Камбрия — навсегда!

— К Амвросию, — вырвалось у Анны.

— Нет, — отрезала сида, и в глазах сверкнули тысячелетия, — иначе многие захотят в больничку. Кто послабее духом. Саксы, они послезавтра, а каналы сейчас. Пусть отдохнёт полчаса. За счёт сна. И хватит. Как земля?

Болотные лучники постоянно проверяли качество грунта. Опыт был — скот водили по болотам, поди, не реже людей.

— Уже можно. Если осторожно и шагом. Может, ну его, третий канал?

— Нам нужен не шаг, нам нужен галоп… Стой! А колья?

— Колья вбиты. Но если…

— Если — нам будет всё равно, есть там колья или нет!

Снова лопаты. К вечеру работа будет окончена. Ночная смена перекроет канал, а перекрытие искусно укроет дёрном. Что сида делает, если её прижали к болоту? Убирает болото. Вот только это заклинание Неметоны, как и все другие, требует солёного пота и мозолей. Недаром сама старается.

Епископ — лопатой не махал. Но спустился во рвы, и подбадривал паству притчами. По возрасту — вполне извинительно. А вот батюшка Адриан лопатой не побрезговал. Смену, правда, стоял половинную, так потом ведь в госпиталь шёл. Раненых утешать. Вот уж кто не видел в победе над болотом никакого волшебства. Его смущало другое.

— Великолепная, — «дочерью моей» или «рабой божьей» святую и вечную он называть избегал. Спасал светский формализм, вполне заменявший формализм церковный, — ты уверена, что вы с королём всё решили верно? Ведь единственный пример, известный из истории — это Гавгамелы!

— Я похожа на Дария? — августа размазала грязь по лицу. Нет, другие же ухитряются как-то извозюкаться в меру! А эта… Словно и вправду сида — а сиды, по местным понятиям, иногда превращаются в свиней! Правда, потом мыться побежит. Единственная её привилегия сейчас — бочка с холодной водой. Слишком холодной для остальных.

— Я его не видал, — хмыкнул викарий, — но только он разравнивал поле для колесниц.

— А заодно и фаланге. Но у нас и для фаланги кое-что припасено. Собственно, сражайся саксы геометрическим строем, как македоняне, трудностей бы вообще не было. Увы, они и в свалке хороши. Не беспокойся. Мы готовы. А Дарий попросту не умел пользоваться колесницами, да и были они похуже наших. Серпоносным, чтобы нанести врагу урон, нужно подходить вплотную к строю — и, конечно, нести урон даже от копий, не то что от стрел и дротиков. Наши же колесницы могут стрелять из баллист, держась на расстоянии большем, чем полёт стрелы. Потом, Дарий разделил колесницы на две части — чего делать не следовало, кавалерия-то у македонян была хорошая. Ну и, под конец, когда колесницы выиграли фланг у македонян, они не ударили им в тыл. Не пойму — то ли это ошибка, то ли измена, то ли трусость. Александр лично возглавил кавалерию, и выиграв у персов другой фланг, такой удар нанёс. Чем и решил сражение. А ведь ударь колесницы фаланге в тыл — фаланга бы распалась. И бой окончился в худшем случае вничью! Вообще, колесницы нужно применять только массово, и только с конницей или ездящей пехотой…

Немайн несло — она говорила про колесницы, но излагала теорию применения танков. Память Клирика, не абсолютная, но вполне приличная, не подвела, и читанные тем на студенческой скамье книги Фуллера и Гудериана, мемуары Меллентина и Рауса, воспоминания Попеля и Катукова вываливались на уши совершенно неподготовленного слушателя. Все примеры удалялись на персидско-индийскую границу, в Бактрию и Согдиану.

Викарий слушал. Военные аспекты ему были неинтересны. Зато вспомнилось, что Ираклий происходил из армянского царского рода. Который, собственно, боковая ветвь персидского царского. Неудивительно, что августа разбирается в колесницах. И всё-таки — очень много у предстоящей битвы общего с Гавгамелами. Недаром и персы тогда, и камбрийцы теперь вспомнили про колесницы — остальное оружие словно отказалось побеждать неумолимого врага. Вот только у бриттов есть ещё одно оружие — вера и правда Господня. И если августе следует заняться колесницами, то ему, Адриану — душами. Чтобы были крепче вновь придаманного сплава железа с углем.

Глухо звякнуло било. Раз, ещё раз, и ещё.

Надо рвом немедленно возникла Эйра.

