Какой простор! Книга первая: Золотой шлях
Шрифт:
Лука рос без матери. Она бросила его отца, жила с кем-то в деревне, и деревня эта находилась где-то недалеко. За эти годы у мальчика накопилось злое чувство к матери. Но отец никогда не вспоминал о ней плохо. Может, мать не виновата? Может, она ушла подневольно? Жизнь — страшная. Она кладет на слабые плечи женщин грузную ношу мук, горы нелепой, изнурительной работы. Как грузчики, несут женщины эту ношу, пока не споткнутся и не погибнут, раздавленные. То, что Лукашка узнал за последние дни, было отвратительно. Он испытывал стыд, что родился мальчишкой. Значит, когда вырастет, то огрубеет и, как миллионы мужчин вокруг него, станет
Лука слышал: тяжело стуча юфтевыми сапогами, к Дашке ввалился Гладилин.
— Ты бы хоть лапы вытер. Наследил, дьявол! — беззлобно накричала на него Дашка.
— Что, не сладко живется? — спросил Гладилин, очевидно Ванду.
— А мне горькая — привычней сладкой. С сахара злею, а с водки толстею, — вызывающе ответила Ванда.
— За чем же дело стало? Я могу послать, опрокинем по баночке. Лукашка! — крикнул Гладилин и постучал согнутым пальцем в тонкую фанерную стенку.
В коридоре Гладилин сказал Луке:
— Вот что, сбегай к Игнатихе, возьми у нее бутылку.
— В долг?
— Ясно. Не будет давать, ты попроси, пускай запишет на мой кошторис.
— Я и так вчера просил. Говорит, за тобой пятнадцатая. Не даст, скаредная больно.
— Ну, ну, беги. Тебе она не откажет.
Жена лавочника Светличного Игнатиха жила через дорогу. Она тайно продавала самогон, кредитовала заводских до получки. Лука засучил по колени пестрядинные штаны, натянул кацавейку и побежал к Игнатихе. В лужах кипели дождевые пузыри. Небо висело облачное, низкое — прямо над головой, как потолок. По дороге мальчишка сообразил: лавочница не даст Гладилину без денег ни одной капли. Но он все-таки вошел в лавку и, заливаясь краской стыда, соврал:
— Тетя, отец просил дать ему в долг косушку водки.
Игнатиха вынесла, полную бутылку, протерла ее фартуком, равнодушно проговорила:
— С чего бы это его потянуло? Видно, и у него душа не из железа, — Она вытащила из кассы толстую тетрадку, отыскала в ней чистую страничку, написала «Иванов» и поставила палочку.
Лука не вернулся к Гладилину, зашел к себе в комнату и, сам не зная, зачем это делает, охватил горячими губами шейку бутылки и не отрываясь выпил несколько глотков. Его быстро разобрало. Хотел выйти на свежий воздух, но споткнулся, упал. Попытался встать — и не мог. Все предметы в комнате переворачивались перед ним. В полусознании он не помнил, как его рвало, как встревоженный, растерявшийся отец нашатырным спиртом приводил его в чувство, прикладывая к голове мокрое полотенце, а он колотил отца ногами и ругался.
XI
Ведьма переселилась к Дашке, в ее чистенькую, уютную комнатенку, целыми днями гадала на картах на марьяжного короля. На толкучке на Яшины деньги купила широчайший поношенный шелковый капот и моталась в нем по двору, сверкая голыми сильными руками. Была она еще крепкая, невысокого роста, держалась независимо, властно, будто на две головы выше всех. Сохранившаяся фигура ее вызывала в заводских женщинах завистливую ненависть и какой-то непонятный восторг в мужчинах.
— Красава, я тебя силком приворожу, — как бы шутя говорил Гладилин, все время нарочито попадаясь ей на глаза.
