Камень ангела

Позабытая книга лежала у него на груди. Он бы выбрал право, а не теологию. Бывшему католику негде изучать теологию. И вообще, если вспомнить этого нового проповедника, то Киту не нравится то, что происходит с церковью. Но для того чтобы практиковать право, нужны деньги, а их у Кита нет. Какой же у него выбор? Он может стать учителем и работать в такой школе, как эта. Это самая худшая перспектива из всех, решил Кит. Уж лучше прямо сейчас прыгнуть в реку.

Кит забылся беспокойным сном, и его разбудило возвращение Чабба, Лэнгли, Паркера и Хьюитта. Все они были пьяны и с трудом держались на ногах.

— Тебе следовало пойти с нами, Кит, — посетовал Хьюитт. — Мы хорошо провели время.

— Я вижу, — сказал Кит.

— Эта новая служанка стоит того, чтобы туда наведаться, — заметил Паркер. — Поет — да еще и танцует!

Хьюитт начал было петь, но Кит шикнул на него.

— Она старше, чем я думал, — сказал Чабб, рухнув на кровать. — У нее сын нашего возраста.

— Она со мной заигрывала, — похвастался Лэнгли, и остальные начали над ним подтрунивать.

В конце концов все улеглись, и Кит укрылся одеялом с головой, но тут Чабб, лежавший на соседней кровати, тихо произнес:

— Надеюсь, твои девчонки были хороши — моя была что надо.

Кит ничего не ответил, но Чабб явно был расположен поболтать.

— Люди говорят, что новая служанка пришла прямо из леса, — сообщил он. — Жила привольно, как цыганка. Никогда прежде не бывала в городе.

— Люди наплетут что угодно, — возразил Кит.

— Нет, она действительно какая-то другая, — настаивал Чабб. — Хотелось бы мне повести ее в лесок!

— Успокойся, — сказал Кит. — Прочитай молитвы.

— Прочитай их за меня, — окрысился Чабб. — Я поразмыслю о более приятных вещах.

Но он замолчал, и скоро до Кита донесся его храп. А у Кита теперь не было сна ни в одном глазу, и он думал о том, каково это: привольно жить в лесу.

Следующий день начался с молитв в шесть утра. Зазвонил колокол, мальчики поднимались с постели с заспанными глазами, ворча себе под нос. Хьюитта пришлось стаскивать с кровати за ноги. На завтрак было холодное мясо и картофель, плававший в какой-то бледной подливке. Затем ребята отправились в класс, где их опрашивали по прослушанной накануне проповеди. Чаббу сделали выговор за то, что он ответил по-английски: ведь латынь была официальным языком школы.

— Вы же сейчас не в полях, — сказал директор.

— Проповедник говорил по-английски, — оправдывался Чабб. — Я подумал, что если это хорошо для священника, сэр, то тем более хорошо для меня.

Директор бросил на Чабба сердитый взгляд, и некоторые мальчики съежились, подумав, что последует наказание. Но Кит мог бы их заверить, что этого не случится. Чабба, отец которого был достаточно богат, чтобы купить всю их школу, никогда не били. Не далее как на прошлой неделе он повел компанию младших мальчиков в город, где они забрались в чужие сады и украли яблоки, и выпороли всех мальчиков, за исключением Чабба.

— Поскольку вы обратили такое пристальное внимание на нового проповедника, — сказал директор, — быть может, вы расскажете, что именно он говорил в своей проповеди.

И Чабб, который совсем не слушал в церкви, ответил:

— Конечно, сэр. Он сказал, что еще до того, как мы появляемся на свет, уже решено, что большинство из нас отправится в ад. Правда, должен заметить, сэр, что мне это кажется несправедливым. Вы считаете, что это справедливо, сэр?

Директор проигнорировал этот вопрос.

— А что такое ад? — спросил он, обведя их гневным взглядом, и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Ад — это темная тюрьма, в которой дурно пахнет. Стены этой темницы толщиной четыре тысячи миль, и грешников швыряют, связанных и беспомощных, швыряют прямо в вечное пламя. Вообразите себе, — сказал он, глядя на них своими глазами навыкате. — Вообразите, что такое обжечь палец о пламя свечи. А теперь вообразите, что у вас болит все тело, и эта боль в тысячу раз сильнее. Вы почувствовали, что значит гореть? — спросил он, теперь расхаживая по классу. — Поджариваться в вечном пламени, как поджаривались блаженные мученики за свою веру? В венах закипает и бурлит кровь, мозги варятся в черепе, сердце загорается и разрывается в груди, а нежные глаза плавятся, как шарики. Но если муки святых мучеников закончились вечным блаженством, то грешники страдают непрерывно, до скончания времен.

У нескольких младших мальчиков был такой вид, будто они сожалеют о том, что позавтракали. Директор взял понюшку табаку. Юные лица перед ним были омрачены скорбью. Он кивнул.

— Мы прочитаем наш катехизис, — сказал он, и младший учитель поднялся и принялся разгуливать по классу, подражая директору, — правда, он слегка подпрыгивал при этом.

— «Каково твое единственное утешение в жизни и смерти?»

— «Что я не одинок, но принадлежу душой и телом моему Спасителю», — хором читали мальчики.

После чтения катехизиса мальчики разошлись по разным классам. У малышей вел урок младший учитель, а старшие ушли вместе с директором. Они прошли гуськом мимо двух школьников из бедных, Монкса и Певерила, которые сидели у входа в оба класса и длинными гусиными перьями записывали фамилии мальчиков в журнал. «Им вполне можно было бы повесить табличку на шее со словом „Бедняк“», — подумал Кит. Чабб, который был богат, мог заниматься, чем ему угодно. Монкс и Певерил, которые были бедными, должны были работать на школу.

Директор задержался в Большом зале, беседуя с членами коллегии. Чабб разгуливал по классу, передразнивая его.

— Манчестерская грамматическая школа — темная тюрьма, в которой дурно пахнет, — начал он, выпучив глаза, в точности как директор. — В ней бы пахло лучше, если бы повара на кухне умели стряпать. Стены тюрьмы в толщину четыре тысячи миль, — продолжал он. — И тут много кирпичей. Сколько кирпичей понадобится, чтобы построить стену толщиной в десять тысяч миль, Морли? — обратился он к Киту, который рассмеялся вместе с остальными — правда, тихонько, потому что директор был на подходе.

Кит знал, что Чабб презирает директора, семья которого когда-то работала на его собственную семью. Но лично Кит считал, что этот директор лучше предыдущего, который обычно выстраивал мальчиков по утрам, когда было холодно, и бил их всех, чтобы согреться.

Вскоре в коридоре послышались тяжелые шаги директора. Чабб проскользнул на свое место, и начался урок.

Утренние уроки заканчивались в одиннадцать — только не для Кита, которому нужно было еще целый час заниматься греческим. Только после этого он мог присоединиться к остальным мальчикам за ланчем. Затем, с часу дня, старшие ученики изучали историю Цезаря и Ливия и учили наизусть поэзию Горация. В пять часов вечера был перерыв на следующую трапезу, а затем мальчики были свободны, за исключением Кита и Чабба, которые должны были заниматься фехтованием под руководством младшего учителя.