Калле Блюмквист и Расмус (др. перевод)
Шрифт:
Ева-Лотта тоже не спала. Она сидела у окна, напряжённо прислушиваясь к каждому звуку извне. Что это – ночной ветерок шелестит ветвями или Калле и Андерс наконец пришли?
День был долгим, ужасно долгим. Для того, кто любит свободу, целый день сидеть взаперти было просто наказанием. Ева-Лотта с содроганием подумала о тех несчастных, что томятся в неволе. Будь у неё возможность, она открыла бы все тюрьмы на свете и освободила бы всех узников. Потому что нет ничего страшнее, чем лишиться свободы. Её охватило чувство, похожее на панику, и она набросилась на забитое досками окно, отделявшее её от свободы. Но тут
В тишине за окном наконец-то раздался долгожданный сигнал Белой розы и вслед за ним возбуждённый шёпот:
– Ева-Лотта, у тебя есть еда для нас?
– Хоть отбавляй, – ответила Ева-Лотта и стала быстро просовывать между досок бутерброды, холодную картошку, жирные куски колбасы и ветчины.
Мальчики сразу же набросились на еду, даже «спасибо» ей не сказали. Было слышно лишь их довольное чавканье и урчанье. Ведь только теперь они в полной мере ощутили, насколько были голодны. Они поглощали лакомые кусочки с таким неистовством, что глотали их почти не жуя.
Наконец, с трудом переводя дух, Калле пробормотал:
– А я и забыл, что еда может быть такой вкусной.
Ева-Лотта улыбалась в темноте, счастливая, словно мать, дающая своим изголодавшимся детям хлеб. Она оживилась:
– Ну, сыты вы теперь?
– Да, почти… правда… – с удивлением отметил Андерс. – Такая вкуснятина…
Калле прервал его:
– Ева-Лотта, ты знаешь, где профессор?
– Его заперли в доме на скале, который ближе всех к морю.
– А Расмус тоже там?
– Нет, Расмус здесь, со мной. Он сейчас спит.
– Ага, я сплю, – послышался голосок из темноты.
– Так ты, значит, не спишь? – удивилась Ева-Лотта.
– Разве можно спать, когда рядом кто-то жуёт бутерброды и так громко чавкает, – сказал Расмус.
Он тихонько подошёл к Еве-Лотте и забрался к ней на колени.
– Ой, это Калле и Андерс пришли! – обрадовался он искренне. – У вас будет война? Пожалуйста, можно и я буду Белой розой?
– Если только не проболтаешься, – сказал Калле тихо-тихо. – Может, ты и станешь Белой розой, если обещаешь никому не рассказывать, что видел нас.
– Ага, – ответил Расмус с готовностью.
– Ни слова Никке и вообще никому, что мы были здесь, понял?
– А почему? Никке не понравится?
– Никке не знает, что мы здесь, – объяснил Андерс. – И не должен знать. Никке – похититель детей, понимаешь?
– А эти похи… похитители, они добрые? – поинтересовался Расмус.
– Да нет, не очень, – ответила Ева-Лотта.
– А по-моему, всё-таки добрые, – убеждённо сказал Расмус. – Никке добрый-предобрый. А почему похитителям нельзя знать секреты?
– Потому что нельзя, – отрезал Калле. – И ты никогда не станешь Белой розой, если не умеешь держать язык за зубами.
– Умею, умею! Я буду молчать! – живо откликнулся Расмус.
Он был готов молчать до конца дней своих, только
бы стать Белой розой.Вдруг Ева-Лотта услышала тяжёлые шаги за дверью, и от испуга сердечко её заёкало.
– Бегите! – шёпотом крикнула она друзьям. – Скорее, Никке идёт!
Через минуту в замочной скважине повернулся ключ, и комнату осветил луч карманного фонарика.
– С кем это ты разговариваешь? – подозрительно спросил Никке.
– Догадайся с трёх раз. Сидим мы здесь, Расмус да я, и ещё я да Расмус. Обычно я сама с собой не разговариваю. Ну, догадался теперь, с кем?
– Так ты же похититель, а похитителям секреты не рассказывают, – сообщил Расмус участливо.
– Послушай, ты! – Никке с угрожающим видом шагнул к Расмусу. – Теперь и ты туда же? Похитителем меня обзывать вздумал?
Расмус ухватился за его здоровенный кулак и доверчиво посмотрел в его разъярённое лицо.
– А по-моему, похитители добрые, разве нет? – стал уверять он. – Ты ведь, милый Никкенька, добрый…
Никке пробурчал в ответ что-то невнятное и уже собрался уходить, когда Ева-Лотта спросила его:
– Вы что, намеренно здесь людей голодом морите? Почему нас по ночам не кормят?
Никке обернулся и уставился на неё с искренним изумлением.
– Несчастные твои родители! – выпалил он наконец. – Да на тебя ж еды не напасёшься!
Ева-Лотта улыбнулась.
– Да, на отсутствие аппетита я не жалуюсь, – подтвердила она довольно.
Никке поднял Расмуса с колен Евы-Лотты и отнёс его к раскладушке.
– Тебе надо спать, малыш, – сказал он.
– А я не хочу спать, я днём выспался.
Никке молча уложил его в постель.
– Пожалуйста, подоткни мне под ноги одеялко, – попросил его Расмус, – а то я не люблю, когда пальцы наружу торчат.
Со странной улыбкой Никке выполнил просьбу мальчугана, а потом, выпрямившись, задумчиво произнёс:
– До чего ж ты забавный, сорванец!
На подушке темнела головка Расмуса. В слабом свете карманного фонарика малыш выглядел невероятно прелестным. Он дружелюбно улыбался Никке, глядя на него своими ясными глазами.
– Никке, ты такой добрый!.. Давай я тебя обниму. Крепко-крепко, как папу.
Никке не успел защититься, как Расмус обнял его за шею во всю силу своих пятилетних ручонок.
– Больно? – спросил он с надеждой.
Никке сначала промолчал, потом еле слышно пробормотал:
– Не-е… не больно… не больно…
9
Дом, куда инженер Петерс поместил своего именитого гостя, стоял на самой вершине небольшого холма. Это было настоящее орлиное гнездо, подобраться к которому можно было только с одной стороны. Задняя стена дома вплотную примыкала к скале, круто обрывавшейся вниз к морю.
– Надо лезть здесь! – Калле показал пальцем, всё ещё вымазанным жиром, на профессорское окно.
После приключения в развалинах замка Андерс совсем не жаждал лазить по кручам, пусть и не таким высоким.
– Может, нам, как приличным людям, подобраться к фасаду с дороги? – предложил он.
– Ха-ха! – усмехнулся Калле. – И угодить прямо в лапы к Никке или ещё кого. Ни за что.
– Полезай ты, а я останусь сторожить здесь, – предложил Андерс.
Облизав с пальцев остатки ветчинного жира, Калле недолго думая полез вверх.