Калиостро

Кардинал Дория, папский легат в герцогстве Урбино, сначала растерялся, когда узнал, какого узника доставят в расположенную на подведомственной ему территории крепость Сан-Лео. Наслышанный о Калиостро и его похождениях, зная из газет о деле об ожерелье, он пришел к выводу, что магистр — величайший мошенник. Однако когда он ознакомился с «Жизнеописанием» Барбери и материалами процесса, в душе его поселилась тревога: оказывается, этот Калиостро, которого он считал всего лишь шарлатаном, — опаснейший преступник, подстрекатель, мятежник и заговорщик, под началом которого находятся не менее миллиона сторонников. И вдобавок еретик, не ведающий страха перед карающей дланью Господа. С одной стороны, отвечать за такого узника чрезвычайно хлопотно, а с другой — весьма почетно, особенно когда сам папа требует еженедельных отчетов о поведении заключенного.

Как сделать, чтобы маг и чародей не сбежал — не улетел, как демон, или не был освобожден многотысячной армией сторонников? По словам Макиавелли, крепость Сан-Лео (возведенная во второй половине XV века Франческо ди Джорджио Мартини для тогдашнего владельца городка — урбинского герцога Федерико да Монтефельтро) являлась образцовым ренессансным фортификационным сооружением. Но с тех пор прошло много лет; в XVI столетии городок Сан-Лео вместе с крепостью перешел к семейству делла Ровере, а еще через сто лет оказался в руках пап, превративших высившуюся на 600-метровом утесе Фельтро крепость в тюрьму. К тому времени, когда Калиостро предстояло стать одним из — теперь уже девяти — узников крепости, стены и камеры фортификации изрядно обветшали, а гарнизон — по причине недостаточного денежного содержания — состоял всего из двадцати двух солдат и сторожей и руководившего ими коменданта Семпронио Семпрони. В силу почтенного возраста честный служака-комендант, проживавший в соседнем Урбино, не выносил ледяного холода, царившего в крепостных стенах в зимние месяцы, и отправлялся домой, оставляя вместо себя лейтенанта Пьетро Гандини, честолюбивого и состоятельного молодого человека, с удовольствием отменявшего приказы коменданта и распоряжавшегося крепостью по своему усмотрению.

Первые тревоги не заставили себя ждать. На подступах к крепости, в Веруккио, дорога, проходимая для карет, кончалась: бегущую по усеянному валунами ущелью бурную речку Мареккью пересекали либо спешившись, либо верхом. Для заключенного избрали последний способ.

27 апреля (июня или июля), после нескольких дней пути, в 12 часов пополудни Калиостро через единственные ворота въехал в деревушку Сан-Лео; конвой проследовал на площадь, где когда-то под вязом проповедовал святой Франциск, а в маленькой харчевне останавливался Данте. На площади конвой и узника встретил временно замешавший коменданта (несмотря на теплое время) лейтенант Гандини. Согласно приказу Калиостро следовало поместить в камеру-колодец ( Pozzetto), однако лейтенант велел препроводить нового заключенного в камеру под названием Сокровищница ( Tesoro). Располагавшаяся под крышей башни, название свое она получила при герцогах Урбино, хранивших в ней свои сокровища. Темное, с единственным, под самым потолком, окошком, забранным четырьмя рядами толстой решетки, и сырое, с черными от плесени стенами, помещение более напоминало карцер, чем обычную камеру. Или скорее гробницу, как написала в своем отчете комиссия, посетившая тюрьму в Сан-Лео в 1705 году. Словом, никаких соображений гуманности. Потом, объясняя коменданту свое неповиновение, Гандини утверждал, что поместил Калиостро в Сокровищницу только из-за высоко расположенного окошка, откуда нельзя увидеть ничего, кроме клочка неба, и невозможно переговариваться с часовыми.

Остается невыясненным вопрос: как вошел в крепость Калиостро — через ворота или все же его подняли наверх в корзине, как изображено на гравюре того времени? Ибо, несмотря на подпись под ней: «Калиостро, которого поднимают в крепость Монтефельтро», многие биографы полагают, что эта картинка является плодом фантазии тогдашних рисовальщиков.

…Толстая дубовая дверь захлопнулась, в замке проскрежетал ключ, и Калиостро почувствовал неотвратимую близость конца. По дороге в крепость, когда его выволокли из кареты и взгромоздили на лошадь, в нем тотчас пробудилась безотчетная надежда — то ли на освобождение, то ли на смягчение приговора… После долгого пребывания во мраке замка Святого Ангела он вновь, во всей их красе, увидел солнце, зеленые холмы и цветущие деревья; и впервые за последние пару лет почувствовал себя счастливым. Он никогда не обращал внимания на красоту окружавшей его природы, не любил прогулок на воздухе. Но он был рожден на солнечной Сицилии, свет и солнце вошли в его кровь, были необходимы ему как воздух. А он уже более полутора лет провел в каменном мешке. Неудивительно, что прозрачный воздух, напоенный ароматами пробудившейся природы, опьянил его больше, чем стакан крепкого вина. Быть может, если бы во время заточения ему дозволяли прогулки, он бы не подписал ни покаяния, ни иных бумаг, в которых оговаривал самого себя. Но темнота воистину сводила его с ума. Особенно теперь, когда перед ним промелькнул яркий луч солнца.

