Калигула или После нас хоть потоп
Шрифт:
– Заседание затянулось. Но я привел к тебе гостя, девочка. Луций, входи!
И прежде чем Валерия успела произнести хоть слово, Луций оказался возле нее. Она надула губы, сердясь на отца.
– Как ты можешь приводить гостя, заранее не сообщив об этом? – хмурилась Валерия. Но, видя, что Луций поражен, добавила спокойно:
– Это ужасно неприятно предстать перед гостем неодетой и непричесанной…
– Рубин сверкает и без оправы, – сказал Луций учтиво.
Она усмехнулась.
Макрон возлег к столу первым, кивнул дочери и гостю и загремел:
– Эй, рабы! Вина! У нас зверски пересохло
– Нет, Демосфен, – усмехнулась Валерия и спросила с интересом:
– А как сенат?
– Своды сотрясались, девочка. Благодарная родина чуть руки себе не отбила. А он получил золотой венок.
Она обратила к Луцию огромные, потемневшие в эту минуту глаза цвета моря.
– Меня радуют твои успехи, и я желаю их тебе от всего сердца, Луций.
– В ее голосе звучала страсть.
Луция волновал этот голос. Он пытался скрыть волнение под светской учтивостью:
– Почести сената радуют меня безгранично, но только теперь, здесь, я абсолютно счастлив…
– Риму нужны решительные люди, – сказал Макрон. – Современные молодые мужчины больше похожи на девиц, чем на солдат. Словно из теста.
Как дела в армии?
– Риму нужны герои, – сказала Валерия с ударением, и Луций прочитал в ее взгляде восторг. Он хотел что-то возразить, но в комнату вошли рабы, они принесли еду, серебряную амфору с вином, серебряный кувшин с водой и три хрустальные чаши. Пламя светильников, свисавших на золотых цепях с потолка, заиграло в хрустале оранжевыми молниями. Валерия кивком головы отослала рабов и разлила вино.
Возлила Марсу и выпила за здоровье Луция:
– Чтобы твое счастье было без изъянов и долгим, мой Луций.
– Громы и молнии, это ты здорово сказала. Я тоже присоединяюсь, Луций.
Луций не сводил с Валерии глаз, не в силах скрыть страсти. Она притворялась, что не замечает этого, что ее это не касается, умело переводила разговор с сената на Рим, с Рима на бега, разрешения на которые, говорят, Калигула добьется от старого императора.
– Кажется, ты будешь защищать цвет Калигулы, – заметил Макрон.
– И мой цвет, отец! Зеленый цвет самый красивый. Цвет лугов и моря.
– И твоих глаз, божественная, – осмелился Луций.
Она засмеялась:
– А если ты проиграешь состязание?
– Проиграть? – сказал Луций с нескрываемым удивлением.
– Отлично, мальчик, – захохотал Макрон, и его рука тяжело опустилась на плечо Луция. – Таким ты мне нравишься! Я, Луций Курион, награжденный золотым венком сената, и проиграю? За кого ты меня принимаешь, моя прекрасная?
Рассмеялись все трое, и у всех троих по спине пробежал легкий холодок.
Они чувствовали, что сделаны из одного теста, чувствовали, как близки в этой упорной одержимости: иметь то, что хочешь. Однако даже такое единство душ не мешало им быть осторожными в отношении друг друга.
И вот пустые любезности, комплименты и фривольности кружили над столом, а эти трое следили друг за другом, и каждый руководствовался своим желанием в достижении своей цели:
"Я должен тебя заполучить, красавица! И как можно скорее!"
"Я
хочу, чтобы ты стал моим мужем, мальчик! Моим мужем!""С помощью этой девчонки и твоего честолюбия я вырву отца из твоего сердца!"
Взгляд Луция упал на водяные часы, стоящие на подставке из черного мрамора. Драгоценное тонкое стекло было вставлено в пирамиду из золотых колец, капли воды падали свободно, со звоном.
У Луция на щеке задергался мускул. Сейчас он должен уйти, если хочет к назначенному часу попасть домой. Он забеспокоился. Макрон заметил беспокойство и волнение Луция и подумал: "Дело ясное, я должен их оставить одних. Я этому мальчику сейчас что овод на спине осла". И он поднялся.
– Я пригласил сюда посла наместника из Норика. Где нам прикажешь разместиться, девочка?
– В таблине вам будет удобно, отец.
– Хорошо. Я тебе, Луций, открою новость. Император решил, что сирийский легион не пойдет на Дунай. Легион и ты останетесь в Риме.
Валерия радостно засмеялась и пошла проводить отца до таблина.
Луций остался один. Он проклинал быстро летящие часы, но уйти не мог.
Он брал в руки предметы, которые держала в руках она. К чему бы он ни прикасался, все источало аромат.
Резкие запахи действовали возбуждающе на Луция. А как пахнет она? Губы, волосы, плечи. У Луция мурашки забегали по спине и по всему телу разлилось тепло. Он прикрыл глаза. Вернулась Валерия.
– Я пойду переоденусь и причешусь, – сказала она.
– Не уходи, моя божественная! – остановил он ее. – Ты обворожительна. Каждое мгновение…
Она стояла напротив него. Округлые груди притаились под муслином. Залах женщины одурманивал. Валерия была взволнована не меньше Луция, но изо всех сил старалась взять себя в руки. Я люблю, говорила она себе. Впервые в жизни я люблю. Боги, не оставьте меня! Она торопливо вспоминала опыт прошлого: портовая девка ложится без разговоров, гетера предпочитает продолжительную любовную игру, переплетая ее стихами или песней. Но как же ведет себя благородная матрона, когда речь идет о благородном патриции?
Как ведет себя благородная матрона в минуты любовного волнения?
– Ты хочешь посмотреть, как я живу, Луций?
Она провела его по натопленным комнатам. Рабы бежали перед ними и всюду зажигали светильники, Каждая комната была другого цвета, и в каждой был свой особый запах, все были обставлены с восточной роскошью. Каждая ткань, каждый предмет несли чувственную изысканность Азии и Африки. Не Афин и не Рима, а Антиохии, Пальмиры, Тира, Александрии.
Валерия шла впереди.
– Я люблю Восток, – говорила она, словно оправдываясь и гордясь.
Луций угадывал под прозрачной тканью линии ее бедер. У него перехватило горло, и он не мог говорить.
– Я тебя понимаю, – хрипло проговорил он минуту спустя.
Они вошли в продолговатую комнату, вдоль стен которой стояли высокие шкафы из кедра, а в них множество свитков. На фасадной стене греческая надпись, сделанная киноварью: "Пока ты жив, сверкай, все трудности пусть минуют тебя. Очень недолго нам дано жить, время само забирает свою дань…"
– Это моя библиотека, – сказала она скромно, но с гордостью.