Калейдоскоп

– Избавьте его от печальной участи. Госпожа, он так вас любит и заботится всегда. Не покидайте отца и утешьте его старость.

– Ну хватит, ничтожная раба! Слишком ты разговорилась. Если вздумаешь ослушаться, пожалеешь! Ты меня знаешь…

Перед тем как караван тронулся в путь Такла-Макан в предрассветных сумерках сбежала.

Погонщики обратили внимание, что туман больше не преследует караван, и с облегчением удалялись всё дальше, не ведая, что творилось в долине после их ухода.

А уйгуры, проводив караван, скрывшийся за отрогами гор, ужаснулись, ибо обнаружили, что в долину вторглось несметное войско. Уйгуры бились отчаянно. Но разве может россыпь устоять против внезапного и сплочённого натиска.

И вот в шатре Такла-Макан стоит связанный Лобнор. Немало воинов императора лишилось жизни, чтобы захватить его в плен. Но почему у Такла-Макан тревожно на душе? Почему не ощущает она ликования, что Лобнор теперь её? Почему когда она смотрит в его хрустально-синие глаза, у неё нет уверенности, что борьба закончена? Что мешает ей радоваться и насладиться своей победой? Может быть то, что читает она на его мужественном лице, во взгляде его прекрасных глаз? Многознающей Такла-Макан не обязательно слышать то, что он может ей сказать. Она без слов понимает, что он наполнен скорбью за своё племя, страданием и тревогой за родных и …презрением к ней, предавшей гостеприимных уйгуров. И никогда он не переменится к ней. А ей нужна была его любовь. Так что значит всё напрасно? Не совсем. Ведь он разлучён с женой и дочерью, печалится и страдает без них. "Ну, что же, – решила Такла-Макан, – если он не желает быть со мной, то я не позволю ему быть с другой. Не в моей власти заставить его любить меня, но в моей власти обречь его на одиночество. На вечное одиночество! И пусть я сама сгину, но соединиться ему с любимой не дам".

Ночью Такла-Макан со слугами перевезла Лобнора подальше от селения, где остались пленённые Тарим и Кончедарья, в центр долины. Отпустила слуг и, когда те скрылись, произнесла магическое заклятие.

Утренняя заря рассеяла тёмный покров ночи. Солнечные лучи скользнули по долине и… заблестели в голубых водах озера, берега которого обнимали пески пустыни. Это Такла-Макан держала в своих объятьях Лобнора. Став озером Лобнор не перестал презирать Такла-Макан, ему была противна её близость. Он тосковал без дочери и жены. Его воды терпеливо искали проходы под песками.

А Тарим и Кончедарья узнали об участи Лобнора и горько плакали, ведь они заперты, и им уже не встретиться с ним. Тарим так любила Лобнора, что жизнь без него ей не мила, а Кончедарья обожала родителей и хотела, чтобы они, как и раньше были вместе. Родная Долина, куда падали слёзы жены и дочки славного витязя пожалела их. К сожалению, превратить Лобнора в человека она не могла, но ей под силу было иное… Долина превратила Тарим и Кончедарью в реки, и те помчались искать Лобнора. А он всё-таки нашёл проход, и однажды пески Такла-Макан обнаружили, что обнимают впадину, покрытую слоем блестящей соли, то были высохшие слёзы Лобнора, пролитые в разлуке с женой и дочерью. А Лобнор перетёк под песками и там, где их слой тоньше, просочился и к нему с ликованием устремились Тарим и Кончедарья. Но недолго длилась их радость. Такла-Макан, рассыпая свои пески в поисках пропавшего Лобнора, нашла счастливую семью и насыпала барханы, не давая Тарим и Кончедарье подойти к озеру. Тогда они снова принялись искать выход под песками вездесущей пустыни. Так с тех пор и повелось. Тарим и Кончедарья стремятся к Лобнору, а он – к ним. А Такла-Макан засыпает реки, обхватывает в свои объятья озеро, а оно исчезает, вырываясь от неё, и появляется в разных местах обширной пустыни, где встречается с Тарим и Кончедарьей. Уже много веков ищут друг друга Лобнор и Тарим с Кончедарьей, много веков они убегают от настигающих их песков Такла-Макан.

24, 27 февр., 13,15, 21 марта, 11 июля 2005 г.

Древний Египет

Клочок папируса

Экспедиция в нынешнем году в Египет прошла успешно, много ценных экспонатов найдут достойное место в коллекциях музеев. Но Сергея Викторовича, профессора археологии, знаменитого египтолога и руководителя этого научного похода к древним гробницам фараонов больше всего занимало содержание папируса, полуистлевшего, но на котором ещё можно разобрать знаки древнего писца. Вот текст, который ему удалось расшифровать и прочитать нам, своим коллегам.

