Камень на шее. Мой золотой Иерусалим

— Я тоже пойду.

Клара слегка забеспокоилась; не то чтобы ей нужна была Клелия, но компания явно разваливалась, и она боялась, что, если слишком многие уйдут, Питер решит, что им тоже пора. Она, конечно, могла подождать, что решит Сэмюэл, но опять же, кто сказал, что его планы ее касаются? Поэтому она вздохнула с облегчением, когда мистер Денэм попросил:

— Клелия, останься, выпей с нами. Побудь еще полчаса, я сам отвезу тебя домой. Я обещал переговорить с Морисом. Полчаса, не больше.

Клелия посмотрела на часы. Казалось, она была чуть-чуть, самую капельку, недовольна.

— Ладно, встретимся в баре, — кивнула она и ушла.

К счастью, бар, который все имели в виду, был в данном случае явно единственным; Клару в похожих обстоятельствах всегда терзал страх, что она чего-нибудь не поймет и будет напрасно ждать в каком-нибудь полупустом третьесортном заведении. Бар упорно оставался без названия, тем не менее всем было почему-то совершенно ясно, куда идти; Клара еще не успела узнать, что свой бар есть почти в каждом театре. Да и откуда ей было это знать? Она с такими вещами просто не сталкивалась. Но когда они с Питером, Сэмюэлом и Эриком спустились по полуживой деревянной лестнице, пробрались через множество комнатушек с бесчисленными электровыключателями и вышли через служебную дверь, Клара увидела, что ошибиться было крайне сложно: бар оказался частью, второй половиной театра. Его заполняли недавние зрители, режиссеры, актеры — актеров ни с кем не спутаешь; здесь оказался даже столь решительно удалившийся Лайонел, он быстро допивал виски. Клелия тоже была здесь — стояла, облокотившись о стойку бара. Подозвав бармена щелчком пальцев, она заказала себе что-то выпить. Клара была поражена. Сама она в глубине души почему-то боялась, что, посмей она, Клара, подойти когда-нибудь к стойке и заказать себе джин с тоником, бармен или плюнет ей в лицо, или вызовет полицию, или рассмеется, или тут же, не сходя с места, ее изнасилует. Победить в себе этот страх она не могла, а сознаться в нем было слишком стыдно. Против алкоголя Клара ничего не имела, и когда Сэмюэл Уизден предложил ее угостить, с радостью согласилась; но при взгляде на стоявшую спиной Клелию Денэм в ней шевельнулось что-то похожее на уважение.

Через несколько минут подошел приятель Эрика — известный школьный учитель; с его приходом обсуждение вечера, в чем-то повторяясь, возобновилось. Клара слушала, но больше наблюдала. Она с удовлетворением отметила элегантное появление Маргариты Касселл, которая вошла, держа под руку с одной стороны мужа, а с другой — красивого юношу: ее платье и прохладная полная шея призрачно-бледно мерцали в унылом полумраке викторианского интерьера. Волны сочного, трепетного, восхитительного голоса катились впереди нее, призванные не столько сообщать что-то, сколько просто звучать. Вместе со своей свитой поэтесса устроилась в пределах слышимости от Сэмюэла и его спутников, и обе компании то и дело перебрасывались фразой-другой. Клара невольно обратила внимание, что Маргарита, почти сразу выпустив руку своего мужа (практически в тот момент, когда отправила его к стойке делать заказ), тут же взяла за руку красивого молодого человека, будто опасалась здесь, в баре, отпустить его от себя. Клара наблюдала за ними со смятением, радостью и восторгом. Она пыталась понять, какое значение придается в этих кругах подобным действиям — огромное или же никакого, и пришла к выводу, что нигде, ни в каких кругах, ничему не придается никакого значения.

Через некоторое время ей стало интересно, куда делась сама о себе позаботившаяся Клелия Денэм. Оглядевшись по сторонам, Клара увидела, что Клелия разговаривает с каким-то совершенно посторонним человеком, то и дело поглядывая на часы. Мистера Денэма до сих пор не было. Теперь Клара рассмотрела ее поближе и удивилась, почему не сделала этого раньше: посмотреть стоило. Клелия по-прежнему казалась озабоченной и недовольной — почти угрюмой, чуть не подумала Клара, но это означало бы подавленность, которой на самом деле не было. Склонив голову к плечу, Клелия очень внимательно слушала незнакомца; иногда она кивала или что-то отвечала, но всегда очень коротко. Лицо ее было не то что красивым, но твердого, точного рисунка и очень своеобразной формы: к нему подошло бы слово «остроугольное», хотя что именно напоминало в нем острый угол, сказать было сложно. Ее волосы лежали сплошной тяжелой массой, темные и такие густые, что казались искусно подстриженными, хотя на самом деле были просто ровно обрезаны — точно отсечены — чуть выше плеч. Возникало впечатление — подобное впечатление возникает, когда смотришь на японских детей, — что голова целиком вырезана из дерева, такой четкий у нее контур и так плотна подвижная масса волос. Клелия была, судя по всему, без косметики и необычно, хотя ни в коем случае не вызывающе, одета: черная бархатная юбка, очень короткая, а сверху — длинный темно-бордовый жакет с погончиками и медными пуговицами. Одежда не то чтобы модная, но носить такую могла лишь женщина, уверенная в себе, и Клара внезапно почувствовала, что ее собственному туалету, пусть безукоризненному и очень ей идущему, не хватает изюминки. По правде говоря, она настолько не доверяла своему вкусу, что всегда сознательно выбирала вещи самые простые, скромные и незаметные. И хотя само по себе это было, конечно, вполне разумно, и серый шерстяной джемпер выгодно оттенял ее вполне симпатичное лицо, тем не менее, разглядывая Клелию Денэм, она почувствовала, что могла бы, не изменяя собственному стилю, позволить себе кое-какие смелые решения, от которых ее до сих пор удерживали и неумение, и робость.

Когда Клелия рассталась с незнакомцем и присоединилась к беседующей компании, Клара обрадовалась: она с удовольствием поговорила бы с Клелией, но не знала о чем. Оставалось слушать. Клелия, похоже, была близко знакома с Сэмюэлом Уизденом, потому что стоило ей появиться, как тот начал подробно обсуждать с ней какого-то Роберта, которому, как стало понятно, на днях страшно повезло, хотя оставалось полнейшей загадкой, в чем именно. Спор шел о том, хорошо это для Роберта или нет. Сэмюэл вроде бы считал, что плохо, а Клелия стояла на том, что, не свались на Роберта эта удача, бедняга бы окончательно опустился.

— Послушай, — то и дело повторяла она, — я же не говорю, что он этого заслуживает — видит Бог, если кто чего и заслуживает, так только не он, и я прекрасно понимаю, чем он кончит; да, он действительно совершенно скандальная личность, оправдания ему нет и быть не может, но я ничего не могу с собой поделать — он мне нравится; каждый раз я говорю себе, какая он дрянь, но стоит ему появиться, как у меня от уха до уха расползается эта идиотская счастливая улыбка. Просто потому, что он такой славный — он же действительно славный, тут никуда не денешься. Тем более после этой истории. И уж если кроме того, что он такой славный, в нем ничего больше нет, нельзя ему в этом отказывать, верно?

— Я не согласен с твоим исходным постулатом, — возразил Сэмюэл. — Мне он славным не кажется.

— Ну, что тут сказать, — Клелия сдержанно, но красноречиво развела руками, — тогда я не понимаю, почему ты вообще берешь на себя труд о нем думать.

— Ну как о нем не думать, — отвечал Сэмюэл. — Особенно после такого поворота событий…