Но он не шутил и вскоре добился своего. Он нашел в этой женщине то, что околдовало его и что было так не похоже на привычную, обыденную,
грубую любовь. Необразованный, жестокий человек, никогда не читавший книг, Гладилин умел чувствовать тонко и глубоко. Ему казалось, что впервые он встретил на своем пути женщину, о которой мечтал всю жизнь. Она была для него лучше и краше всех. Он тосковал без нее, ходил по ее следам… Поведение Гладилина заметила его жена, которая сама путалась с Контуженным и, хоть об этом знал весь завод, умело скрывала свои шашни от вечно пьяного мужа.Как-то ночью, когда прикрученная к потолку казармы лампа отбрасывала бледный круг света, Гладилиха сказала мужу:
— Связался с Ведьмой, так и ступай к ней. Опостылел ты мне по горло.
Супруги чувствовали ту страшную обоюдную неприязнь, какую должны испытывать два каторжника, на всю жизнь прикованные друг к другу кандалами.
Жена лежала рядом, холодная, и шипела, точно гадюка. Гладилин привычно, без размаху, ударил ее по лицу.
— Замолчи!
И в ночь вплелось тонкое, как комариное жужжание, завывание Гладилихи:
— А-а-а-а… опять бьет, опять издевается… Караул!
Каждую ночь в казарме кто-нибудь из женщин придушенно, сквозь мужские ладони, зажимавшие ей рот, кричал, призывая на помощь. Никто никогда не отзывался на эти крики, и они постепенно замирали, заглушаемые тупым звуком ударов.
Но в эту ночь на крик Гладилихи прибежал Контуженный. Хотя Гладилин отпустил жену, первым словом Алешки было:
— Пусти… За что ты ее бьешь? Она не хочет с тобой жить. Сам шляешься по чужим бабам, а ее возле себя на цепи держишь, как собаку. — Он весь дрожал, в голосе его было больше просьбы, чем угрозы.
— Не хочет со мной жить, так какого шайтана хлеб мой жрет? — во всю глотку закричал Гладилин.
Баба заголосила пуще прежнего. Гнев заклубился в душе Гладилина.
— Вон отсюда, мамзеля поганая!
— Отдай мое одеяло!
За тонкую перегородку полетело рваное одеяло, все в клочьях слежавшейся ваты. Вслед за одеялом плюхнулись на пол старомодный сак и фанерный чемодан.
— Забирай. И чтобы ноги твоей тут не было больше!
— Отдай мой пальтрет!
Гладилин сорвал со стены фотографию женщины в белом платье и в шляпе со страусовым пером — дорогую намять лучших в ее жизни годов.
— Давай всё, и лампу давай, я ее за свои гроши купила!
Гладилин схватил лампу и изо всей силы ударил жену по голове. Стекло разлетелось во все стороны, по волосам женщины струйкой побежал керосин. Алешка бросился вперед, чтобы защитить любовницу, но в руках Гладилина, как свеча, загорелся нож и ожег лезвием плечо соперника.
Алешка, будто набитый мешок, уроненный грузчиком, свалился на пол.
— Кар-раул!.. Убили!.. Зарезали!
— Каждый день одно и то же, ругань, драки, пьянка, — пробормотал Лукашка, поспешно натягивая штаны.
На крики стал собираться народ. Пришла Дашка, а вместе с ней полуголая Ванда, прикрывавшая руками полные груди. Гладилин закрыл рукой глаза, покраснел, до крови прикусил губу.
— Развязал руки? — бесстыдно спросила женщина.
— Развязал!
— Скучные вы, ушибленные. А со мной сойдешься — умаешься, — пригрозила она.
«Гром без дождя», — беззлобно подумал Гладилин.
Вызвали Аксенова. Он прибежал взволнованный, оглядел рану, промыл ее карболкой, присыпал желтым вонючим порошком. Рану забинтовали. Рядом с Алешкой легла Гладилиха, довольная тем, что все так быстро уладилось. Через полчаса в казарме стояла обычная заполночная тишина. Только слышно было, как шуршат в горшках тараканьи ватаги.