"Жаркое полуденное Солнце подсушивало ещё влажное чёрное поле.

– Земля подсыхает, скоро будем сеять, – недовольно проворчал Раби, потому что знал, приближаются тяжёлые деньки изнурительной работы под палящими лучами.

– Да, Раби, – с сочувствием выдохнул я. – Жизни землепашца завидовать нельзя. Но, если бы не ты, твой отец, дедушка и другие, то что бы мы ели? Утешься сознанием важности своего труда и радуйся хорошим моментам, таким, как сейчас.

– Тапет, а я завидую тебе, – Раби говорил немного грустно. – Да, да не удивляйся, а Гамех и Наху пусть не обижаются на мои слова. По-моему ты из нас самый умный и мне жаль, что покинешь нас после распределительного смотра. И чуть-чуть завидно, что ты узнаешь то, что нам никогда не увидеть.

Эти слова кольнули меня в сердце и легли тяжестью в груди, они напомнили мне, что решающий день неумолимо близится.

– А почему ты решил, что он уедет? – искренне удивился Гамех.

– Не знаю, мне так кажется, – ответил с заминкой Раби, слегка смущаясь.

От слов своего друга детства Наху побледнела, а мне стало не по себе, мы оба ожидали распределительный смотр со страхом и, маясь неизвестностью. Я боялся, что меня отправят на работу в другое хозяйство, и тогда придётся расстаться с родителями, которые так заботливы и ласковы со мной; уехать от моей любимой подружки Наху, которую даже один день не видеть и не слышать для меня немыслимо; покинуть моего взрослого друга – мудрого и доброго жреца Сетху – для меня горькая потеря. А Наху! Я знал, что она тоже боялась разлуки со мной от того, и блеснули на её густых ресницах слезинки. А глаза! Ах, эти глаза, цвета сушеного финика, как они прекрасны. Я обязательно сделаю её большой портрет!

Немного успокоившись, Наху тихо произнесла:

– Моя мать сказала, что в храм приехали чужие люди.

"Уже! Так скоро!" – в отчаянье я чуть не крикнул, но я не хотел, чтобы мои друзья жалели меня. Я надеялся, что Боги услышат мои молитвы и оставят меня здесь и прикажут помогать Сетху. О, как бы я был тогда доволен и благодарен им!

Мы уходили с поля, где через два дня на одной его половине будут сеять ячмень, а на другой – пшеницу-двузернянку. Я держал за руку Наху. Мне было хорошо, но и немного грустно.

Наступил решающий день! Но не только для меня, а для многих моих земляков. На смотре собрались все хемуу нисут нашего храмового хозяйства. Распределению подлежали юноши, которые в этом году стали совершеннолетними и совсем старые, немощные работники. Люди, которых послал к нам сам фараон, нас, молодых заставили показывать всё, чему мы научились. Нам пришлось бегать, прыгать, состязаться в борьбе. А они отмечали, кто лучший, записывали имена. Потом с нами беседовали, в заключении мы должны были показать, как освоили какое-нибудь ремесло.

Мой отец работал в мастерской, где вырезали из дерева разные изделия для нужд храма или на обмен на рынке. Над каждой вещью трудились несколько ремесленников: один готовил бруски; другой переносил на них рисунок; третий срезал и отпиливал всё лишнее, делая заготовку; четвёртый вырезал скульптуру, статуэтку, ложку, в общем, то, что нужно. А уж пятый полировал и доводил вещицу до совершенства в соответствии с принятыми канонами. Я сызмальства помогал отцу в мастерской и мог рисовать и выпиливать, вырезать и полировать. Но в глубине души я мечтал стать жрецом. Мне хотелось проникнуть в тайны мистерий, быть таким же мудрым как жрец Сетху. Он не был главным жрецом нашего храма, но я знал – все прислушиваются к его словам.

И вот наступил срок, и представители фараона должны были объявить своё решение. Нас всех собрали опять. От волнения мои ладони стали мокрые, а сердце учащённо билось. Что меня ждёт? Что они решат? Кто из нас с этого момента и до конца жизни станет ремесленником? Жрецом? Землепашцем? Работником шнау? Пастухом? Садовником? Огородником? Рыбаком? Птицеловом? Кравчим? Воином? Певцом? Танцором? Музыкантом? Брадобреем? Учителем?

Я слушал о других не совсем внимательно, со страхом ожидая, когда назовут моё имя. Девятнадцать человек назначили воинами и забрали в войско. Старого дедушку Гамеха перевели из землепашцев в привратники в соседнее храмовое хозяйство…