Какого цвета любовь?

Ох! Подумаэшь, «Нови гёт»! – папа специально говорит «гёт» потому, что «гёт» по-турецки – жопа. Папе кажется, что это очень смешно. – Кто-то придумала и что тэпэр?! Давай, садыс, кушай, нэмного пасматри тэлэвизор и спат-спат!

Мама, однако, ближе к двенадцати немного расшаливалась и начинала напевать фальцетом каждый раз, из года в год, одно и то же:

– Новый год, Новый год! Каждый год Новый год! Каждый год Новый год!

И потом:

– Будем пить, будем пить, будем веселиться! – и доливала в оранжевую миску с кислой капустой постного масла.

А по телевизору шла «Карнавальная ночь», где летали серпантины, пили шампанское и Людмила Гурченко с умопомрачительно узкой талией, стоя вполоборота к телезрителям, пела «Пять минут! Пять минут!». Конечно, интересно, но на самом деле отвратительное зрелище! У порядочной женщины не может быть такого обтягивающего платья, когда всё выделяется и ещё она совсем не стесняется, что у неё есть грудь, и она, вместо того, чтоб как-то скрыть это, делает так, что она торчит! Прошлась бы ты у нас по улице в таком платье! Ей бы из её же муфты кляп сделали, чтоб не орала громко, когда её в кусты тащить будут!

На её просьбы пойти втроём на всю ночь к кому-нибудь в гости встречать Новый год мама отвечала:

– Ты что, ненормальная?! Куда я среди ночи пойду?! Я что, бездомная?! Новый год – семейный праздник! Приду, скажу: «Ага! Здрасти! Можно, мы у вас будем сидее-еть? На черта мне это надо?! Когда захочу – лягу! Когда захочу – встану! Кому чужие люди в доме нужны?!

И всегда будет так… всю жизнь – мама будет придвигать к себе эмалированную миску и есть свою кислую капусту. Если только… если только удастся выйти замуж, то есть её «возьмут в хорошую семью». Но и тогда будет сидеть свекровь, или как это называется, мать мужа, есть такую же капусту; ещё какой-нибудь лысый его старший брат, замужняя сестра без мужа с малолетними детьми, которые за всё хватаются и всё переворачивают… Аделаида готова была разрыдаться!

Первого января, сразу после «бессонной ночи» можно было отдохнуть. Потом «сесть за уроки» и делать их все каникулы: «повторять пройденное», писать диктанты, изложения, потому что «положение было очень плохим» и за время каникул надо было «войти в колею», чтоб не «остаться за бортом».

Ну, так что? – Фрукт стоял посреди класса, засунув руки глубоко в карманы школьных брюк, расставив ноги и ритмично покачивался на них. Он всегда стоял именно так. – Кто желает отметить конец года? Мои сваливают в субботу днём! – Рыжая шевелюра раскачивалась в такт ногам и полуулыбка, полуухмылка опять блуждала по его наглому лицу.

– Да кто ж не желал отметить?! Все желали! И конец года, и четверти, и и-и-и… Мало ли кто чего желал отметить!

Аделаиде на этот Новый год необычайно повезло. В табеле стояли одни «пятёрки». Поэтому у неё появился вполне реальный шанс попасть к Фрукту на праздник.

Лорд принимал гостей довольно сдержанно. Он подходил к каждому, обнюхивал, но хвостом не вилял. Все тут же расползлись по комнатам. Пупок жрал за троих. Казалось, он специально дома неделю не употреблял пищу, или пил слабительные, чтоб очистить желудок, в надежде попасть в гости. На этот раз была рыба «фиш» и сладкий «штрудель». За роялем умастился Витька Шекеладзе по прозвищу «Шекел», на его коленях сидел Пашенька и они вдвоём страшно барабанили по клавишам и называли эту какофонию «Собачьим вальсом». Девчонки на диване рассматривали разноцветные, скорее всего импортные журналы, но на русском языке.

Улучив момент, Аделаида вышла в лоджию, где светились огоньки двух сигарет.

– Жиртрест, ты куришь?! – Чапа выкатил на неё участливые глаза. – Если что, я тебе оставлю два напаса!

– Не твоё дело! – фыркнула Аделаида. – Докуривай сам!

– Чапа, ты не прав! С дамами так нельзя разговаривать, – хмыкнул Манштейн. – Всамделе, мать, тебе чего? – обернулся он к ней.

– Ничего! На Пупка смотреть не могу! Хоть бы раз пришёл без своей сумки подмышкой. Да она ещё такая тоскливая! Двух слов связать не может, зато гонору-у-у!!!