В первый же день у Калиостро начались желудочные колики; доктора Чезаре Кацалья на месте не случилось, поэтому к больному призвали отца Доменико Теренци. В течение нескольких часов отец Теренци читал молитвы, а четверо сторожей с трудом удерживали корчившегося в конвульсиях больного; никто из них не надеялся, что после такого приступа Калиостро выживет. Прибывший на следующий день доктор Кацалья дал магистру успокаивающее, а Гандини поместил к нему в камеру трех дюжих сторожей — на случай, если у больного вновь начнутся конвульсии. Но боль отпустила, и Калиостро принялся болтать со сторожами; собственный голос показался ему чужим. Вернувшийся к своим обязанностям комендант Семпрони усмотрел в этом великую опасность: кто знает, что этот колдун напоет сторожам в уши?.. Отослав кардиналу отчет доктора о состоянии здоровья узника, комендант принялся сооружать сложную систему сигналов, с помощью которой Калиостро смог бы позвать на помощь в случае, если приступ повторится. Чтобы дать сигнал сторожу, узник должен был постучать вделанным в стену железным кольцом; услышав этот стук, сторож, размещавшийся в соседнем помещении, дергал за веревку, ведущую к колоколу на плацу; услышав звон, караульный призывал сержанта, и тот, взяв с собой нескольких солдат, отправлялся в камеру к опасному преступнику. Сам Семпрони не верил в болезнь Калиостро, считал, что тот притворяется, но неприятностей из-за скоропостижной смерти узника он не хотел. На всякий случай он даже увеличил гарнизон крепости еще на четырех солдат.

Комендант мыслил здраво: четыре часа биться в конвульсиях по причине желудочных колик невозможно. Либо у узника случился приступ истерии, либо он его успешно симулировал. Не исключено, что присущие Калиостро истероидно-демонстративные тенденции поведения за время заключения обострились и обрели болезненную форму.

Помимо Калиостро в крепости сидели священники и монахи, повинные в воровстве и убийствах. Но, видимо, их не считали столь опасными, как магистра, так как их каждый день водили в крепостную часовню к мессе. А опасного преступника Калиостро предписали держать в строгой изоляции и от товарищей по несчастью, и от караульных. Поэтому, чтобы раскаявшийся безбожник мог вернуться в лоно церкви, для него в часовне соорудили отдельную каморку, где он, оставаясь невидимым для остальной паствы, мог слушать мессу. Надо отметить, что пока каморка не была готова, магистра, несмотря на все его просьбы, к мессе не водили. Когда же узник захотел исповедаться и новый священник крепости каноник дон Бьяджио Тардиоли, присланный вместо заболевшего отца Теренци, велел доставить кающегося в исповедальню, солдаты буквально принесли узника на руках. Папе требовалось не столько вернуть на путь истинный заблудшую душу еретика, сколько предать забвению масона и чернокнижника Калиостро.

Для Калиостро потянулись жуткие дни, темные и размеренные: одни и те же голоса, скрипы, скрежет, бряцание, шорохи, коптящая свеча, заунывные крики часовых… Вышестоящие начальники постоянно напоминали легату: он несет ответственность за непростого узника. Дориа, в свою очередь, предостерегал коменданта: никаких разговоров с узником; никаких долгих исповедей; с врачом заключенный имеет право говорить только о своих болезнях; не давать колдуну острых, режущих и колющих предметов, а также бумаги, перьев и чернил. И не пускать посторонних ни в крепость, ни в селение. Тем не менее Калиостро полагалась вполне приличная еда, чистое белье и раз в неделю посещение цирюльника. Пытаясь хоть как-то скрасить свое пребывание в мрачной камере, а главное, не дать мраку задушить его, Калиостро стал много есть; по его просьбе мясо ему заменяли птицей, в том числе и любимыми им жареными голубями; красного вина приносили вволю и даже варили шоколад. Решив показать себя примерным христианином, магистр неожиданно стал поститься три раза в неделю и попросил коменданта принести ему в камеру скамеечку для молитв и деревянное распятие. Семпрони не отважился выполнить просьбу без согласия высших властей и сообщил об этом кардиналу Дориа, а тот — государственному секретарю. Ответ пришел отрицательный: наверху сочли, что узнику вполне достаточно иметь распятие из папье-маше. Такая же переписка велась и по поводу просьбы Калиостро дать ему немного штукатурки, дабы заделать углубления в стенах, где сотнями гнездились клопы. Ответ пришел отрицательный. Тогда Семпрони на свой страх и риск велел выбелить стены камеры известкой.

