Какого цвета ночь?

Звучали-звенели осторожные, почти ласковые вопросы. Они сначала подбирались к нему осторожно, крадучись, ходили кругами, только того и ждали, чтобы обрушиться из засады громобойным залпом, горным камнепадом, лавиной. Чтобы похоронить под собой, растрощить его косточки на безвольные маленькие молекулы, плавающие в слюдяной слизи.

— Я врач, вы должны мне рассказывать все… Вам будет легче, если вы мне расскажете все… Все. Все, что вы думаете, все, что хотите… Что вам снится… Вы помните, что с вами случилось? Что вы тогда чувствовали? Как это делали? Вы помните? Вы помните?!!

И он отвечал, испуганно сглатывая слюну, стоявшую комом в горле:

— Да, да…

Он был воском в руках врача — воском, который лепил умелый скульптор, чувствуя каждой клеточкой своих рук его податливость, его слезливую открытость, его мнимую благодарность — за то, что выслушают, поймут…

И он смотрел в спрятанные в кожистых мешках век глаза доктора так же недоверчиво, как смотрит затравленный зверь, загнанный острой палкой в угол. Лапа попала в капкан, ему больно, нет сил больше сопротивляться… Остается или покориться, или, визжа от боли, отгрызть собственную лапу и уйти по утреннему нетронутому снежку в лес, прихрамывая и оставляя на снежной целине цепочку крупных, красных, как клюква на болоте, капель крови. Так делают звери. Так не делает человек.

Новые вопросы сыпались как из рога изобилия:

— Мать свою помните? Увидеть хотите? Не хотите, потому что не помните или потому что помните? А щенка помните?.. Нет, подробности мне не нужны. Только ощущения, желания, мечты…

Его глухой голос вдруг неожиданно начинал крепчать, как летний легкий ветер, грозя усилиться до грозового шквала. Душа дрожала, натянутая как струна, с губ были готовы сорваться те ответы, которых ждал от него врач, но которые, как он знал, означали для него только одно: усиление режима, увеличение дозы лекарств, замену легких лекарств тяжелыми, теми, от которых в последнее время едва стал освобождаться задавленный химией мозг.

И поэтому он отвечал испуганно, сбивчиво, иногда глупо улыбался, иногда кривил рот, как ребенок, готовый расплакаться.

— Отвечай… Тебе хочется еще раз испытать это? Отвечай!

Он с трудом разомкнул губы и из последних сил просипел:

— Нет…

— Ты боишься наказания? — не отступал, не сдавался голос. — Ты бы сделал еще раз то же самое?

— Нет, — беззвучно разомкнулись сухие губы, тогда как все внутри его пело, кричало и рвалось навстречу оглушительно правдивому, открытому, страшному «да!»…

Я исподтишка разглядывала посетителя — благообразные седины, хрящеватый нос, бесцветно-серые глаза. Плюс дорогой галстук, блестящие ботинки стоимостью, наверное, не меньше моей годовой зарплаты. «Денег куры не клюют», — решила я.

Клиент молчал. В свою очередь он исподтишка рассматривал меня. Наверное, это было лучше, чем разглядывать отвалившуюся штукатурку на потолке. В возникшей тягостной тишине стало слышно, как за кухонной дверью пронзительно орал Мамай, требуя немедленной свободы.

— Кстати, меня зовут Виталий Васильевич Чипанов, — произнес посетитель и протянул мне свою широкую твердую руку.

— Таня, — представилась я.

Мы замолчали.

— Вы замужем? — Он первым нарушил молчание.

— Нет.

— А сколько вам лет?

— Двадцать семь.

— А моей дочери двадцать пять. — Лицо посетителя едва заметно затуманилось.

Странное любопытство… Я представила, как изнывает за дверью Мишка, слыша каждое наше слово и не имея легальной возможности вмешаться в разговор.

Через пять минут непринужденной беседы он знал обо мне все или почти все. И какой вуз я закончила, и где я работала, и что одно время я брала на передержку собак за скромное вознаграждение и что теперь работаю секретарем и одновременно главным детективом в нашем агентстве. Конечно, насчет «главного детектива» я немного преувеличила, но, с другой стороны, ведь в моем активе значится такое важное «шубное дело»…

Далее последовал рассказ про «шубное дело».

Новикова Катя, студентка третьего курса столичного пединститута, обычно возвращалась домой довольно поздно. Четыре пары лекций, потом еще нужно в читалку заскочить, кое-какую литературу полистать к семинару по психофизиологическому развитию детей младшего школьного возраста, а еще и хочется с подружками в кино сходить, на свидание пойти, по магазинам прошвырнуться, примериться к ценам на косметику… Да еще потом час с лишним трястись в переполненной электричке!

Вот и сегодня, когда часовая стрелка уже подтягивалась к девяти, светящаяся окнами гусеница пригородной электрички истерически взвизгнула тормозами возле платформы. На перрон вывалилась чертова уйма народу, в числе прочих мелькала и стройная фигурка Кати, одетой в куртку с пушистым меховым воротником и сапожки с оторочкой.

Раньше шести часов ей редко удавалось появляться дома. Катя жила в многоквартирном доме, в трехкомнатной малометражке, с матерью и отчимом. А еще у нее были братик Гошка в возрасте тринадцати самых пакостных лет и собака пудель Тошка. А еще у нее было много подруг, и даже в последнее время появился некий молодой человек, который претендовал на столь значимую роль в ее, Катиной, жизни, что при мысли об этом Кате становилось страшно. Это был не просто поклонник или рядовой ухажер из тех, чье имя забывается, как только человек исчезает из поля зрения, это был друг, близкий человек, и более того — любимый! Его звали Саня…

При мысли о нем Катю бросило в жар. Отношения между ней и Саней уже давно перестали быть просто дружескими. А не далее как неделю назад они почти неожиданно для себя решили пожениться…

Спустившись с платформы, Катя вступила на тропинку, ведущую по скользкой, поблескивающей ледяными пятнами грязи. Тропинка узкой ниткой вилась через редкий лесок. Эта дорога была самой короткой между платформой электрички и остановкой автобуса, и Катя всегда шла через лес, чтобы сэкономить время. Правда, на автобус можно было сесть и возле платформы, выдержав атаку доброго десятка остро заточенных локтей и чечетку стольких же ног в чрезвычайно тяжелой обуви на собственных ступнях. Но чем впихиваться в битком набитый «ЛиАЗ», куда как проще было пробежать через лес и сесть на другой маршрут, более свободный.

Обычно Катя возвращалась домой с Саней — он жил неподалеку от нее, в частном доме вместе с матерью, и всегда провожал ее до подъезда, даже если на улице стоял день. Но сегодня…

Вот уже неделя, как они поссорились. Катя вздохнула. Поссорились почти сразу же после того, как решили пожениться. Саня считал, что после свадьбы они должны жить вместе с его матерью в доме, где не было горячей воды и отопления, а половину комнаты занимала огромная русская печка.

«Я не могу оставить мать одну, — сказал Саня. — Как она без меня?» Но жить с родителями, безразлично, со своими или с мужниными, Катя не хотела.

— Нет, Санечка! — убеждала своего будущего мужа Катя. — Мы должны жить совершенно отдельно. А иначе что у нас будет за семья!

— Зачем платить деньги за комнату неизвестному дяде, если у моей матери полдома свободны? — резонно возражал Саня. — А деньги нам самим пригодятся, пока мы оба учимся.

— Спокойствие дороже любых денег, — парировала Катя. — На первых порах нам помогут родители, а потом я возьму учеников — выкрутимся как-нибудь!