– А, ну да… – изрёк Фрукт.

– Да ладно! – Чапа был в явно благодушном расположении. – Лишь бы Пупку нравилась, а нам-то чё?!

Пупку нравится всё, что в юбке и шевелится, – Фрукт загасил маленький, почти до фильтра докуренный «бычок» в мокрой крышке от солёных огурцов, – у него гормоны бегают.

– Что бегает?! – Аделаида не верила ушам. Слово «гормоны» она знала, знала, что они бывают «мужскими» и «женскими», но, что это знал Фрукт и, ни капельки не стесняясь, говорил о гормонах вслух, было очень неожиданным!.. Да ещё в её присутствии, в присутствии «девочки из хорошей семьи»! Он её совсем не уважает? Она ведёт себя как-то не так? Может, не надо было входить к ним – двум пацанам на балкон? Вот теперь во что это выливается! Говорить о мужских гормонах Пупка – это верх неприличия!

– Гормоны бегают! – Манштейн стряхнул со штанов упавший пепел. – Ты чего ёрзаешь? – Он состроил свою знаменитую ухмылку и поправил на шее белый шарф. В свете уличного фонаря улыбка-ухмылка казалась особенно кривой и противной.

«До чего он всё таки некрасивый!» – в очередной раз удивилась про себя Аделаида. Но ещё более странным было то, что ей хочется поговорить именно с этим непонятным типом, произносящим слово «гормоны», как будто он рассуждает о блюде зелёного горошка!

– Можно подумать, ты о гормонах слышишь впервые! Или ты удивилась, что о них слышал я? – Фрукт потянулся к пачке за новой сигаретой. – Так прости, у меня мама врач. Гормоны бывают не только половыми. Гормоны – это продукт функции желёз внутренней секреции, и говорить о них совсем не порочно.

«Ишь ты! Слова-то какие знает!» – Она вдруг без причины неожиданно разозлилась.

– Тебе в целом ничего не стыдно! – В Аделаиде вдруг возопила «женская гордость», и пришли на ум всякие разные, годами вдалбливаемые, мысли о «целомудрии» и «девичьей непорочности». Видела б её сейчас мама на веранде в темноте одну с двумя курящими папиросы одноклассниками.

– А почему должно быть стыдно? – Фрукт сделал неопределённый жест рукой. – Гормоны иметь можно, а говорить о них нельзя? Что-то я не совсем понимаю…

– Я пошёл, потанцую, а от ваших медицинских бесед меня на сон потянуло! – Чапа лениво поднялся со стула и направился в комнату.

– Так почему стыдно? – Фрукт явно был настроен на дискуссию.

«Что теперь было рассказывать?! Что „самое дорогое у девочки – это её честь“, а такими разговорами эта самая „честь“ оскорбляется?! Что „береги платье снову, а честь смолоду“ и так далее, всё то, на что её натаскивала мама? Ведь явно он всё знает сам, просто прикидывается! А зачем прикидывается? Хочет выяснить, что по этому поводу думаю я? А-а-а! Скорее всего он хочет проверить на вшивость!» – Аделаида вспомнила, как мама ей рассказывала всякие случаи, когда мальчик устраивал девочке разные «проверки», чтоб узнать – порядочная ли она на самом деле, или только притворяется?

Аделаида впервые в жизни столкнулась с реальным интересом к своей персоне и очень затруднялась его расценить. «Чего это он? – прокручивала в голове Аделаида. – Какое ему дело до того, что я знаю и чего не знаю! Может, хочет кому-то про меня сказать, чтоб опозорить? Или… или… вдруг… а… вдруг он влюбился в меня?! В меня?! Нет, этого не может быть! Так ему вроде Карина нравится?..»

Аделаида сама пока ни разу не «влюблялась», но по простоте душевной думала, что тот, кто её не дразнит и не подшучивает над ней – влюбился! Как же иначе объяснить это поведение? Как только она замечала, что кто-то «влюбился», она сама начинала присматриваться к мальчику, находить в нём какие-то положительные черты и уговаривала себя, что он вроде как «ничего», что если не обращать внимание на овечье выражение лица и совершено кривые ноги, то он очень даже «симпатичный»… Она смотрела на него другими глазами, на переменках чаще проходила мимо его класса, пришивала свежие воротнички к форменному платью, которые сама шила, по утрам аккуратней причёсывалась. Вся эта «любовь», однако, продолжалось до тех пор, пока очередной любовный «объект» не произносил где-нибудь на очередной линейке: