесь так долго.

— Д-да, х-храбрый… Испугался как!

Он с интересом рассматривал сброшенную шкуру, потом спросил:

— Н-надену, ла-а-дно?

— Надевай, — согласился Валерка. — Кого-нибудь сейчас еще напугаем.

9. Валет

Мимо лагеря, извиваясь змейкой, течет светлая речка Ольшанка. Сначала по берегу идет густой лес, высокий и плотный, потом начинаются кусты и мелкий березняк, заросший малинником. За кустами просвет — там широкая поляна с медовым запахом цветов. Поляна — любимое место лагерной детворы. Сегодня сюда пришли ребятишки из отряда самых маленьких. Пришли с Марусей Борисовой, которая обещала читать им сказки. А за ними увязалась лагерная собачонка Валет.

Малыши уселись вокруг, слушают Марусю. По траве носился за шмелями Валет: то присядет, то прыгнет, как будто исполняет неведомый люду собачий танец. Сзади за бугром пристроился Сега Жожин.

Сега хитрый. Спрятав голову, он не глядя обстреливает ребятишек еловыми шишками. Его не видят, но за шишками следят и удивляются, откуда они прилетают. Но вот Сега попал Марусе по макушке. Девочка быстро оглянулась, заметила руку. Она позвала мальчика, но тот глубже спрятал голову и, наверно, думал, что его по-прежнему не видят. Тогда Маруся сказала:

— Прогоните его.

Малыши гурьбой бросились к Сеге и с торжеством вытащили из-за бугра за ноги. Почуяв недоброе, Сега отчаянно заревел. Ребятишки отпустили его, удивляясь, как мог из Сегиной глотки вырваться такой вой.

Но озорник хитрил. Оказавшись на свободе, он вскочил на ноги и пустился наутек.

Невдалеке сидел на траве, обхватив колени руками, Диамат Песочкин. Рядом, обливаясь потом, рыл лопатой землю Василий Самарин. Сега заинтересовался.

— Клад ищешь?

— Клад, — подтвердил Василий.

— Возьми в пай. Я тоже копать умею.

— Хитрый, — засмеялся Василий. — Я этот клад вторую неделю ищу. Скоро доберусь. Видишь — сначала земля попадалась, потом серебро, скоро золото пойдет.

Сега таращил глаза и видел только белый песок, какого много по берегам Ольшанки.

— Чего врешь? Врет он, Диамат, да?

Диамат пожевал губу, затем сгреб Сегу и начал тискать. Сега опять завыл. Спасаясь от крика, Диамат закрыл ладонями уши. А Сега пошел жаловаться вожатому, но своевременно вспомнил, что вожатый велел ему прибраться в палате. Прибираться не хотелось. Тогда Сега опять побежал на поляну слушать сказки.