Камень Кукулькана

– Заприте его опять, и пусть хорошенько все обдумает!

Ван Йелку тоже пришлось иметь аудиенцию у кристобальского громилы, и после трех безуспешных попыток заговорить ему просто пришлось с достоинством молчать. Достоинство - это наиболее сильная черта ван Йелка, и ему удалось вернуть себе его в достаточной мере.

Камера, в которой они были заперты, была современна, сделана из бетона, с электрическим освещением, со стальной дверью и полностью обшитым железом замком. И все это имело дистанционное управление.

Дверь за ними захлопнулась, замок проскрипел, и они оказались в одиночестве. Не было слышно ни звука.

– Вы идиот из идиотов!
– сказал ван Йелк.
– Мы здесь сгнием заживо.

Док посмотрел по сторонам и произнес:

– Этот погребок более комфортабельный, чем тот, в Испаньоле.

– Вы могли бы пообещать ему помощь, а затем сбежать при первой возможности.

– Человек не может разбрасываться обещаниями.

– О, черт! Не будьте же ребенком!

Ван Йелк прошел по камере, повалился на койку.

Через некоторое время он прорычал:

– Я жалею, что обратился к вам за помощью! Прекрасную же услугу вы мне оказали!

Он повернулся лицом к стене.

Док Сэвидж, казалось, не обратил внимания на замечания своего товарища по камере. Он исследовал дверь и решетку и пришел к заключению, что они достаточно прочны. Вряд ли напильником возьмешь тот тип стали, из которого была сделана решетка, да и автоген едва ли помог бы.

Через десять минут замок двери заскрипел, и дверь открылась. Санда вошла в комнату и кивком подозвала их.

– Я не вижу никакого смысла ждать. Давайте-ка побыстрей отсюда, сказала она.

Ван Йелк с великой поспешностью вскочил с койки.

Он подбежал к двери камеры и прокричал:

– Как? Каким образом мы отсюда выберемся?

– Успокойся, миллионер, - посоветовала ему Санда.
– Путь свободен. Я отослала охранника прочь... дав ему достаточно денег за хлопоты.

Она повела их по коридору, через какие-то комнаты, к яркому послеполуденному свету. Девушка шла быстро, и оба мужчины старались не отставать. Но когда они почти вышли на свет, старый Гатун Макнамара вырос у них перед носом. В руках у него был большой черный пистолет, кулак напрягся и побелел. Он спокойным голосом сказал:

– Вам следовало бы сказать об этом.

Макнамара стоял и хмуро глядел на них. Верхняя губа поднялась так, что был виден ряд зубов. Черные волны бровей собрались у переносицы, но ствол не дрогнул.

Затем он отвел оружие в сторону.

– Извините, что навел на вас оружие, - сказал он.
– Я опасался, что вы броситесь на меня и сделаете что-нибудь решительное, прежде чем я успею вам объяснить...

– Объяснить что?
– спросил его Док.

– В вашей камере вделан микрофон, - сказал старик Макнамара, - и я слышал все, что вы сказали этому парню.
– Он посмотрел на ван Йелка, и его брови неприятно дернулись.
– О человеке и о его обещаниях. Мне понравилось это.

Санда заулыбалась. Она сказала:

– Пап, я теперь понимаю, почему почти все твои политические враги отправляются рано или поздно в психушки: ты непредсказуем.

– Ерунда, я весь как на ладони, - сказал Макнамара и ухмыльнулся.

Док спросил:

– Так что же будет с нами? Нас снова запрут?

Макнамара покачал головой:

– Вы свободны, как птицы, хотя, по правде говоря, я не вижу ничего свободного ни в птицах, ни в том образе жизни, который они ведут, впрочем, это к делу не относится. А дело в том, что вы можете идти.

Он достал ручку и бумагу, развернулся и приложил ее к стене. Несколько минут он писал и в конце красивым росчерком поставил свою подпись.

– Это, - он протянул бумагу, - мандат, который предоставляет вам аэроплан, который вы выберете. Этот мандат действителен до тех пор, пока он у вас в руках. Ни один кристобальский солдат не может побеспокоить вас. И, наверно, по этой же причине испаньолский солдат расстреляет вас сразу же, как увидит его.

Док взял бумагу и спокойно поблагодарил.

Старый Гатун Макнамара протянул свою руку:

– Я хотел бы извиниться, - сказал он, - за то, что угрожал вам. Я много слышал о вас и надеюсь, что это все правда, и я хотел, чтобы вы приняли нашу сторону в этой войне. Ситуация становится довольно безнадежной.

– Как долго Кристобаль еще продержится против Испаньолы?
– спросил Док.

– Какой, к черту, долго!
– Макнамара стукнул кулаком по стене и выругался.
– Это позор. Год назад я бы ни за что не поверил в это. Год назад десять Испаньол не смогли бы разбить Кристобаль. Но сейчас у них самая современная военная техника. Танки, пушки, самолеты, газ. В их армии иностранные наемники. Лучшие военные умы мира, если мои сведения верны, руководят их операциями. Они загнали нас в угол.

– Помощь из-за границы?

– Конечно, да еще какая!

– Каким образом?

– Понятия не имею. Это необъяснимо. У Кристобаля нет никаких минеральных ресурсов, достойных упоминания. По крайней мере не больше, чем у других наших соседей.

– У вас есть климат.

– А-а? Какого черта? Что с ним делать? Войны не ведут, чтобы захватить климат.

– В мире нет более райского уголка.

– Да, но мы, кажется, потеряем его, если нас не спасет чудо. Но такова наша доля.
– Президент Кристобаля протянул снова руку.
– Всего хорошего. До свидания. Если передумаете, дайте мне знать.

– Насчет помощи вам?

– Да.

Док сказал:

– Я не удивлюсь, если окажется, что мы сражаемся с одним и тем же врагом.

Пять минут спустя после того, как Док не объяснил ничего по поводу их общего врага, старый Гатун Макнамара был в состоянии, которое лучше всего описывается словами "рвать и метать". Уткнув руки в боки, он стоял и смотрел вослед удаляющимся, грохоча:

– Ничего себе фразочка! Сказать такое и не объяснить. Нет, я должен его снова запереть!

Санда сказала:

– Вы бы слышали, как он ругается по-настоящему. Я никогда не забуду, как бык погнался за ним, когда он сидел в президентской ложе во время корриды. Он ругался по-американски. Он говорит, что это самый приспособленный для этой цели язык. Я пойду с вами в аэропорт.

Они шли по улицам, то и дело показывая мандат часовым, до тех пор пока не оказались на достаточно большом расстоянии от дворца, где уже не было часовых. Санда коснулась руки Дока.

– Да?
– Он посмотрел на нее.