Камень на камень

Да, встречал его Врона пару раз. По деревне шел. Куда? Врона не спрашивал, зачем спрашивать человека, куда тот идет. Ежели идет, значит, куда-то, и сам знает куда, а другим, куда он идет, знать не обязательно.

Ноги уже отказывались меня нести. В правой будто гвоздь торчал и от него горело в паху. Я почти совсем не мог на эту ногу ступать, больше волочил по земле. Ладони распухли от палок. Зайду-ка я к Войтеку Капустке. Скорей всего, Михала и там нет, зато недалеко идти. О, вернулся, скажут, так я хоть присяду, передохну чуток, воды напьюсь, а то во рту пересохло. Но они как назло еще не приехали с поля. Мальчонка только пригнал коров, я его спрашиваю, может, ты видал Михала, брата моего? Такой — борода вот посюда? Пацан посмотрел на меня, будто я его придушить хотел, и ни бе, ни ме. Немой, что ли? Но ведь поменьше был — говорил. Ты теперь в каком классе учишься, Ирек? Опять ни бе, ни ме.

Вылез из овина дед, весь в трухе, в мякине. Михала? Я тут яйца ищу, куры, заразы, вечно теряют яйца. То в крапиве, то в малине снесут, а сноха, ведьма, на меня, что я их на курево краду. А я не курю, видит бог, с полжизни уже. Дух спирало, ночами не спал, вот и бросил. А хотя бы и так, раньше это все было мое. Мое, а не ее, приблуды. Да захоти я, мог бы яйца за плетень кидать, по овину лупить. Мое, бог свидетель. Ой, твой брат большой был начальник. Видел я его, но давно уже давненько. На автомобиле приезжал, на черном, как сейчас помню. Важный такой, а меня узнал. Руку подал. Спросил, сколько я получил по реформе. Как у вас теперь, по справедливости? Гектар, Михась. А другим по три, по четыре давали. Жарища, он мог на реку пойти. Вон Кулявик по дороге идут. Спроси у них. Не видали где, Сильвестр, Михала?! Шимекова брата?

Михала?! А, твоего, Шимек. Вернулся. Слава богу. И ноги целы, не отрезали. Слава богу. Видел я его, в окне стоял, неделю тому или две. Я в магазин шел, а он стоял и на свет божий вроде глядел. Хотел я его спросить, ну что, Михал, как живешь? Но чего спрашивать через стекло? Да и глядел он как-то чудно, может, и не на этот свет. Зайди к Войтеку Задрожному. Говорил Войтек давеча в шинке, что видел его у Мацалы, ботву со свеклы Михал твой обрезал. Мы пиво пили.

Задрожный обозлился, стал материться, черта поминать, мол, ничего он такого не говорил, Кулявику помстилось. Может, ему Мельчарек сказал. И ботву обрезают осенью, а теперь лето. С осени разве упомнить? А в шинке тогда человек двадцать мужиков было, не он один. И пива, вот те крест, он не пил, потому как не любит. Пил лимонад. Что начальника надо сменить, а то больно засиделся на своем месте и хитер как тыща чертей, — это да, говорил. И все об этом говорили. Только как сменить? И все прикидывали, все толковали, как. Пока один не поставил пол-литра, без водки в таком деле не разберешься. Потом второй пол-литра. И так каждый по пол-литра, где уж тут помнить, что Михал у Мацалы ботву обрезал. Как-то мы его видели, из костела шли, но когда ж это было? Не помнишь, Зоська? Когда это могло быть? А в мае. Точно, в мае, мы удивлялись еще, только май начался, а он босой. Ты чего, Михал, босой? Май еще только, холодом тянет от земли.

Я вышел на дорогу, а куда идти, не знаю. Может, к Мацале? Но вижу, Дерень идут. Ой, натерпелся ты, бедолага, натерпелся за свое! Михала у вас случайно не было? Не сегодня, так, может, вчера, позавчера? Правду сказать, не было. И еще я тебе скажу, с норовом он, мать его за ногу, хоть и твой брат. Захожу как-то к нему зимой, баба меня погнала, сходи, глянь, может, он больной лежит, а мороз на дворе — железо рвет. И правду сказать, в хате у тебя как в норе. Стекла точно известкой кто побелил, сплошь замерзшие, холодень, зуб на зуб не попадает. А он сидит на лавке и дышит на руки. Зашел бы, Михась, говорю, к нам, обогрелся, горяченького поел. Думаешь, пришел? Не пришел. Ой, тяжеленько тебе будет на этих ногах за плугом, с косой. Говорили, одну вроде отняли. Но, вижу, обе целы. Работника нанять придется. А знаешь, сколько теперь дерут за день? Да и некого нанимать. Все норовят на завод. Вона, Антошка идут, совсем баба не в себе, но ты у ней спроси, что тебе стоит, тронутые часом лучше знают.

Не видели моего брата, Михала? Куда ж он у тебя подевался? Плохо, выходит, глядел. Да меня два года не было. Ну, ежели два года, не найдешь. Сколько за два года народу перемерло, боже ты мой. С Ядвисей Оконь мы только-только цветочки раскидывали в день тела господня. Помню, у ней розовая ленточка была в косе. И поди ж ты, нету ее. А чего у тебя с ногами-то? А ничего. С палками просто хожу. Как ребятишки на ходулях. Удобней так, что ль? Удобней. Благодарствуйте.

