Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

— Каждый из нас знает, на чьей стороне правда, но, как говорят, «сказал бы богу правду, да черта боюсь», — так закончил свои показания пленный.

В нем не чувствовалось ни угнетенности, ни испуга, и держал он себя так, как если бы явился добровольно. Когда его уводили, пленный повернулся, с порога сказал:

— Вы на нас не серчайте. Заставили служить — ну, и служим. Особого старания не выказываем. Была бы шея, а хомут найдется.

Иванов задумался над этими словами. Было ясно, что в петлюровских войсках появились пораженческие настроения.

«Полк Шевченко! Шевченко я его и возьму».

Иванов решительно поднялся с лавки, пошел в школу и попросил у учителя «Кобзаря». Весь вечер с карандашом в руках просидел над книгой, столь любимой им с детства. Мужественные стихи, призывающие народ к борьбе за свободу, снова захватили его, заставили многое вспомнить и заново пережить. Он знал по опыту, что мобилизованные крестьяне не хотят уходить далеко от своих хат, не хотят класть свои головы за непонятные им лозунги, за Петлюру, неведомо откуда свалившегося на них. С таким народом разговаривать можно, и ради этого разговора стоило рискнуть.

«Да, собственно говоря, чем я рискую, если отправлюсь в Чумаки? Какой-нибудь фанатик-националист может накинуться на меня, но если даже и найдется такой, он из простого любопытства даст мне высказаться, прежде чем пристрелит. А если я начну говорить на людях, у меня сразу найдутся сторонники, которые не допустят расправы». Так рассуждал Иванов, отложив в сторону взволновавшего его «Кобзаря».

Поздно ночью вернулся командир отряда, сбросил шинель, устало присел к столу, посмотрел на бритую голову Иванова, освещенную светом церковной свечи, заглянул в книгу.

— Стишками балуешься?

— Силы от них набираюсь. — Механик поднялся из-за стола. — Какая силища в стихах Шевченко! Ею полки покорять можно. — И заявил как о решенном деле: — Я поеду к петлюровцам, почитаю им Тараса.

Если бы перед ним был не старый большевик, о котором он много наслышался, командир расхохотался бы. Кто, кто, а уж он-то хорошо знал, что стихами врага не одолеешь. Но он не сказал этого, а только передернул крутыми плечами.

— Опасная затея. Знаешь поговорку: «В полую воду за рекой не ночуй»?

Иванов приказал ввести пленного петлюровца, внимательно взглянул ему в глаза и спросил, может ли он проводить его в Чумаки, в расположение своего полка?

Пленный не удивился, сказал:

— Купил я себе лихо за свои деньги! — Он достал из широких полотняных штанов кисет домашнего тканья.

Иванов обратил внимание на то, что табак самосадный. Такое курево в армии Петлюры не выдавали. По всем признакам, пленный местный житель.

Иванов вытащил из кармана наган, сунул его под подушку, положил в карман «Кобзаря».

Петлюровец ждал его на улице на коне. Командир отряда сошел с крыльца, коснулся ноги Иванова, вскочившего в седло.

— Еще раз: не советую ехать. Ухарство до добра не доводит. Вас расстреляют и фамилии не спросят.

Кто-то предостерегающе бросил из темноты:

— В чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Иванов улыбнулся.

— Ну, ну! Плохо вы знаете силу большевистского слова. Я ведь агитатором работал.

Выехали в поле, за боевое охранение красноармейского отряда. Иванов плохо держался в седле, не в ритм коню, срывающемуся на галоп. Петлюровец скакал рядом, рассказывал, как в их части офицеры избивают солдат, а командир полка, помещик Багмет, отобрал хлеб, посеянный крестьянами на бывшей его земле. Недовольство в полку растет. Каждую ночь расстреливают пойманных дезертиров.

— Посадили блоху за ухо, да и почесаться не дают.

Было еще темно, Иванов не сразу заметил черную фигуру часового с винтовкой, отделившуюся от телефонного столба на дороге.

— Хто йдэ?

Донесся лязгающий звук затвора, но Иванов, не останавливая коня, продолжал ехать вперед.

— Хто йдэ? — уже скороговоркой повторил часовой, делая шаг вперед и прислоняя приклад винтовки к плечу.

— Свои, — ответил дряблолицый петлюровец.

— Це ты, Мыкыта? — спросил часовой.

— Мы, — ответил петлюровец, проезжая мимо и скашивая глаза на пулемет, у которого, прикрывая ладонями искры цигарок, сутулились люди.

Когда въехали в село, утренний туман рассеялся, становилось все светлей и светлей, горланили петухи, брехали собаки. Дорогу перешла молодица с пустыми ведрами на расписном коромысле. У нее были крутые черные брови, карие глаза, иссиня-черная коса, завернутая на затылке в корону. Женщина неприязненно посмотрела на всадников. И этот взгляд сказал Иванову: в селе ненавидят непрошеных постояльцев.

На улице стояли повозки, в них на соломе и сене спали петлюровцы, накрывшись жупанами, попонами и голубыми шинелями. Возле колодца с длинным журавлем солдаты поили коней и, широко расставляя ноги, умывались холодной водой.

На майдане возле церкви стояла готовая к выступлению батарея. Колеса орудий покрывал толстый слои обмерзлой грязи с налипшим на нее сеном. Невдалеке молодой офицер лупцевал по лицу ездового, который годился ему в отцы. Видно, драться он умел, бил сильно, с наслаждением. Солдаты с ненавистью поглядывали со стороны.

Иванов подъехал, поздоровался.

— Что это за полк? — строго спросил он, наезжая конем на офицера.

— А вы кто такой? — откликнулся тот с явным польским акцентом и встал «смирно».

— Извольте отвечать прямо, а не вопросом на вопрос. Что за часть? И почему бьете рядового? — сурово допрашивал Иванов.

Офицер принялся оправдываться, доказывать, что солдат виноват и его надо проучить. Избитый солдат ответил за офицера:

— Полк имени Шевченко.

Солдаты, привлеченные шумом голосов, подходили ближе, окружали их. У всех были напряженные лица. По одежде они догадывались, что дерзкий всадник — красный, и мужество этого человека, в одиночку явившегося к ним, было им непонятно. А может, он вовсе и не один и, пока разглагольствует здесь, село окружает красная дивизия? От таких сорвиголов всего можно ждать.

— Давайте, хлопцы, почитаем Тараса Шевченко. Если вы служите в полку его имени, вам следует знать его вирши. — Иванов вытащил из кармана «Кобзаря» и стал громко читать:

Поховайте, та вставайте, Кайданы порвите, И вражою злою кровью Волю окропите…

Закончив читать, он сунул книгу в карман куртки и с высоты коня оглядел петлюровцев; многие переминались с ноги на ногу, и безошибочно можно было сказать, что стихи дошли до сердца. Шевченко был близок, понятен крестьянам. Кто из них не пел: «Реве та стогне Днипр широкий»? Ежедневно они слышали, как их дети читали, заучивая, его певучие стихи. В те времена в украинских деревнях читали только две книги: «Псалтырь» да «Кобзаря». В каждой хате висел портрет Шевченко. С высоким умным лбом, с мужицкими усами и добрыми глазами, он был для них как отец.