И дальше в том же духе. Клару всерьез восхитило то, как дела Роберта постепенно превратились в тему общего разговора, в который оказались втянуты Питер, Эрик и его приятель и под конец даже она сама; через некоторое время все пространно обсуждали психологические и философские корни проблемы, которую Клелия как-то умудрилась представить в виде классической схемы, вроде бы уже и не имеющей отношения к Роберту, которого остальные не знали. Клара подумала, что так повернуть беседу способен лишь человек незаурядного ума и, хотелось надеяться, щедрой души. Она стала наблюдать еще внимательнее, постепенно осознавая: перед ней наконец то самое, что она искала долгие годы, некая не имеющая названия категория ли, особенность ли, стихия, которая столько раз мельком ей являлась, но к которой крайне редко случалось приблизиться вплотную, как сейчас. Клару охватило волнение в чем-то сродни тому, которое она испытывала гораздо чаще — когда влюблялась. Но это было драгоценнее, чем любовь. Клара всегда верила, что такие люди непременно где-то существуют — они умны и красивы, не похожи на других и с ними легко, но она ни в ком до сих пор не встречала столь счастливого и многообещающего тому подтверждения, как в Клелии, и совсем было решила, что подобная людская порода есть лишь плод ее собственного воображения. Ей всегда хотелось, чтобы такие люди существовали — со вкусом одетые, независимые, неоднозначные; ей их не хватало, и она их мысленно сотворила. И сейчас до Клары медленно доходило, что ее творение — вот оно, перед ней. Она стояла, глядя на женщину, которую сама же так замечательно придумала, и радовалась, что, встретив, смогла ее распознать.

Себастьян Денэм так и не появился. Когда из-за стойки крикнули, что бар скоро закрывается, Клелия оборвала себя на полуслове, взглянула на часы и проговорила:

— Проклятие; мой папочка, конечно, обо мне забыл.

Она сказала это очень сердито, но ни к кому не обращаясь. Так, будто и не ожидала, что о ней вспомнят.

— Я тебя подвезу, — сказал Сэмюэл.

— Мне казалось, ты в Далидже живешь, — удивилась Клелия.

— Так оно и есть вообще-то, — ответил Сэмюэл.

— Зачем тогда говорить, что подвезешь меня? — возмутилась она.

— Сказал подвезу, значит, подвезу.

— Никуда ты меня не подвезешь, — отмахнулась Клелия. — Короче, я поеду на автобусе. На самом деле даже хорошо, что он про меня забыл, у него после этих выступлений страшно портится настроение. А раз уж он меня бросил, я могу по пути заглянуть к Колину.

— Кстати, как там Колин? — тут же поинтересовался Сэмюэл, будто на Колина могли обрушиться невесть какие опасности. Клара приготовилась услышать детальное обсуждение этой темы, но Колин, похоже, Клелию не интересовал; она лишь рассеянно ответила:

— Спасибо, с ним все в порядке. Более или менее.

Клара осталась разочарована. Но Клелия тут же восполнила недостаток информации гораздо более интригующим заявлением; повязывая голову черным платком, она произнесла:

— Ну все, мне пора домой, к малышу. Они совершенно не умеют с ним обращаться — до такой степени, что я просто боюсь уходить из дому.

— Как он там, ваш малыш? — спросил Сэмюэл почти с таким же энтузиазмом, с каким раньше встретил упоминание о Роберте и о Колине.

— Спасибо, нормально, — ответила Клелия. — Только у него зубки режутся. А кроме меня, никто к нему ночью не встает. Так что я стараюсь возвращаться до того, как они лягут. Мама, так та вообще отправляется теперь спать в девять часов, настолько она уже Мартина не выносит. Хоть смейся, хоть плачь. Извини, мне нужно зайти в туалет.

— Мне тоже нужно, — сказала Клара.

Она уже целый час пыталась определить, где он находится, но безуспешно. А спросить об этом было так же невозможно, как заказать в баре виски. Она последовала за Клелией куда-то в полированные потемки, а в голове у нее теснились бесчисленные догадки, что это за Роберты, Колины, Мартины и — уму непостижимо — ребенок. Клара явно соприкоснулась с жизнью неведомой доселе сложности и интенсивности, с хитросплетениями таинственных отношений и чувств. Последние несколько лет она настойчиво противилась всему простому и ясному, в единственной надежде — обрести хаос, подобный тому, что открылся ей сегодня. Отдельные его проявления казались невероятными: Клара и вообразить не могла, что упоминание о каком-то неведомом ребенке способно представить человека в столь неожиданном свете. Точно так же ей и в голову не приходило, что отцы и матери могут играть какую-либо положительную роль. До сих пор мамаши, отцы и младенцы были для Клары воплощением простой и ясной заурядности. Она поняла, что заблуждалась относительно этих, а значит, возможно, и других сторон бытия.