Ой, Шимек, вернулся! Стах Соберай выскочил из хаты, когда через окно увидел меня у калитки. А мы-то хотели в воскресенье тебя навестить! Тереска курицу собиралась зарезать, бульону тебе сварить! Заходи же в дом, заходи, ишь ты, вернулся. Я и бутылку бы прихватил. Мы думали, раньше осени не вернешься. Садись, рассказывай, как там было. Может, в другой раз, Стах, мне Михала надо найти. Вижу, и у вас его нет. Бывал, заходил, и часто, всегда поест, посидит. Как-то целый день ветки рубил. Мы не заставляли. Он сам. Взял топор, в аккурат возле колоды лежал. А у Божыха ты был? Корова твоя у него. Был, корова уже в хлеву. Зайди к Задрожному. Заходил. А к Капустке? Тоже был. О, знаешь, кто тебе скажет — Жмуда, парикмахер. Он стрижет, бреет. И у Жмуды был. Ладно, пойду дальше искать. Загляни в воскресенье, отметить надо, что ты вернулся.

Ехал Франек Дуда со снопами с поля. Не видал, Франек, моего Михала? А что, нет его? Ну, нету. Теперь, брат, сосед соседа и то не видит. Все в полях, косят, убирают, ночь выгонит, ночь пригонит. Может, он с кем-нибудь в поле, а ты понапрасну только ищешь. Н-но! Погоди. Тпр-ру! Вроде я его видел. На прошлой неделе пошел пива выпить, в шинок, а он у Мальцов под ясенем сидел, качал коляску. У дочки ихней, Эльки, дитё родилось. Сходи, спроси.

Я заковылял к Мальцам, Элька дома была, кормила грудью ребенка. Родила, Эля? Кого, мальчика или девочку? Мальчика. Когда ж ты, дядя, вернулся-то? Мама наша обревелась вся, как услыхала, что тебе ноги должны отрезать. Места себе не находила. Боже мой, боже мой, такой мужик. А назвали уже? Миреком. Зенек так захотел его окрестить. Тятя, тот ни в какую, только чтоб Валентием. Где ж это слыхано, ребенка назвать Валентием? Мирек, Мирек, хороший ты мальчуган, Мирек. Вроде у вас Михал мой был, я его ищу, мне Франек Дуда сказал. А как же, был, вчера только. И все время заходил. Надо мне куда сбегать — с Миреком побудет. В коляске его повозит, покачает. Раз на реку уехали, я их найти не могла. Говорят, дядя, Михал ваш не говорит. А он с Миреком разговаривал.

Я вышел на дорогу. Думал, сейчас измолочу палками мальцевский ясень, может, хоть он мне что скажет. Черт подери! Надо, видать, от хаты к хате. Только в какую сторону сперва? К магазину? Или лучше в сторону мельницы? Нет, к магазину. В сторону мельницы. К магазину. В сторону мельницы. Будто у дороги сто сторон. Зашел к Бонку. Не видели. К Суйке. Не видели. К Собочинскому. Там никого, хата заперта на замок. Подивился я: сами в поле, а дверь на замок? Прежде никто не запирал. Верно, сейчас без этого нельзя. У Мадея кричу, зову, Валек! Валек! С тех пор как он новый дом построил, нужно по ступенькам взбираться, а тут по ровному месту едва ковыляешь. Вроде занавеска шевельнулась в окне, а может, это у меня уже в глазах рябит.

С неба зной лился, снизу припекала земля. Я ее чувствовал не только в ногах, в палках, но и аж где-то под ребрами. Поясница разламывалась. Раньше я знать не знал, что такое поясница. Мог невесть сколько перетаскать, набегаться — и ничего. Надо бы хоть минутку передохнуть.

— Здравствуйте, дядя Северин! — Старый Грабец сидели на лавочке у своей хаты. Я был уверен, что Грабеца уже нет в живых. Не знаю, с чего это я взял. Другое дело, что в их годах три раза можно было помереть. В больнице, что ли, мне кто-то сказал. — Посижу с вами маленько.

— Присаживайся, места и тебе и мне хватит. А ты кто будешь?

— Неужто не признали? Шимек Петрушка.

— А, Шимек. Мне, милок, тьма глаза застит, я и вижу, и не вижу. Теперь-то разглядел. Лихо ты на гулянках отплясывал, было на что посмотреть. И выпить любил. С поля идешь?

— Нет, Михала ищу, брата. Куда-то пошел.

— Что ж он, сам не знает, куда пошел?

— Знает, наверное, по-своему.

— А ты бы как хотел? Каждый по-своему знает. Он тебя старше, моложе?

— Старше.

— Вот и знает лучше. Отец, мать живы?

— Нет, давно померли.

— И правильно сделали. Незачем долго жить. На одну жизнь одна война, и хватит, прощайся с этим светом. Не то что я, четыре пережил. Может, и ты был на войне?

— Был. Но когда это было.

— Я так и подумал, а то откуда бы палки.

— Это не с войны. На дороге.

— Со снопов слетел?

— Вроде бы.

— Нечего за раз много брать. Без телеги можно остаться. И лошади тяжело. Лучше два раза съездить. Скажи-ка, спутники — это правда?

— Ну, летают ведь, значит, правда.

— Так-то оно так, но кто их там видел? Звезды вот в ясную ночь видать. И собаки бы лаяли.

— Высоковато для собак.

— Луна выше, а лают. Война там не ожидается, не слыхал?

— Далась вам война. Давно ли эта была?

— А правители должны схватиться. Что они тогда за правители? Мы б хоть от налогов избавились. За мной черт-те сколько тыщ. Еще пеню без конца накидывают. А взять неоткуда.

— А у кого есть откуда, Северин? Одно уродится, так другое сгниет. Как у вас жито?