— Наставница, тебе пора спать. Не меньше четырёх часов. Иначе выйдет нарушение гейса. Слушай, а как ты ухитрялась в дороге спать стоя? Не все и догадались.

— Очень плохо, — сообщила Немайн, — так что больше не буду.

А того, что покраснела, под штукатуркой из грязи и видно не было.

Декабрьская ночь, сида и неподвижное лежание — вещи мало совместные. Аж церемония возведения вспомнилась. Хорошо, на этот раз в одежде не ограничили. Наоборот, посоветовали замотаться как можно теплее. Три пледа — так три, пять — так пять. И сапоги можно любимые. Главное, чтобы лежала, где скажут, с вечера, и совсем-совсем не двигалась. Значит — не шумела.

Как ни странно, репутации грозной партизанки неумение двигаться бесшумно не повредило. Немайн славилась отчаянными налётами, грозной волшбой, оборотничеством — но никак не скрадыванием. Аннонские проводники — другое дело. Воевать у болотной страны ни сил, ни желания, а задания вроде мести мужу, поколачивающему жену-озёрную или, хуже, пытающемуся выбить из бедняжки тайны входа в нижний мир, тренируют навыки, сильно отличные от привычки к полевому бою или защите крепости. Тут не только сделать гадость нужно, но и перевалить вину — на других фэйри, на соседей, на несчастный случай. Известно, кто фэйри обидит, того оставляет удача. Невзгоды приходят, одетые в зелёное, в венках из ольхи и бука. И никогда — поодиночке!

Впрочем, противник у пятёрки бардов-лучников на сей раз достойный и интересный. Хотя отчего-то полагающий себя невидимым. Оно и верно, костры диведской армии делают темень вокруг лагеря совершенно непроглядной для часовых. Зато для сиды — отличная подсветка. Пусть близко к земле, но источников света много, и тени множественны, нечётки. В них не спрячешься. Если бы чужую разведку нужно было перебить — три выстрела из «скорпиончика», и вопрос снят. Беда в том, что им нужно кое-что показать. А потом — выпроводить. Вот это сиде не по силам. Аннонцам же она свои глаза не отдаст.

Остаётся хруст сапог. Как только сознание отсеяло среди своих, правильных, привычных уже звуков ночного лагеря эти, чужие, Немайн прошептала об этом на ухо лежащему рядом барду. Тот принялся вслушиваться внимательнее. Сам даже не шептал — знал, сида ночью видит, прочитает по губам.

— Точно. У саксов слишком толстая подошва. Будь у меня такие сапоги — я бы разулся. Так что — эти нам не чета. Всё сделаем.

— Вы всё равно осторожнее. Может, эти с континента, к здешним местам не приспособились.

Что вряд ли. Многие Хвикке живут на границе Камбрии лет двадцать. Что, среди таких нельзя трёх разведчиков сыскать? Но — пусть барды не расслабляются.

— Учту. Буду осторожен…

Немайн подавила пожелание удачи. Как только началась игра с саксонской разведкой, аннонцы — все пятеро — вдруг дружно онемели. Причём крепко, заранее. Они же в малой войне разбираются куда лучше. Значит, каждый звук теперь — лишний.

Теперь двое — среди них единственная настоящая женщина в пятёрке — изображают стражу. Полуслепую, но старательную. И ненавязчиво выводят саксов куда нужно. Ко рвам и заднему фасу крепости. Мимо правой башни, на которую по такому случаю водрузили знамя Глентуи. Чтобы рассмотрели в темноте — пришлось подпустить поближе, а для того — договариваться с настоящей стражей. Которая состояла из гленцев, так что здесь проблем не возникло. Интересно, как саксы оценят бдительную наружную стражу и дрыхнущую внутреннюю? Расслабились за гранью дружеских штыков?

Штуку со знаменем подсказал Харальд. Росомаху, как символ и значок, он знал хорошо. И если ворон искони означал «пленных не берём» — здесь и сейчас, впрочем, и так не брали, — то проказливая растрёпа, примостившаяся при древке или вышитая на полотнище, означала: «Граблю до исподнего. Включительно». Главное же, пользовались этим знаменем исключительно норвежцы. Которые как раз и выдавливали англов, саксов и ютов с благодатных датских земель. Ох, и хорошо же должно стать тем, кто от норвежцев попросту сбежал, надеясь забрать землю у цивилизованного, размякшего народа. И вдруг увидел ненавистный символ. «Мы уже здесь. Ну, подите сюда, голубчики. И золото своё не забудьте».