Каллиграфия

— Умей я предсказывать будущее, я бы тебя утешил, но, увы, для меня, простого смертного, будущее покрыто мраком. Правда, одно из сего происшествия явствует несомненно: продолжать путь нам придется без нее.

И он покривил бы душой, если бы сказал, что этот факт его огорчает.

— У меня как-то в голове не укладывается, что Туоно, гроза нарушителей и страж порядка, вдруг оказался перебежчиком! Ладно вы, с вашим отступничеством я уже смирилась. Но он-то, он! — диву давалась Джулия, шагая по дороге.

Кристиан только хмыкнул в ответ на ее «отступничество» и на ее «смирилась». Значит, она по-прежнему ни во что его не ставит, а потому и чурается. Хоть лбом о стенку бейся, хоть живьем себя закопай, мнение ее от этого ни капли не изменится. Разве совершить какой-нибудь героический подвиг? Но для героических подвигов сегодня он был немного не в форме, да и ночь всё настойчивее заявляла о своих правах, подкрепляя заявление печатью молочного, четко очертившегося месяца и алой лентой на западе.

Разговор у них не клеился. Джулия объявила только, что больше не будет спать на открытом воздухе, ибо это глупость несусветная — лежать под звездами, когда в метре от тебя, быть может, готовится к прыжку какой-нибудь хищный зверь или бандит с ножом в зубах.

— Впрочем, невелика разница, — небрежно добавила она.

Ее тешила мысль, что от Кристиана всегда можно сбежать при помощи нового телепортатора. Но вот куда задевался старый? Ветвь сакуры выглядела намного эстетичней, по сравнению с плоской деревянной табличкой, инструкцию к которой хранительница, по-видимому, писала второпях. Перерыв свой «бездонный» портфель и пошарив для надежности во внутреннем кармане кимоно, Джулия заключила, что разиня она еще та и что ветка наверняка выпала из сумки в вечер перед «похищением», когда Джейн клеилась к бутикам, Франческо — к достопримечательностям, а Люси — к человеку-в-черном. Мысль о краже даже не возникала. Ну, кого тут заподозришь? Актеона? Он слишком честен. Люси? Невинна, как слеза младенца, хотя Росси и имел что-то против нее. Джейн? Исключено. А что касается Федерико, то он был слишком напуган, чтобы копаться в чужих вещах. Она хорошо помнила его физиономию в тот момент, когда прозвучало имя Морриса Дезастро, имя, на которое у воришки, похоже, было наложено табу. Федерико скривился так, как если б ему сообщили, что где-то скончалась его горячо любимая тетушка.

Джулия не могла объяснить себе, отчего ее так тяготит общество Кристиана и почему она непременно хочет от него улизнуть. Во всех отношениях безукоризненный, он, однако, внушал ей непонятное чувство отвращения, чувство, какое люди нередко испытывают к тем, кто шибко о них печется, всячески им навязывается и не дозволяет проявлять инициативу. Для нее он выступал в роли надсмотрщика, воспитателя, а потому едва ли мог требовать от нее симпатии. Однако нельзя сказать, чтоб расположения к нему она не проявляла вовсе, невольного, неосознаваемого расположения, которое могло бы воодушевить кого угодно. Вот и он надеялся, что однажды она сменит гнев на милость. Джулия, впрочем, решила отложить свой побег до более благоприятного времени, когда спадет роса и вспыхнут небеса… и всё в таком же духе. Негоже бросать учителя одного, — тут в своих размышлениях она не удержалась от иронии — бесприютного, беззащитного, да на ночь глядя.

После того, как Туоно дал шпоры своему пикапу, они прошли ни много ни мало сорок километров и уже не чуяли под собою ног, когда Кристиан, которому всю дорогу в голову лезла анакреонтическая поэзия, вдруг стал как вкопанный и сказал:

— Коль жив, живи беспечно, без горя и забот: ведь наша жизнь не вечна, а там… конец нас ждет.

— Вы чего это? — боязливо спросила Джулия и, уверившись, что он не спятил, перевела взгляд на темное, смутно означившееся на горизонте пятно, введшее учителя в своеобразный гипноз. И по мере того, как оно росло, ею всё сильнее овладевал страх. «Как? Опять?! Похоже, мафиози не отступятся, пока не пустят нам кровь!»

— Подержи-ка эту безделушку, — без интонации произнес Кимура и, не глядя, протянул ей бриллиант.

— Ага, как же! Безделушка, — проворчала та, — из-за которой весь сыр-бор начался. Нас теперь и с земли, и с воздуха атакуют!

Прямо на них, угрожающе подскакивая в фиолетовом небе, надвигался дельтаплан.