В начале августа (или сентября) кардинал Дория получил анонимное письмо, в котором говорилось, что французские друзья Калиостро хотят похитить магистра из крепости и увезти его на воздушном шаре. Никаких монгольфьеров на горизонте Сан-Лео замечено не было, а вот три француза действительно объявились и стали требовать разрешения повидать узника. Сделав вид, что поддался на уговоры, комендант поставил им условие: он разрешит им войти в крепость, но по одному. Таким образом, каждый визитер оказался в отдельной камере: никаких свиданий с Калиостро, разумеется, никто предоставлять не собирался.

Насколько оправданны были опасения папских властей, что сторонники магистра попытаются освободить его? Власть короля в революционной Франции становилась все более призрачной, и многие верили, что виновниками этой революции явились заговорщики — масоны и иллюминаты, крайне опасные возбудители общественного спокойствия. Магистр признался, что принадлежит к таинственному обществу иллюминатов, значит, члены этого общества могут попытаться освободить своего товарища. Ведь о том, что признаться его заставили, возможно, даже силой, знала только горстка судей!

Своеобразной попыткой оправдать Калиостро стало появление апокрифического «Завещания Калиостро» [76] . Автор вступления писал, что за долгое время, проведенное в заточении, магистр осознал, в какую глубокую пропасть может столкнуть общество секта иллюминатского толка, к которой он принадлежал, а потому счел нужным разоблачить ее (а заодно и масонов). Текст, якобы написанный «человеком, коему остается лишь покаяться», является довольно путаным изложением истории масонства и сходных с ним сект с целью предостеречь сильных мира сего от проникновения членов всевозможных тайных обществ в общественные учреждения, дабы оные учреждения разрушить. Интересно: автор вступления пишет, что придал мемуарам Калиостро форму завещания, ибо самого Калиостро, без сомнения, уже нет в живых. Хотя «Завещание…» вышло в 1791 году…

76

«Testament de mort et d'eclarations faites par Cagliostro. Traduit de l’italien». Paris, 1791. Пословам H. Маттеини, существует еще одно, малоизвестное апокрифическое «Завещание Калиостро», написанное кем-то, кто близко знал магистра или, по крайней мере, находился поблизости от него: «Testamento di Cagliostro morto ultimamente di apoplessia nella Fortezza di San-Leo». Выходных данных y книжечки нет, но под «Обращением к читателю» стоит: «4 сентября 1795». «Завещание…»-1795 не повторяет «Завещание…»-1791.

Возможно, появление «Завещания…» власти расценили как своего рода предупреждение, что у Калиостро на свободе остались соратники. Но это лишь предположение. После ареста Калиостро единственный и неизменный — несмотря ни на что — друг и почитатель магистра Якоб Саразен писал Лафатеру: «Страдания графа меня угнетают, но я знаю, что ежели все случилось так, как случилось, значит, он этого хотел; люди не понимают его; никто не может знать подлинных его целей».

Прав был Саразен или нет — не скажет никто. События во Франции, раскачивавшие всю Европу, отодвинули Калиостро на второй план. После оглашения приговора о магистре вспомнил кардинал Роган и обратился к Саразену с просьбой ссудить денег для организации освобождения своего бывшего друга и учителя. Просвещенный банкир, у которого в январе 1791 года после долгих мучений скончалась жена, ответил отказом, прислав кардиналу исполненное горечи письмо: «Суета сует, сударь, все кругом суета. […] Следуя неисповедимыми путями Провидения, вы, сударь, потеряли то, о чем не стоит даже говорить, не то что жалеть. Быть может, вам следует подумать о том, что ожидает нас в лучшем мире». Еще несколько человек также обращались к Саразену с просьбой о деньгах для организации побега Калиостро, но все они получили отказ: банкир был уверен, что просители просто хотели выманить у него деньги. Граф д’Эстийяк даже прислал Саразену разработанный им план побега, но Саразен не поверил ему. «Благодарю вас, сударь, за известия о моем несчастном друге, — написал он в своем ответе. — Если вам удастся еще что-либо узнать о нем и вы не сочтете за труд сообщить эти сведения мне, я буду вам очень благодарен. Я всегда считал, что, как это бывало раньше, друг мой стал жертвой собственного образа действий. Я уверен, что он и сегодня выйдет из застенков инквизиции, как выходил из Бастилии и дважды из тюрем Лондона. Поэтому мне кажется, что вмешательство мое не только не принесет пользы, но лишь испортит дело. Так что я не намерен понапрасну растрачивать деньги, тем более что в последнее время вынужден сократить свои расходы; путешествия свои я все совершил… осталось последнее. Поэтому я не вижу, как моя дружба, сколь бы жаркой она ни была, сейчас может быть ему полезна». Д’Эстийяк настаивал, и Саразен ответил: «Интерес, питаемый мною к человеку по имени Калиостро, не относится к его земной жизни. Убежден, он всегда будет несчастен, ибо сам этого хочет; если бы он этого не хотел, он жил бы счастливо и благополучно». Вот, пожалуй, и все поползновения вызволить Калиостро из крепости… И никаких пяти тысяч вооруженных масонов.