— Сэнсэй, могу я вам чем-нибудь помочь? — спросила у него Джулия, видя, что он сгруппировался для прыжка. — Может, мне посветиться?

— Камень спрячь да в сторонку отойди, — мрачно посоветовал Кимура. — Я намерен взять реванш.

«Вишь, какой важный! — надулась итальянка. — Счесться он решил, а мне в сторонке прозябай!»

С дельтапланом тем временем творилось что-то неладное. Его конструкция дрожала и скрипела, а пилот — если б только можно было видеть его лицо — переживал настоящую муку: машина-то вот-вот грянется оземь, и ни машины не станет, ни летчицы… А то, что дельтапланом управляла именно летчица, сомнению не подлежало: Джулия разглядела ее фигурку, когда до падения оставались считанные секунды.

— Ну и дела! — разинув рот, протянула Венто. — Если Моррис посылает на передовую женщин, то каков же тогда он сам?

Однако проницательность вновь ее подвела: в перепуганной до смерти летчице беспристрастный наблюдатель и за версту не заподозрил бы врага, как и в одиноко бегущей африканке — вестницу гибели.

— С дороги! Зашибет! — пронзил воздух громкий дискант, и в тот же миг парус дельтаплана изогнулся, сложился пополам, и вся конструкция вместе с пилотом, лязгая и грохоча, стала стремительно снижаться. Кристиану лишь по счастливой случайности удалось увернуться от этого неуправляемого снаряда.

За неимением бинта, Джулии пришлось пожертвовать поясом от кимоно, и пока она перевязывала летчице сломанное предплечье под жалобные ее «ай-яй-яй!», Кимура нервно ходил взад-вперед, косился на летательный аппарат, вернее, на ту отбивную, в которую он превратился, и время от времени снабжал деятельность ученицы сухими, краткими комментариями.

— Мой дедушка — изобретатель, — страдальчески поведала летчица. — У него… хнык… много всяких диковин.

— А эту диковину, значит, он тоже соорудил? Молодец твой дедушка, мастер хоть куда, — критически отозвалась Джулия. — За родной внучкой недоглядел!

— Не ругайте его! Он у меня один на всём белом свете! Это я виновата, взяла без спросу, а дельтаплан, видно, недоработан был. Ой, а вы светитесь! Я сперва думала, луна, а вот теперь, как глянула на вас… Чудеса!

— Не чудеса, а нанотехника, — мрачно вставил Кристиан. — Микроволокна, знаете ли, в одежде.

— Нанотехника… да, мой дед ею тоже интересуется. Не хотите к нам в гости? Он будет рад.

Мария, юная и бесстрашная ассистентка греческого ученого Праксиса Иоаннидиса, потеряла родителей, когда ей исполнилось пять, а шестью годами позже вынуждена была покинуть Ираклион из-за долгов, в которые ее дед из-за своей страсти к изобретательству влез по уши. Они сидели на одной крупе, одевались чуть ли не в лохмотья, а Праксис то трубу в дом притянет, то какой-нибудь дорогой инструмент, то чемодан с целой коллекцией гаечных ключей да молоточков. А то, бывало, выклянчит у ювелира пластинку драгоценного металла, выйдет срок, а расплатиться и нечем. Если в первые дни платежи совершались с непогрешимой точностью, то теперь, чтобы наскрести денег для нетерпеливого ростовщика, приходилось потуже затягивать ремни. Так, капля за каплей, накопилось у Праксиса долгов, и разьяренные кредиторы жаждали его крови. Что ни день, на его адрес приходили письма с векселями и угрозами судебных разбирательств, на улице его поджидали поверенные банковских домов, и вскоре слух о разорении семьи Иоаннидис достиг самых окраин города.

А однажды он вернулся домой в синяках и с ножевой раной в плече. Рана была неглубокая, однако хлопот доставила, и когда Мария с нею управилась, дед, крепкий, надо сказать, для своих шестидесяти лет, объявил, что сматывает удочки.

— Эта новость меня так обрадовала, сама не знаю почему, — рассказывала Мария, шагая с Джулией под руку, в то время как Кристиан с безмолвным укором тащил за ними «останки» дельтаплана. Не то чтобы он надрывался, но очередная перестрелка наверяка была бы воспринята им с куда большим энтузиазмом. — Дед не говорил, что ему угрожали, а я была слишком мала, чтобы понимать, почему люди готовы преследовать друг друга и устраивать поножовщину из-за куска металла. В ту ночь мы не взяли с собой ни пищи, ни одежды — ничего. Дед только чемодан с инструментами захватил. Зато теперь вон как разжились!